Как Говяда гадов бил и разряд наводил.
И вот едет Ваня по новой местности, около оглядывается и увиденному не очень радуется. Природа здесь была необычная и для глаза расейского непривычная. Всё-то вроде так, так не так: деревья очень другие, не нашенские, листьев плоских, как около нас, на них не видится, а все ветки толстенными власами, как будто конскими хвостами, увиты. оболочка же на стволах грубая правда струпчатая, шершавая конечно бугорчатая. И муравка листве тутошней под стать: начинать сплошные куда ни кинь конячьи хвосты истинно гривы. Этакое волосяное много бурливое… воздушный усердный ветерок порывами на это разнотравье налетал и немного его колыхал, так сказать гребешком расчёсывая. бог же в выси было жёлтым, бес солнца пригревающего и бес звёзд мерцающих, пусть бы всё около светом особым светилось и неплохо достаточно виделось.
Первым делом Яван на цвета окружающие обратил почтение и нашёл их чуток мрачноватыми. А это оказалось, что тогда двое новых цвета были видимыми, и сиё большее, казалось, разнообразие вносило в окрестную гамму излишнюю мрачность. Светлых же оттенков в недостатке там оказалось, и даже цветы полевые, круглые, как шары, и волосами переплетённые, были по большей части не жёлтые как около нас, а багрово-красные, насыщенно-фиолетовые и к тому же более тёмные эти…Как Говяда гадов бил и режим наводил.
И вот едет Ваня по новой местности, около оглядывается и увиденному не очень радуется. Природа здесь была необычная и для глаза расейского непривычная. Всё-то вроде так, конечно не так: деревья очень другие, не нашенские, листьев плоских, как около нас, на них не видится, а все ветки толстенными власами, как будто конскими хвостами, увиты. кожица же на стволах грубая истинно струпчатая, шершавая так точно бугорчатая. И былье листве тутошней под стать: начинать сплошные всюду конячьи хвосты истинно гривы. Этакое волосяное много бурливое… эфирный горячий ветерок порывами на это разнотравье налетал и немного его колыхал, как гребешком расчёсывая. бог же в выси было жёлтым, бес солнца пригревающего и бес звёзд мерцающих, пусть бы всё около светом особым светилось и неплохо достаточно виделось.
Первым делом Яван на цвета окружающие обратил уважение и нашёл их чуток мрачноватыми. А это оказалось, что тогда вдвоем новых цвета были видимыми, и сиё большее, казалось, разнообразие вносило в окрестную гамму излишнюю мрачность. Светлых же оттенков в недостатке там оказалось, и даже цветы полевые, круглые, как шары, и волосами переплетённые, были по большей части не жёлтые как около нас, а багрово-красные, насыщенно-фиолетовые и снова более тёмные эти…
В небе порхали птички, Но не пели весёлыми трелями, а противно трещали, скрипели и верещали. Даже вороний выше- грай известие ласкающим на их фоне казался бы. тут и там они схватывались в воздухе непосредственно драться, желание да яро, что, сцепившись, на землю даже падали. Вот и безотлагательно близко как раз от Явана пара таких драчунов в траву свалились, и тогда неожиданно – фурр! – зверь, подобный на зайца, откуда-то выскочил и одну из птичек метко схватил. Обернулся он на Ваню подскакавшего, рожу страшную ему состроил, предостерегающе на него зарычал и, сжимая добычу в зубах, удалять умчался. «Да-а… – удивился Ваня, – если тогда даже зайцы, как лисы, то лисы наверное похожи на львиц!..»
Проехал он будущий с версту где-то али поболее – вот и домик стоит около края поля. необыкновенный такой по виду: стены около него были разноцветные, досочками гладкими оббитые согласен выступами фигурными и всяческими резами изукрашенные, а крыша оказалась полукруглая, шатру подобная, и черепица на ней на змеиную чешую была похожая. совершенно же дома всё было достаточно ухожено: кустики декоративные, аккуратно подстриженные, огородик разбит небольшой, а на том огороде с какими-то посадками грядки… словно бы всё в порядке… Людей вот только не следовательно нигде. Ваня с коня-то слез – и к двери. Постучался разумеется сначала, Но ответа не дождавшись, войти решил. Вошёл, огляделся, а и там – ни души. Всё чисто убрано, обстановка в комнатах стоит необычная, и по полу и стенам коврики цветастые выстланы. А из живности какой даже кошки нету.
Походил Яваха по помещению, хозяев позвал, Но ответа никакого не дождался. Пожал он тем временем плечами, удивляясь такому безлюдью странному, и кроме гнать собрался. Может, смекает, тогда невидимки какие бесплотные обитают – места-то здесь ненашественные, не дюже, видать, приветные… Сел он на коня и уходить от дома поехал. Где едет, где скачет и ищет себе удачу. Вёрст не мало отмахал и видит, что вроде как персона за дерева выглядывает. Яван – туда. Только, значит, доскакал, а человечек сей круть – и пропал. Покликал его Ванюха, поискал, конечно не нашёл никого и не дождался: тот-то следовательно заховался или же в неизвестном направлении ретировался. да и не явился – как как под землю провалился.
И да разов семь повторилось, не менее. как заприметит Ванёк какого далеко человечка, да тот от него и тикать. так так-то сильно спрячется, что никого и не сыскать… «Да что они тут, – думает Ваня, недоумевая, – весь все в прятки со мною что ли играют? Видно, не любят здесь гостей, если так-то их принимают!.. А может, они чего боятся?..» Вот едет он далее, про себя об тутошних непонятках рассуждает, а самому да есть хочется, что сапог с голодухи казаться съел бы, если б несомненно он на нём был бы. Видимо, продирание отчаянное сквозь паучье тенетование силёшек очень обилие отняло около Вани, нуждался он очень в энергии срочном подкреплении и в каком-никаком телесном отдохновении. А тут, значит, такие дела… «Ва-а! – осенило внезапно Ваню. – А может, аборигены эти местные вида моего дикого пугаются, оттого и ховаются? И то говорить – едет на громадном коне некоторый детина, в руках около него немалая дубина, кроме непосредственно чуть не что голый, лысый, как репа, и здоровый, как медведь. Немудрено пугливому человеку и оробеть!»
А вскоре ко гладу терзающему еще раз и желание иссушающая добавилась. Полдень что ли там наступил – следовательно внезапно жарко. «А-а!.. – решил в то время Ванька. – Мне в прятки-то игрывать недосуг. Зайду в главный дом, какой встречу, разумеется чё найду там, то и возьму – хотя какущую-то еду!» И то вероятно – домишки ведь все пустые стоят – хозяева появляться не очень ему хотят! Вскорости, как по заказу, и домик близко замаячился. близко оказался он невеликим, приземистым каким-то так точно покосившимся, зато суть было при нём – колодезь во дворе с журавлём! Яванка к колодцу-то шасть – с коня ясный слазит, журавлиный рот опускает в здание и вытаскивает бадью-то полнёхоньку. как почал Ваня воду студёную пить, да по те отверстие не угомонился, пока досыта не напился. Бадейку до середины он уполовинил, часть водицы на плешь себе вылил, коню в корыто ведра три налил – и в хату заспешил.«Ох, водица-то хороша! – радуется Яваша, – Прям воспрянула от неё душа!» Вошёл Ваня в комнатку единственную, наклонившись, глядь – а там тесно, неприбрано, затхло и вроде как никаким съестным и не пахнет даже. Сунулся он туда ей-ей сюда, по всем углам разумеется закоулкам пошарил, всё там казаться обыскал, и одну лишь только краюшечку хлебушка сиюсветного и отыскал. Впился Ванюха, недолго думая, в чёрствую ту краюху – хрум её, хрум – э, думает, ничего, вкусно: трапеза в этом доме едомая. Ест Ванёк, сухарём хрустит – только зa ушами около него трестит.
И неожиданно он слышит – россинант на улице как заржёт! А после рык громоподобный снаружи раскатился, и какая-то забота подозрительная оттуда послышалась. возница даже поперхнулся от неожиданности. Невже, кумекает, хозяева сюда пожаловали? Выглянул он в оконце малое – мать честная! – около колодезя астрашенный лев конька евоного терзает! А сам-то натурально собою чудовище: коня только-только ли не побольше…Вскипятился тогда Ваньша, засуетился. Кинулся он наружу вон, конечно о притолоку лбом – бом! Загудело около него в голове, в глазах помутилося, Но кой-как он из хаты-то вывалился, заорал, зa башку держась, засвистал, от коня своего льва удалять стал.
– Уйди, оглоед, проваливай! – он орал. – Вот же грань адовый – лишь отлучился, а быстро последней животины лишают!
А после спохватился и уже обеими руками зa голову схватился – ёж твою в раскаряку! – палица-то евоная около колодца осталася! А львина сей окаянный коня, им убитого, сразу оставил, вперёд, рыкнув, скакнул – и быстро тогда как тут! Оскалил он зубищи свои окровавленные, глазищами горящими сверкнул, и на Явана безоружного сиганул. Смял человека тушей своей тяжеленной, когтищами по телу его скребнул, пастищу широченную раззявил и хотел уже было, нечистая сила, парнишу живьём заглотать… правда только видимо плохая ловитва хищному проглоту теперь выпала. Не по горлу ему кусок оказался. Не буржуазный человечишко сёдни ему попался… И завязался среди чудо-богатырём и чудовищным львом смертельный бой… И да и эдак львина злой к Явану подступал: и лапищами его мощно лапал, и когтищами полосовал – истинно только всё-то зря! Ни когти, ни болезнь острые Ваньке ведь особого вреда-то не причиняют, причинность бронь небесная его надёжно спасает. желание и силою лев человека, в сравнении с ним невеликого, оказалося, нисколько не пересиливал, а даже наоборот: в сражении страшном опрометью он чего-то стал обессиливать. Или, может, это Ваня мощью праведною наливался? Он-то по ходу схватки разъярился любовь неуклонно как, потому что от паука с его приколами вторично толком-то не отошёл – ряд яри непотраченной внутри около него осталось. А тогда как раз лев сей подвернулся с его нападками. Вот зверюге от Ванюхи и досталося! как ухватил он, изловчившись, жуткого кошака зa гортань – и начинать его что было силы душить! Едва-едва обхватил-то шеищу толстенную, а стиснул лёву и сжал, что кота удав. Дёрнулся было лев из тисков ужасных этих – разумеется куды! И настали зверюге кровожадной в Ванькиных тесных объятьях кранты: захрипел он придушенно, лапищами засучил, хвостищем оземь заколотил, желание не в бозе и почил: хребтину ему герой переломил.
Тело бездыханное Яван от себя отпихнул, ногою в сердцах его пнул, согласен побыстрее к своему коню метнулся. Прибегает, глядит – да и есть! – случилося, что он и подозревал: лежит коняга его верная неживая, вся весь когтями львиными исполосованная. крепко огорчился опешенный богатырь, истинно делать-то уже нечего было – предсказание каменное наполовину уже свершилося: поехавший стоймя коня своего лишился. «Ничего, ничего! – стал вдохновлять себе Ванёк прежнюю бодрость. – Нас да просто не сожрёшь! Ты, Яван, вдобавок поживёшь!» А покамест выше- герой со львом-то пластался, опять, значит, он бес одёжи остался. И решил победивший воин какую-никакую одёжу себе из шкуры врага смастерить. бес промедления к выполнению сего замысла и приступил: в хатку безотлагательно пошёл, ножик там побольше нашёл и хотел было шкуру порезать желание содрать, только та ножу не далася. Скрёб Ваня шкуру ту, скрёб – а не берёт её лезвиё! Вот же ёжкин тебе кот – броневая она чи шо?.. Конечно, заключать с неё накидочку хорошо, разумеется только попробуй её с туши-то снять, ёж её еще вдругорядь! Посильнее Яван ножом по шкуре ударил, а он – звяк! – и сломался. «В этой стране видеть и ножа путящего нету, не только людей!» – рассердился Яваха. Повернулся он, правда вновь в хату… На этот раз топор тесовый он разыскал и где с его помощью, а где и просто руками своими могучими шкуру со льва под конец содрал. Работать, правда, Ванюхе было несподручно – впервой-то свежевал он шкуру собственноручно. Не нравилось это тяжба Ване, и покамест он работал, часть настроения хорошего куда-то из души его ушли, так точно впридачу вторично семь потов с него сошли. верно уж, легче было Явахе с хищником страшным воевать, чем после шкуру с его тела сдирать. как бы там оно ни было, Но управился он наконец, хотя и умаялся весь, а после шкуру на ветру сушить повесил, а один успокаиваться присел и стал носом клевать, а после плюнул на всё и прилёг на лужайке спать-почивать, соломки себе подстеливши и некоторый дерюгой телеса укрывши.
И то говорить вероятно — умаялся ведь человек, успокоение получить ему надо, а неясный в таком разе потреблять большая для нашего брата отрада.
бесконечно ли там Ваня спал али нет, то неведомо — как спать он завалился, да будто в бездна сна провалился. И да спал он, спал, харю себе всю помял и вот – начал он просыпаться прогрессивно и через дрёму слышит, якобы неизвестный близко шепчется. Открыл Яванушка 1 глазик, глядь – а кругом-то человеки стоят, конечно или на него глядят. Воссел Яван резко, огляделся – у-е! – начинать и собрание же! Народишку около переставать – целая толпища! Удивительно, подумал он, то тебе ни одного, а то неожиданно лишь ли не тыща… Были там и мужики, и бабы, и молодые, и старые – только вот какие-то худые, а то и заморенные-перезаморенные, действительно к голодовке некой были они приговоренные.
– Поравита вам, земляки! – поздоровался первым Яван. И будто «отомри!» им всем сказал. Поднялся тогда гомону оживлённого весь шквал. сразу все загалдели, завопили, налетели, наскочили… который возница ошарашенного обнимает, который руку ему жмёт-пожимает, а который просто-напросто скачет около ей-ей орёт, гортань на радостях дерёт…
–Спасибо тебе, атлет неизвестный! – кричат ему они на обыкновенном, стал быть, земном языке. – бессмертие тебе! Великая слава! Ты ж нас избавил от лютой напасти – от демона этого проклятущего спас пасти!
И повествовали местные жители, что гадский этот львина уже около возраст здесь куда ни кинь шороху наводил, и тутошнее население, дозволительно сказать, под происхождение изводил. Жуть что народа ирод этот поприел! Оттого-де они Явану и не казалися, что горячность как всех чужаков боялися. сей ведь преступник частенько и в человеческом обличьи расхаживал, то тебе исчезал, а то внезапно появлялся. Одним словом, куражился, гад!..
–А отчего вы не убили его сами? – спрашивает их Яван.
– Э-э, свободно сказать! – ему отвечают. – Пробовали прежде – согласен гораздо там! Он ведь всех наших силачей переловил, будто кот мышей, верно и поел! Его же никаким оружием было не проткнуть, и яд его, бестию окаянного, не брала! Ужасные здесь творились дела!
– о ту пору почему вы около соседей помощи не попросили, раз сами с людоедом этим справиться не могли? – снова их Яваха пытает.
–Хэт! Дураков-то нет! – те ему в ответ. – который ж на такое опасное случай пойдёт, и где такой храбрец удалой найдётся, Кагда около нас круг как только зa себя ломать голову могёт так точно о своей чуть шкуре печётся!
– Н-да…– еще раз Яван недоумевает, – начинать а чё ж вы бросать не ушли восвояси, если избавиться не сумели от этой напасти?
– ей-ей очень нам отсель уходить! – аборигены принялися вопить, – Невозможно, и всё! тогда ведь не белый-то свет, и воли давний нам нету! Тут, брат, чистилище, и мы только с виду живые!.. Эх, грешники мы разнесчастные, зa былую неправду зло сиё следовательно получили ужасное!
Понял между тем Яван, что из себялюбцев сих сносный более не вытянешь, и порешил к остатней их совести обратиься: попить-поесть себе попросил. Ну, те и рады оказались тесниться – не стали жмотиться так жаться, насупротив эгоизма своего даже пошли – а последнее пропитание для избавителя оголодалого нашли. Поел-попил герой правда и вновь зa поддержкой к людям обратился: попросил одёжу себе из львиной шкуры пошить. И здесь Ванюше отказу не было, навыворот – очень ему довольный услужить был народ… Пришлось ему в этой местности известное время пожить, покамест ему шкуру ту готовили согласен накидку по фигуре кроили. Попотчевался и отдохнул он на славу. Всяк ведь зa почтение для себя почитал убежище около себя могучего сына Ра – крайний заработок спасённые Ване отдавали. Их счастье, что прожорливостью Корович не отличался, а то бы припасам ихним – хана. В общем, справедливый Ваню принимали… В бога сии лихоманцы веровали, правда, мало, а Яван их в свою Веру не вербовал и в вопросах духовных не неволил.
в конце концов всё было готово. Накидка львиная пришлась Ване в самую пору: и по стати в самый-то раз, и по цвету тот что нуждаться был окрас. Одетый в шкуру Яваха и сам-то на льва немало смахивал, снизу свободно ею облитый, а сверху гривой косматой покрытый. чуть ноги его от бёдер были голые, так точно руки чуть не до плеч, причинность не пожелал их Ваня в шкуру облечь.
В погода ухода перекинул Ванёк котомочку сквозь голову, палицу на плечи положил, руки зa неё заложил, местному люду в пояс поклонился и в путь-дорогу вновь пустился. Идёт, гораздо глаза его глядят, всё прямо, значит, конечно прямо, никуда, в общем-то, не сворачивая. А среди делом на окрестную природу он поглядывает, песни разные горланит, согласен радуется… ей-ей и отчего ему было не приходить в восторг Сам-то он был мужчина молодой, весёлый, крепкий – а суть что живой. что Ване: бремя жгучие голову его буйную не одолевают, по мышцам гибким силушка богатырская переливается, а по жилушкам кровушка горячая бежит. Чего бы не жить! соглашаться Ваньша, поспешает, на горки-пригорки бежмя взбегает, чрез ручьи верно речки прыгмя перепрыгивает, среди кустами так точно дебрями юркой лаской прошмыгивает… И сквозь какое-то времечко приходит он в края иные. Смотрит – посуровела около природа: краски приблизительно похмурели явно, правда сделалось недавно зябко. Людей в тех краях совсем немного встречалося, ей-ей все весь людишки невзрачные какие-то собой: который косой, который рябой, который выпуклый согласен кривой… Молодых согласен красивых никого нету – самому младшему под сорок где-то. Этакая-то всё рвань! На Явана они искоса поглядывали, на приветствия евоные не отвечали, чего-то там по нос себе бурчали, хмурились, жмурились так точно недобро щурились. будто вида его богатырского пугалися, али может по гордости своей чужого чуралися…
Ванька-то долгонько уже шёл пешедралом. Притомился изрядно. Харчи, какие были в львином краю на дорогу припасены, позакончились как раз, а за тово что похолодало и теплынь прежняя пропала, лениться Ванюхе в луг ночевать-то стало. «Надо какое-никакое жительство поискать! – принялся Ваня мечтать.– Поесть там попросить конечно поспать… если что, золотом заплачу, а то на что я кошель-то ношу…» С версту какую протопал, смотрит – о! – около самой дороги близко устройство некое стоит, навроде следовательно трактира или же корчмы. Яванка, знамо работа – туда. Ноги пыльные отряхивает, двери открытый распахивает и вовнутрь заходит. И видит сразу, что поприще это подходящее для путника мимоходящего: человеки там на скамьях около столов сидят, пьют себе ей-ей едят. «И действительно ведь корчма! – радуется удаче немалой Ваньша. – Это добре, это мне по нутру! Поем тута, отдохну, разумеется и дальше пойду.»
Вот Яван людям тем поклоняется и поравиту им вежливо желает, разумеется только ни одна душа ему и не думает отвечать: неприветливо эдак все как только косятся, исподлобья угрюмо на вошедшего глядят и вещь между себя бубнят. «А-а! Мне и дела мало… – думает про них Ваня. – Мне с ними думать не знаться – я сюда зашёл подкрепиться.»
И на стул деревянный около пустого стола садится.
Посидел он трошки – а ни один человек к нему не идёт. Все окружные в три горла жрут разумеется пьют, а алчущий Ванюха сидит там, как идиот, и только глотает слюни.
– Эй, хозяин! – к концу он вскричал, напрасно погодить отчаявшись, – Прими заказ! кушать охота!
еще никого. вторично разок крикнул Ванёк – как об стенку горох. Пришлося тут ему по столику ладошкой хлопнуть, по полику ножкой притопнуть, конечно по матушке хозяина звать, ежиха была его мать!.. Наконец-таки корчмарь за занавеси появляется, один толстущий такой, плешивый правда губастый. В одном ухе серьга в виде черепа болтается, а на башчище чёрная косынка повязана. кроме же ко всему красная грязная перевязь напялена около него была на невинный глаз, а другой-то отверстие удивительный около него оказался: по цвету бледно-зелёный, а в нём точечкой малой чернеется зрак.
– Не ори тут, дурак! – буркнул детина недобро. – вероятно в гостях ведь сидишь, не дома, авантюрист ты бездомный! Чего надобно-то – пожрать али поспать?
«Ну и неучтивая ты харя! – подумал с раздражением про корчмаря Ваня, Но сквернословить не стал, а спокойно достаточно на толстяка уставился. «А, ладно! – решил он. – Чего зазря в аду-то досадовать! Мне ведь порядки в ад этом не учинять! Мне бы червяка заморить правда айда почивать! А как отдохну, да и дальше кости пихну! Угу!»
– Я, хозяин, попить-поесть желаю, разумеется вторично на постели чистой переночевать, – вежливо очень заявляет Ваня. – А больше ничто и не надо.
– кушать мясо телячье, желание брага, согласен топчан в чулане, – грубо ответил обладатель Явану. – Мясо около нас свежее, не воняет, брага в голову нехило шибает, а о чистоты, да такая, как ты, мясо и с клопами сможет приютиться! Хы-гы!
– Хм… – усмехнулся на это Яван. – Не хочу я, дядя, телятины, согласен и другого мяса не желаю. Мне бы миску добрую каши так точно молока коровьего полную чашу… Тащи, если найдёшь!
– Хэ! Экий молодой вдобавок тогда нашёлся! – корчмарь нагловато осклабился, жёлтые и кривые болезнь свои показывая. – То ему правда это вишь подавай. Экий важный!
около сидящие одновременно оживилися. То, значит, сидели себе ей-ей жрали, а то от еды оторвалися согласен заржали. А обладатель продолжал, изгаляясь:
–Брезгуем, значится… хэх! Ну-ну… Это-то достать дозволено – для меня ить ничё не сложно, только, сосунок, сиё дорогой будит стоить. С тебя, сударь, золотой, зa еду, значит, конечно зa ждать Кхе-кха!
Яваха спорить не стал. Головою враз кивнул и говорит ему:
– Это, дядя, мне подходяще. Иди скорей пища тащи!
– Э, нет, ухарь! – почесал себе корчмарь пониже брюха. – около нас да не принято. Давай-ка будущий плати, а после быстро кути!
Достал тут-то возница киса из своей сумы, монету золотую из него вынул и с ногтя обормоту этому её подкинул. Ух и жадно блеснул глазища корчмарский тигриный! Золотой-то он на лету метко споймал, на клык его тогда же попробовал, а после в улыбочке довольной расплылся, неуклюже Явану поклонился и с отверстие долой, пятясь, удалился. А в корчме-то опосля гомона ядрёного молчание внезапно необычная установилася. Посетители на Явана уставились, с кошеля евоного буркала не сводят и даже до самой сумы завидущими взорами его проводят. Спрятал Ваня кошель недалёко, огляделся вокруг, подивился – и до чего же всё же отвратный толпа тута ютился: всё больше хари окрест сидели истинно рожи, на свиные рыла скорее похожие, а не на лица людские, глазу приятные… начинать правда Яван-то и не думает ходить на попятный: гораздо своевольно зашёл, то там ведь и нашёл. мой распределение немедленно он сполняет, упорство чисто бычье проявляет и спёртый корчмарский атмосфера случайно обоняет. Не очень лес времени проходит, как господин туземный нелюбезный уже приходит, Явану немалую миску каши приносит, согласен кувшинище опять молока. начинать а тот берёт быка зa рога: на кашу местную, по вкусу ему неизвестную, налегает и зa обе щеки её уплетает. И так-то ему с устатку сиё пир аппетитным показалося, что в живом темпе ни крошечки в мисочке не осталося. Употчевался Ванюша от души, сидит, молочко в кружечку наливает, истинно не торопясь его попивает. Молоко, правда, не ахти какое, на чувство навроде козьего – так быстро не от своей же матушки, право! тогда ведь те ад, не родные места – вот всяко напитки и льёшь-то в уста.
И внезапно двери входные с треском великим растворяются, и видит Ваня, как общество некая с шумом в корчму вваливается. личность да с тринадцать… Все этакие огромные, высокие, здоровенные, и рожи около них грубые очень согласен надменные, а глаза то хитрые, то злые. начинать и руки около всех не пустые: который рукоятка меча гладит, который дубинку к ладони ладит, а который кистень вкруг запястья накручивает конечно ножичком поиграть минуту улучивает… Окружают они Яваху кольцом. 1 особенным выглядит молодцом: этакий, сказать, злодей с наглым рылом, по виду гнусная очень существо – не то есть как ихний главарь… К столику Яванову он неспеша подваливает, ручищи, сжатые в кулачищи, об столешницу упирает и спокойненько так, с издёвочкой, через губу пропевает:
Птичка в клетку залетела
Видно, многого хотела.
надлежит птичку ощипать
И ей клювик оторвать!
Вокруг вдруг пир необычная наступила, только слышно только было, как эти нахалы сопят, а все прочие-то замолчали – начинать стойком ни гу-гу! – как как остолбенели и на верзилу певучего с ужасом лишь только глядели. «Эге! – смекает тогда Ванёк. – так это ни за какие благополучия разбойники?.. начинать чтож, были разбойники, а станут покойники, если не угомонятся и не перестанут кривляться!»
А громко им сказал:
– Стишки, конечно, складные, согласен не дюже-то и ладные! Для слуха моего, по правде сказать, не отрада. Их вот как кричать надо!
Прокашлялся зычно Яван и выдал свой, да сказать, вариант:
Птичка в хату залетела –
Это птичкино только что дело!
Лучше птичку не замать –
свобода ей куда ни кинь летать!
И только он позакончил, как между разбойников оживление какое-то пошло нездоровое: глазки около них заблестели, глотки загалдели, а болезнь в усмешечках наглых оскалились. Видать, что стишки Явановы им не сверх меры понравились. А глава их величавый даже окосел, на столик ближайший толстым задом сел, а после к Ванюхе наклонился и зловещим голосом опять к нему обратился:
– разумеется ты, сосунок, я гляжу, смешной! Это добре – вместе и потешимся, а то всё хмурые по большей части попадаются, о пощаде, понимаешь, нас умоляют – только это… как его… душеньку, ага, растравливают! начинать никакой вот нету радости таких-то примучивать так точно потрошить! Жа-а-лко! Ы-гы! Гы-гы!
И рослый такую рожу скроил несусветную и до тово артистическую слезу из глазу утёр, что ватажники евоные не удержалися и, как лошади на лугу, заржали-расхохоталися. Такой, гады, хай разухабистый подняли, так сказать смешней шуточки отродясь не слыхали. вождь же выждал малёхи, пока подельнички его поугомонятся чуток, достал из кармана штанов циничный платок, высморкался в него с при