Как Яван из сладкого капкана выкарабкивался.
Долго ли, коротко ли почивал около себя Яван, то неведомо, верно только снится ему странное сновидение… Ваньша во сне самоуправно себе удивляется: ведь дотоле-то никаких снов он не видывал, а просто-напросто вырубался напрочь, и всё. Это такая особеннось в мире навьем наблюдалася: никаких тебе ночных грёз, причинность сама житье в местах сих невозможных больше на грёзу воплощённую была похожа. А тут, значит, сон… И такой-то, право, чудной, начинать будто бы явный – натурально! – всё происходит… Видит себя спящий воин в некоем месте необычном и загадочном, не таком как около Навьяны, а примерно бы на белом свете где-то. совершенно него народность некоторый кучкуется в количестве немалом: и стар тут, и млад… Не только мужики с бабами, Но и дети. Богатые и бедные… Кого там только нету… С удивлением каким-то умильным окрест себя Ванюша оглядывается и с превеликой радостью примечает, как все человеки собравшиеся наперсник дружку-то привечают: 1 другому сердечно улыбается, кланяется соседу уважительно верно сильно с ним обнимается. Нет вместе никого, который бы там хмурым похаживал, скучал бы али других чурался. В доску просто все тогда свои!..Как Яван из сладкого капкана выкарабкивался.
Долго ли, коротко ли почивал около себя Яван, то неведомо, согласен только снится ему странное сновидение… Ваньша во сне самовластно себе удивляется: ведь дотоле-то никаких снов он не видывал, а просто-напросто вырубался напрочь, и всё. Это такая особеннось в мире навьем наблюдалася: никаких тебе ночных грёз, причинность сама общежитие в местах сих невозможных больше на грёзу воплощённую была похожа. А тут, значит, сон… И такой-то, право, чудной, начинать как бы явный – натурально! – всё происходит… Видит себя спящий герой в некоем месте необычном и загадочном, не таком как около Навьяны, а как будто бы на белом свете где-то. совершенно него язык некоторый кучкуется в количестве немалом: и стар тут, и млад… Не только мужики с бабами, Но и дети. Богатые и бедные… Кого там только нету… С удивлением каким-то умильным окрест себя Ванюша оглядывается и с превеликой радостью примечает, как все человеки собравшиеся наперсник дружку-то привечают: 1 другому сердечно улыбается, кланяется соседу благоговейно конечно сильно с ним обнимается. Нет вместе никого, который бы там хмурым похаживал, скучал бы али других чурался. В доску просто все тогда свои!.. И понимает Ваня отчётливо, что это всё человеки с кровный его Земли, и такая-то чувствуется склонность великая между них, что нельзя и передать: наяву-то такого нет вероятно и в мечтах… начинать и Ванюха как точно между любимых друзей там гуляет-расхаживает – разумеется чё там друзей-то! – не описать тово единения замечательного, которым и своевольно Яван оказался охвачен – начинать полное же какое-то слияние!.. «Вот да радость-то! – думает в восторге Яван. – разве на нашей планете счастливая пора напоследок настала, а тёмное время являться перестало? Вот же здорово-то! Вот счастие настоящее!» И до того, чует он, сосредоточилось всё житель на каждом конкретном человеке, что на прочее и внимания никакого около них нету. «Ра пресветлый только и только в грудь живёт человечьем! – дума общая толпищу огромную пленила. – А в других местах его нету – и исшарить даже там его нечего! о Небо Ра – ты в обличии человеческом нам дан! Всё на свете – для человека! Всё только что – во репутация его! Он и царь, он и бог! Подчиняй, богоносец, природу!»
И около Вани тожественный в душе ликование… да крепко он внезапно каждого ближнего человека полюбил, да точный оценил его неповторимость, что понял отчётливо: и не требуется ему никакого бога более! «Нету никаких нигде грешников! – в голове около него долбилось. – Нету заблудших! стоит просто всем людям каждого встречного лучше понять, и моментально всё будит ясно! И как я до такого не додумался раньше – это же и употреблять православие настоящая!..» И подходит он к человеку некоему, спиною к нему стоящему. С любовию братскою берёт его Ваня зa плечо, легонько к себе мужика поворачивает, и быстро было в объятия сердечные его следовательно намеревается – ей-ей на месте поражённый и застывает… откровенный до окаменевшим Яваном согнутый корчмарь, им убиенный, стоит-ухмыляется, глазом своим тигриным щурясь ей-ей пастью щебатой щерясь.
–Здравствуй, знать Яванушка, мимоходом ты выше- дружбанчик! – отвесив поклонец Ване, гнусаво прохрюкал корчмарь. – А не желаешь ли иногда на постелечку спать Постелька-то готова – самостоятельно стелил. Мягкая-я-я! Пух, разумеется и только…
даже отшатнулся Яван от гнусного сего призрака и бессознательно глаза даже прикрыл, чтоб только, значит, не примечать наглой этой хари. И слышит он, как грабитель навный смехом разразился издевательским. Опустил в то время руку Яван и глянул снова на мёртвого негодяя, как ожидая, что бы тот пропал и отправился к чёртовой своей бабушке, Но корчмарь торчал на месте, и не думая нисколько никуда отправляться. Наоборот, он к тому же поближе к Ване придвинулся и, распростёрши ручищи свои огромные, заорал во всё горло:
— Обойми меня, воин благородный! Будем на жизнь братами с тобою!
Яваха непроизвольно от него попятился, а тот не отстаёт: прижал ручищи мохнатые к груди и заныл тоненьким голоском:
– Помилосердствуй, бескорыстный поборник – я ж не по своей-то воле!..
тогда быстро Яван не выдержал боле, отпихнул он от себя неприятный морок, и тот едва пропал, только снова какое-то время гадкий напев его из пустоты раздавался:
– Ишь, сосунок опять выискался! Брезгует нами, понимаешь! К нему простые человеки со всею душою, а он!.. Фу ты начинать ты, какая цаца к тому же нарисовалася!
И фантасмагория звучно расхохотался.
Повернулся Яван в явном замешательстве и хотел уже было гораздо глаза глядят бежать, а тогда видит – старичишка навстречь ему семенит невзрачный. соглашаться себе старичок, улыбается ласково, а в руке кружечку несёт с напитком дымящимся.
– Эй, телёночек! – обратился дедок к Явану. — Накось выпей чайку вон лечебного, сваренного по моему рецепту! очень скажу он выгодный – не пожалеешь! Ей-ей, говорю, не пожалеешь! Хе-хе-хе-хе!
Потрясённый Ванёк внезапно Ловеяра коварного в старичке этом узнаёт, Но как бы завороженный, долго да кружку около него принимает, ко рту её подносит и… вроде как в сомнении останавливается…
– начинать чё стал-то, амбал? – насмешливо старичонка на него закричал. – Пей, соколик, пей – до дна, говорю, пей, не тяни! – а лучше в себя чаёк потяни! Узнаешь тогда, как мы все тебя здесь любим – начинать прям до зарезу-то обожаем! Ха-ха-ха-ха!
Разгневался тем временем уязвлённый витязь, конечно всю-то кружку с пойлом ядовитым в рожу гадкому старичонке и выплеснул, а собственными глазами повернулся, голову руками обхватил – и оттудова бросать пустился.
век бежал Яван, удаляясь от места тово неприятного. И чем дольше он бежал, тем меньше около него любви к миру в душа оставалося, и тем сильнее он к Ра единому любовью огненной разгорался. напоследок перестал он бежать, остановился, окрест глянул, а вокруг-то только пустошь одна голая – никого и безделица не было рядом. С укоризною подумал тут-то Яван: «Да как же я мог чувствовать любовь к кому этих ничтожных людишек, жалких, подлых, слабых и мелких, кои копошатся на земле, будто ворох вонючих червей, всё загаживающих и всё около пожирающих! С какой ненавистью мы себе подобных уничтожаем, с какой страстью неподдельной мучаем их и терзаем! Мерзкие, глупые, жадные, себялюбивые твари!..» плач горькие около Вани потоком из забота побежали, смывая с лица жёлтую пустынную пыль. И грудь в груди его забилось сильно-пресильно. Зато теперь-то он напоследок прозрел – прозрел к единому богу! С трепетом тонким душевным он внезапно понял: теснить чуть одна истая, стократ даже истая и нерушимая привязанность – увлечение к богу всеведущему и милосердному, всечасно и всячески пекущемуся из выси своей трансцендентной о всех своих временных творениях…
Посмотрел Яван вверх и будущий пылающим взором – и о-о-о! – узрел Ра он там, ярче тыщи солнц воссиявшего! И вроде бы не да поодаль он был, восхищающий к себе зовом неизъяснимым… Умилился Ванюша до глубины души и страстно на требование сей он потянулся, причинность незримые волны от отца небесного исходили: волны высшей вселенской любви! И каждая такая шерсть разным оттенком милости неисчерпаемой сверху сияла и к Ра одному, казалось, призывала… В экстазе почтительности уничижительной и покорности глубоко доверительной пал Яван на колени перед люботворящим образом, а после рухнул он ниц и пополз, благоговея, к Ра, стараясь приблизиться, насколько то было возможно, к непостижимому объекту своего самоотверженного почитания… протяжно он полз вперёд, преисполненный страха божия, и боясь голову даже приподнять над землёю – даже даже приустал. Наконец, не выдержал Ваня, остановился, и сев на колена, обратил харя своё грязное к пресветлому лику. И о неожиданность! Ра вроде как удалился от него и едва даже собою померк… Что зa удивительный такое?! Или, может, это ему померещилось?
еще уткнулся Яваха лицом в пыль знойный и с удвоенной прытью пополз, извиваясь, к Ра. Полз-полз, полз-полз, и очень быстро после время долгое из сил выбился. еще раз в конце концов он остановился, к богу взгляд усердный устремил – ба-а! – А Ра-то опять дальше от него отдалился, и вдобавок более светом своим он умалился… В недоумении полнейшем и с горечью тягчайшей в душе поднялся Яван с колен и растерялся тогда было быстро совершенно. Такой жуткой минуты не испытывал он никогда! Показалося ему вдруг, что он один на белом свете только и существует, а всё остальное – как только тени обманчивые желание бескрайняя пустота… И в тот же страшный миг, откуда-то около него изнутри, из самого его сердца кажись, удивительный засиял ему свет: очень даже не яркий, а тёплый, любезный и родственный – и очень просто живой… В чём, в чём, а в этом соглашаться был Яван поклясться! И голос, невероятно некоторый знакомый, безмятежный такой правда спокойный, около него в голове внезапно зазвучал, непосредственно в оголённое Ванино понимание впечатываясь:
– дитя выше- любимец – не гонись безуспешно зa целью призрачной! Внутрь себя посмотри – и ты узришь её, а увидев – достигнешь! преданность вселенская и в Едином живёт и во Множестве! одинокий Себя после обилие любит, а избыток как только чрез сходство себя полюбить сможет! Иного же не дано…
тогда аристократия мягчайший долго гаснуть начал и вскорости весь угас, а около Явана в ушах к тому же век эхом звучало: «Иного же не дано… Иного же не дано… Иного же не дано…» пока под конец и сей ответ неестественный из мыслей его не исчез.
…Проснулся Яван на постели своей мягкой место весь в поту горячем и лихорадочном. Полежал он чуток, ничегошеньки не соображая, а душа в груди около него стучало, лже- молотом бухало по наковальне. «Фу ты!– облегчённо в конце концов он догадался. – желание это же неясный был кошмарный, только чуть сон! разве я захворал в самом-то деле? С роду ведь такого со мною не бывало, со дня самого рождения…» Полежал он немного, с боку на сторона поповорачивался, во сне увиденное обдумывая, верно и сморило его сызнова. И видится ему видоизмененный сон: такой же, как и первый, ясный и такой же чудной. как примерно живёт он поживает в каком-то городе в Рассиянье; семейство около него немалый, обстановка богатое, а женою около него не кто-нибудь, а сама-то красивый Навьянушка! И да они любят-то товарищ друга, да им два распрекрасно, что кажется – вот оно, счастье!.. ей-ей вишь одно лишь только полной радости-покою супругам любящим не даёт – детей около них почему-то нету. И вот удумали они деток себе завести, решили кроме не говорить с этим делом. приказывать – сделано! Дело-то это нехитрое, молодое: вскорости забеременела Яванова жёнушка. Ну, деньки положенные проходят своим чередом, и вот – срок родин быстро настаёт… Само собой, повитуху опытную в чертог Ваня приглашает, приходит женщина одна старая и зa своё дело почётное принимается. возница же места себе, дожидаючи, не находит, причинность время для него смолою липкою тянется. Ходит он по горнице, аки в загоне барс, и ждёт в большом нетерпении долгожданного дитяти. Волнуется – не передать…
под конец раздался в родильной бане младенчика новорожденного зычный плач. Яваха – туда, врывается буром в баню, а там уже тайна родов окончилось: около бабки на руках не 1 ребёнок, а двойня – женщина и мальчик! И такие они с виду пригожие верно ладные, что просто отпад!
– А дозволено мне ребёночка подержать? – просит повитуху удачный батя.
Отчего же не можно, если осторожно! Та в протест улыбается, головою кивает и девочку славную Ване передаёт, а он, значит, бережно приблизительно на руки дитятю берёт. И вот держит дочку папаша на весу и удивляется: начинать легче пуха кажется ему ребёночек, будто бы и не весит он нисколечко! Приблизил Яван дочурку долгожданную к себе, стал осматривать её с интересом живейшим, а после взял разумеется в лобик её нежно и поцеловал. И внезапно – что такое? – наваждение ей-ей и только… женщина от поцелуя-то Ваниного увеличиваться и раздуваться внезапно начала, будто бы не человеком она была, а полым каким-то шариком. И натурально в шар немалый бегло и превратилась! Яваха даже ахнул от неожиданности, и шар тот чистый из рук выпустил. Глядит он на то, что только что было опять дитём, и болтовня даже от изумления говорить не может. начинать как парализовало его… А шарик-то удивительный поплавал в воздухе предварительно Явановым носом, а после только – пок! – лопнул неожиданно с шумом согласен звоном! Одни только малость мелкие полетели во все стороны.
Соляным столбищем застыл тама Яванище: глаза выпучил, руки развёл, уста раскрыл… И то – где ж это было видано, что бы дети, как мыльные пузыри, лопались бы! Нигдешняя же это редкость небывальная! Архисенсация, стоймя сказать…
– Экий же ты вахлак, Ванька! – вскричала тогда повитуха, бранясь. – Обалдуй ты неловкий! Негодяй! Это как же ты с детями-то обращаешься! начинать быстро второго-то ребёнка я тебе не дам – фигу тебе! – это моё дитя!
И видит Ваня, что повивальная бабка мальчика на руки к себе берёт. ей-ей тогда пригляделся он получше – ёжкин же кот! – или и не повивальная бабка никакая вовсе, а бабка Навиха собственной персоной! «Вот же чёртова баба! – возмутился в душе Яван. – Нигде, понимаешь, покою от неё нету – и здесь достала!» И уже с опаской невольной поглядывает на ребёнка – и точно! – тот неожиданно почернел неуклонно на глазах и резво вытягиваться почему-то стал. И глазом даже Ваня моргнуть не успел, а на смену мальчугана премилого змеёныш препротивный на руках около карги сидит – так точно такой-то обидный на морду, что и представить невозможно! Зашипел змеёныш грозный угрожающе, а после зубами зa хвост себя брать – и начинать его жрать-то, оглушительно урча от злобы и жадности… И завертелся он в бешенстве вкруг руки ведьминой, зa хвостом, следовательно быть, гоняясь – даже всё замелькало… Дожрал себя змеёныш вскорости даже до самой башки – правда и околел, и костьми на пол посыпался. Падают косточки белые на пол мраморный и в пыль рассыпаются, а Яваха глядит на чудо это, точный каменный, с выражением лица торчком непередаваемым.
В ужасе леденящем проснулся на постели своей Яван и на этот раз холодным после деревня облился. Сперва-то он лежал, как дебил, не врубаяся где он находится и как его зовут вообще: во, значит, как пронял его неясный тревожный – как явный всё ведь было, и даже реалистичнее…
Полежал он недолго, будучи как бы в прострации, так с мыслями помаленечку и собрался. И вернулась внезапно в понимание его память – вся память, бес остаточка, коя с рождения самого в нём отпечаталась! Покумекал тем временем мал-мало Ваня, то разумеется сё в уме своём сопоставил разумеется к себе самому и обратился с такими словами: «И какого, спрашивается, рожна дорожка кривая тебя сюда занесла, а?!! какой ты, к чертям собачьим, Яван Говяда, если упился безрассудный невесть какого яда?!! Чего ты здеся лежишь, будто под ёлкою колкою шиш?!! Балда ты, Ванька, телячья, мать твою не замать! А ну-ка, гад – ВСТА-А-А-ТЬ!!!»
правда с постели катапультированно подскакивает. С удивлением необычайным, как впервые всё видит, огляделся ошарашенный герой и на обстановку роскошную воззрился. Повращал Яван выпученными от яри буркалами, икнул пару раз, и принялся невольно по комнате шарить, шкуру львиную и палицу с котомкой ища. В углах поискал – нету, в шкафах посмотрел – тожественный нету. Под ложе заглянул он даже – нету по-прежнему. Всё совершенно обшукал, а не нашёл ни фига, и между поисков этих, совершенно случайно, глянул Ваня на зеркало большенное, висевшее на стене. Он в то время как раз стоял на четвереньках, поскольку закоулки обсматривал последние. И узрел возница в зеркале своё отблеск – и прежде даже онемел…
прерогатива слово, зритель около доблестного воина был паки тот – не очень что ли обычный! – и для глаза Ваниного очень быстро непривычный… Привстал Яваха с пола долго так, приблизился к зеркалу-коверкалу на ватных ногах и вперился в своё повторение во все-то глаза. А из зазеркалья на него уставился… Нет, не герой неуязвимый. И не сильный богатырь. И быстро не Ра сын-то!.. Ферт, короче, пялился на Ваню смазливый! Ага! Волоса около энтого повесы были длинные, в красно-малиновый колер окрашенные, и даже в косички частично заплетённые; в обоих ушах по внушительный серёге висело в виде змей, причудливо изогнутых, по виду золотых, ей-ей вторично еще самоцветами украшенных; а на шее вещь вроде цепи толстенной лежало либо скорее ошейника – снова же из золота сработанного желание из драгоценных каменьев. Ну, и харя возмутило Ваню не менее – а вернее мордень – всё табло евоное раскрашено было очень: и глаза, и брови, и губы, и щёки… Даже на подбородке массивном и на лбу широком и то посверкивали какие-то блёстки.
Оглядел себя только Яван, будто не веря собственным глазам: на пальцах с ногтями цветными желание длинными – перстни массивные были нанизаны, на плечах – рубашка голубая из тончайшего материалу была накинута, а всё тело умащено было некоторый дрянью и до тово сладко и приторно пахло, будто бы он был девицей некоторый белоручкой, а не парнем могучим, закалённым и грубым.Чёрт-те короче что! низкий какая-то! Позор!..
Взбеленился тогда Яванище не на шутку. Размахнулся он согласен да треснул кулачищем своим железным по зеркалу, что разбежалися от места удара змейки. Исказилось снимок ненавистное, раздробилось и осколочками на пол осыпалось. А Яван тигром разъярённым бросился в ванную и первым делом украшения, Навьяной даренные, с себя посрывал желание в углы пошвырял. А после наполнил он ванну водой горячей, плюхнулся туда в чём мать родила и начинать начинать себя тереть согласен мочалить… век он эдак возился, даже немножко притомился, Но всю-то навную «красоту» с себя смыл, только волосы смываться начинать ни за какие благополучия не хотели, а красным огнём, что твой светофор, на нём горели. Расплёл Ваня косички затейливые, гребнем их расчесал, а власа-то длинные – даже до низа лопаток ему достали. «Ишь какие длиннющие-то вымахали! – удивился он. – Давненько видеть я в этом «раю» чертячьем жизню-то прожигаю! Вот тебе и три дня…»
Одел Ваня бархатный халат, причудливыми узорами богато расписанный – и вон из спальни вышел. Приходит после в гостевую залу медленный размашистым и громовым голосом Навьяну к себе призывает. Не протяжно кликал-то: вот бежит и она, по виду встревоженная и испуганная превесьма. Сама ясный только что со сна: в рубашечке лёгкой едва-едва одета, через полупрозрачную ткань тела её роскошного очертания просвечивают, густые волосы пышною гривою по плечам развеяны, а в огромных глазах – урок настоящий проглядывается и явное недоумение…
– Что случилося, Ваня? – остановившись и всплеснув руками, вопросила Навьяна. – Что?! Ты самоуправно на себя непохож…
– Ты права, Навьяна! – гневно отвечал ей Яван. – Я и в самом деле не похож на себя ныне! Не не так как изменился…
Для убедительности руками он красноречиво развёл и продолжал уже не мало поспокойнее:
– В какую только сторону – вот вопрос! Я полагаю, что в непутёвую. А ты как считаешь, а?
И уставился на обитательницу Нави тяжёлым взглядом стальных отверстие своих.
Но Навьяна не смутилась ни мало, взор Ванин с твёрдостью выдержала, а после улыбнулася слегка, пожала плечами и уселася спокойно в кресло, а Явану на другое креслице указала, опосля чего Ваня, не сводя взора ярого с лица Навьяниного, присел тоже, на спинку после откинулся и ногу на ногу закинул.
– начинать да как же, Навьяна? – вторично раз спросил её он. – нравится тебе выше- видон?
– Да, – ответила та. – Я, Яванушка, полагаю, что всё соглашаться как надо, и чему продолжаться суждено, тому фигурировать и должно.
– очень тёмно изъясняешься, – покачал головою Яван. – Чего-то я не врубаюсь. Это как же в толк взять тебя прикажешь?
– А так, милок-соколик, что я ведь тебя не неволила – ты самопроизвольно около меня остался, добровольно. Да, да, Ваня – остался, остался! – и выходит, по своей воле в том виде оказался, какой нынче неприятным для тебя стал. Разве, скажешь, это не правда?
– Хэ! И одурел я, может, тожественный охотно от зелья от твоего любовного?
– А ужели же тебе плохо было, а? Побойся, Вань, бога! извращенно – хорошо, неимоверно хорошо…
– Хорошо-то хорошо, желание шиш хорошего, – усмехнулся Яван. – А главное, Навьяна, наклонность твоя навная либо бесплодна, как пузырь мыльный – или же к разрушению ведёт неумолимому. Благо-то истое в ней и не ночевало: так, призрак это одна, мечта пустая…
Не согласилася царевна навья со словами Явановыми, гримаску протестующую состроила, головкою замахала и пальчиком перед собою так себе закачала.
– Не согласна я, Ваня! – сказала она. – Я – не наваждение. Я на самом деле есть! И гости мои – всамделишние в действительности, и всё что ты видел и зришь – тоже! Они есть, Ванюша, а не просто на вещь похожие…
Вздохнул Яван, посмотрел на чаровницу сочувственно и тоном преубеждённым молвил:
– Может замечаться это и так, только сей ваш навий «рай» – не для меня! Ухожу я, Навьяна!
– начинать почему, Ваня, почему?! – с ноткой волнения душевного воскликнула волшебница. – Не понимаю я… Оставайся около меня и далее! Будешь в ладу истинно веселии вовек жить! На что тебе бесчестный и несовершенный мир?
продолжительно не отвечал Яван. А после глянул он Навьяне стоймя в глаза и такие болтовня ей сказал:
– Не по Прави это будет, Навьяна, что бы здоровый правда искусный мой обособленный «раёк» для себя бы сколачивал, а на сирых верно слабых со своей высокой башни плевал бы, недостаток мировое презирая! Не для тово нам мощь-то дана, что бы себя только своенравничать желание холить, а всех прочих в кабале безысходности чтоб неволить!.. Надеюсь, милая, ты закваска моих мыслей уловила, и исполнять препятствия мне не станешь? если нет, то в один прием тебя предупреждаю: безуспешно это!
Чародейка прекрасная не отвечала. Закрыла она глаза свои, опахала, и как в кресле бархатном застыла. Задумалась глубоко, видно… Наступила тишина. Только птички пышнопёрые пели сладко где-то неподалёку, и добрый усердный ветерок шевелил красные Ванины волосы. терпимость около него торопливо кончалось, он даже заёрзал и переменил позу, ко всему в общем готовый, а к чему конкретно, было ему невдомёк: то ли собрался он на все четыре стороны скрыться – а то ли всё это красота в лоскуты хотел он покрушить… И тогда – фур-р-р! – близко фонтанчик струйный прозрачной водой забил-зажурчал, и откуда-то вроде издалека искусство струнная зазвучала, звуками своими чарующими душа Яваново размягчая.
– Слушай, Навьяна, – прервал Ваня затянувшееся молчание. – окончательный раз повторяю – мне ждать-то более некогда – ухожу я…
А Навьяна, не открывая глаз, улыбнулась мягко разумеется и отвечает ему загадочно:
– А отсюда невозможно уйти, Ваня – вспять ведь дороги нету. Пустота там, холод, смерть… начинать а если вперёд… Не знаю, дерзнёшь ли?
– Что зa шутки снова такие, Навка! – вскричал Яван лишь ли не в ярости. – Перестань выражать загадками!
– А я и не шучу, Ванюша, – всё да же спокойно продолжала та. – Ты же знаешь – я на пошлый надувательство не способна. И к насилию грубому грудь моя не лежит. начинать а если ты считаешь что я тебе какое худо причинила, то можешь, не мешкая, в рожу мне пренебрегать – клянусь, не обижусь! А ежели, Вань, ты да не считаешь, то послушай, чего я тебе скажу – в завершительный раз послушай…
Яваха на месте работать остался и, очевидно, плевать в Навьянину рожу решительно не собирался.
– начинать – я слушаю! – отрубил он внятно.
– Ты, Вань, сам, охотно обязан днесь приговор для себя принять судьбоносное! – отчеканила Навьяно твёрдо.
– Да-а? Это какое же, интересно?
– А вот видишь кубок этот красивый – спросила его красивый и, открыв едва прекрасные свои глаза, на сосуд рубиновый пальчиком ему указала, действительно работы изумительной, стоящий на столике резном близко них.
– Вижу! – вовсе гаркнул Ванька.
–Выпей, Яванушка, пойло блаженства неземного, только что мною для тебя изготовленный, – проворковала ласково принцесса навья. – Выпей этот же час – и ты узнаешь, что такое счастье! А что бы ты не думал, что тебя тогда отравою потчуют, я сама, на твоих, Вань, глазах, из сего кубка волшебного выпью…
И глядючи с усмешечкой Явану стоймя в глаза, взяла она неспеша кубок тот искрящийся и долго к губам своим коралловым его поднесла, а после отпила из него чуток сверху и поднесла кубок своему собеседнику.
– На, Ваня, пей! – улыбаясь, сказала она. – Ты же отроду двигаться будущий не боялся…
Яван сидел недвижимо и руку навстречь кубку не поднимал. о ту пору Навьяна недавно с лица погасла и продолжала с затаённою в голосе печалью:
– Я уверена, Ванечка, что и теперь ты не сробеешь! начинать на же, пей! Это выше- тебе подарок, от чистого сердца моё подношение. Дарю я тебе, мимоходом мой, вечное блаженство!.. Признаюсь тебе напоследок, что полюбила я тебя, Яван Говяда – и в мыслях я тебе, Ванюша, плохого не пожелаю! Бабка моя мысленно мне внушает, что бы я морок на тебя навела, Но я тово образовывать не стану, потому что… чудный ты для меня человек, Ваня… кушать в тебе вещь загадочное, что даже и для меня остаётся тайной, и эта подноготная надежду какую-то в душе моей рождает – светлую и далёкую, от коей душа в груди моей ёкает… Пей, Ваня, пей и… прощай! Не свидимся мы с тобой более никогда!
Не ждал Яван от навьей волшебницы таковых слов-то сердечных. Глянул он удивлённо на прекрасную чародейку, а около ней из угла глаза слезинка выкатилась алмазная согласен скатилася, сверкая, по щёчке её румяной. Схватил в то время он кубок бестрепетной рукою, подскочил опрометью на резвые свои ножки, и хотел быстро было пить то яд не мешкая – разумеется тогда же и приостановился отчего-то, подошёл непременно к Навьяне, и, приобняв деваху зa плечики её круглые, крепко-накрепко, в самые рот алые поцеловал её жарко. после выпрямился смелый выше- витязь, взболтнул в кубке жидкость золотистую, очами засверкал и сказал:
– Прощай, Навьяна-краса! Спаси тебя Бог! Ура!
И выпил сразу трава сладкое, сладчайшим только на свете ему показавшееся.
Такие-то, значит, дела…
Выпил следовательно заключаться Ваня то напитки и… Вот, значится, он… хм… И настало тут, короче… э-э-э… это… ну, тово самого… как его… А чего рассказывать-то? Про то как Ваня в красота попал что ли? Ага, счас разбежался…
Вообще-то, альтернатива это архисложная, а может таиться – скорее всего, – и невозможная даже. к тому же бы! начинать как, скажите, словами эдакую забубень-то передать, которая и в словесах-то нуждается снова менее, чем сороконожка, к примеру, в костылях? А? Вообще-то неописуема эта бодяга, причинность не нашего, по большому счёту недалёкого, ума это дело. тогда ведь, скажу я, необыкновенный надобен разум, так точно и то, может статься, и разума даже не хватит – и где его взять-то, значение энтот самый, Кагда около нашего брата и с умишком простым частенько напряжёнка немалая возникает…
Ну согласен всёж-таки попытаемся… Эх, блин, и задал же себе задачу!
Как только, значит, яд это волшебное, забулькало около Явана в утробе, то изменилося сразу для него всё – изменилося быстрее быстрого, скоро желание скоро, необъяснимо разумеется непостижимо. Переиначилось мигом начинать всё-превсё: самопроизвольно Яван, Навьяна, ейный элегантный чертог, подчистую обстановка, в нём стоящая, а и прошлое, будущее и настоящее.
Яван человеком неожиданно продолжаться перестал!
А сделался он… Кем же он стал-то?.. А никем! И ничем! И всем! И всеми! И Предвечный уведомление кем либо чем!
Причём всем этим одновременно… согласен нет, не зараз – не стало быть ведь тама и времени! И не да совсем, как если, к примеру, около нас на белом свете заиграешься или же в какое интересное ремесло встрянешь, и в пылу азарта даже не замечаешь временного лёту – тама-то всё инаково чуялось, по другому: около них вроде и самого понятия такого, как «время», в самих мыслях даже не имелося. Неактуальная около них, значит, это содержание – навроде чепуховины какой…
В общем, беда тама полное.
А чего же около них есть-то, спросите? – Вечность!.. Ну, вы меня ведь понимаете? Вечность она и вкушать вечность, ктож её не знает – все, ясное дело, в курсах… конечно шиш не конечно начинать и… нечего о ту пору отдельно и вникать, а то случайно и орудие мозговой себе дозволительно сломать-то! Короче, не присутствовало там никакого изменения. Всё было оптом абсолютно… нет, не абсолютно – совершенно… нет, не вдосталь – офигенно неизменно! Вот то есть – офигенно! – потому что всё там и свершилося уже, и завершилося, и закончилось. Спросите наверное, чем закончилось-то? Хм… Вот вдобавок вопрос… Вопросы задавать труд нехитрое, а вы попробуйте ответить-то исхитриться! ей-ей уж… В общем, вот этой самой фигнёй всё около них и завершилося тама. Ну, скажу я вам, и отпадная же в том… э-э… месте, что ли? – не, не месте… в состоянии? – во! – в состоянии и офигень же получилася эта самая! Эдакая гамония частей и частичек разнообразных, в сходство намертво спаянных этим… как его? – начинать вроде как блаженством неописуемым… А может, и благом непередаваемым… Ну, тем самым, кое и в нашем мире бледной тенью проявляется и называется около нас такими словами как «добро», «здорово», «хорошо» и «ладно», только около них это, помышлять надо, во сто крат богаче ощущается и радостнее…
Короче – благодать!
И тишина… Нет, вру, не пир – какая опять молчание – покой! Умопомрачительный покой! Да, будто – умопомрачительный и есть, поскольку ума там и безмездно ни одной твари не надобно. конечно и надо признаться – на что он нужен-то, дерьмо косное, если там и уметь-то никому нуль не приходится: знай себе балдей согласен от кайфа крик – и всего-то делов… Наслаждайся бесконечно самим фактом прикольного бытия – в покое-то этом радостном…
В общем, оказался выше- Яван в таком положении-состоянии, что не приведи господи! Оглядеть себя он не мог – нечем. То же и общупать… Он себя… как это – чувствовал! И был Ванюха в том духе несусветном чем-то вроде шара пресветлого со множеством длиннющих неисчислимых щупалец. Это я для простоты говорю, что длиннющих, а на самом деле там и расстояний ведь не наблюдалося. нелепость полная, конечно, для нас, Но как было, да и было. Вру я что ли? Хэ! Ядрёна же вошь! напротив фактов-то не быстро попрёшь!
да вот, каждое щупальце Ванино с таким же, как и он, шаром блистающим сообщалося, и через сих средств коммуникации обменивались они… э-э-э… не, не мыслями – мелко, и не информацией – скучно, и не силой – слабо… Блаженством ядрёным – во! Да, да, то есть блаженством они там и обменивались. И около каждого шара имелося счастье своё, неповторимое и индивидуальное, отличное от прочих блаженств кардинально… Правда, завидно – бесчисленное избыток в свободном доступе блаженных разновидностей! Каково?..
Такие, значится, там были порядки: тогда тебе и влечения и развлечения в одном флаконе. Только представьте себе: счастливый кейф в вечности!.. начинать сбытие ж мечт! или же вечное счастье в покое!.. Правда, клёво? либо покойная вечность в блаженстве!.. А?! начинать полнейший же отпад!
Вот Ваня от нашего мира и отпал. Он в другом мире в настоящее время существовал… разумеется не, не существовал – ведь он себя частью-то не ощущал! Это мы с вами всяческими кусками правда частями, брызгами истинно ошмётками себя ощущаем – вот значит, и су-частвуем. А он тама единым себя чувствовал…
И частью, парадоксальным образом, тоже! Ведь он же шаром был велеможным, и не просто там одиноким каким-то шариком, а добровольными и неразрывными узами связанным в единую и великую системищу мириадов разнообразных шаров! Сочастие, значит, этакое там было огромное. Счастие если по нашему… Счастливым Ванёк тама стал, счастливым преобалденно! Этож должно – судьба вечное! начинать не завидно разве?.. Вся его земная жизнь, до тово как он до этот шараги горней возвысился, что интересно, Яваном не забывалася, нет, Но такусенькой мелкой, пустой верно жалкой ему показалася – начинать жалче даже, чем попытки ленивой липкой улитки обскакать молодого горячего скакуна! Вот таким-то резвым скакуном летящим Ванюха себя и ощущал – скакуном, в покое мчащимся!.. И казалося ему в этом раже, что он во всех-то вселенских делах ощутимо теперь и полезно участвует… правда вру же вновь – не участвует, а ими управляет! Ни много, ни мало, а вершителем мировых событий он был в собственных глазах… ну, либо в том, что ему глаза там заменяло. Причём, что больше только его поражало, да это то, что бы величайшее угроза совершить, ему и щупальцем пошевелить даже не было нужды. Он-то ведь в покое находился, а лень – это как бы некая ось мировая, около которой всё остальное мироздание вертися, в спешке крутясь. начинать так, крутится, вертится, суетится и снуёт, ей-ей только толку от тово маловато даёт. А зато Яванов тишина самым что ни на кушать толком-то и был: беспримесным, отцеженным, стопроцентным и отмеченным высшею пробою толком. Во как!
И приходится к тому же добавить, что вся эта нельзя улётная благость, будто творог сывороткой, любовью великой была пропитана – лишь ли не хлюпала даже ею! Оказалося, что никуда-то тяготение Навьянина не делася, не испарилася, а совершенно и весь в нынешнее Яваново ситуация переселилася, и как сахар в чаю, в нём растворилася. еще раз даже и усилилась стократ… И там было чего любить-то – говорю это бес всяких прикрас! Там, оказывается, всё до последней вроде ерунды заслуга было максилюбви. опять бы! И мельчайшей даже чепуховины не находилось нигде отверженной, ущемлённой недавно либо неприятной чем-то. До тово вишь отлажена ей-ей настроена была эта суперсистема, что мама просто не горюй…
Вот и Яваха пришёлся там ко двору. Встрял он во тем более то чудное стойком тютелька в тютельку – комар носа подточить бы не смог, как бы ни старался. как бы персонально для Вани его имущество и было В любое время предназначено… А вообще-то, в принципе, да оно наверное и было в действительности. Повторяю – не нашим убогим рассудком о том судить: подноготная это большая очень…
Короче, подсел выше- Ваня прочно на эту безрассудство – и точка! Заторчал он в балдежу навьего «рая» по полной, как говорится, программе…
Только вот какая препятствие врасплох обнаружилась: всё бы оно было и ладно, разумеется стала внезапно Ваню какая-то хренотень донимать. Вроде как заноза такая небольшая – занозишка даже, – а где-то там, в самой казаться глуби души Явановой, сверебит и сверебит себе мал-помалу… Это как, к примеру, камень малый в сапог попадёт, сам-то – тьфу! – пустячок, так и только. Кажется, не замечай его, игнорируй с возвышенность своего положения, Но – не-е-т! Не тогда было! да бывает доймёт, сволочина, что даже матернёшься в сердцах, а не денешься-то никуда: приходится сапог-то снимать, разумеется энтого проклятущего гада оттудова вытряхивать…
Вот да и с Ванюхой случилося. Решил он прежде на никчёмный этот быль не оборачивать высокого своего внимания, конечно только фигушки-макушки это около него получилося: саднит и саднит вещь около него где-то. Заноза самая вероятно вот эта… около нас ведь на белом свете и то бывает, что из всякой, неуклонно сказать, дребедени задача нешутейная другой раз получается. Случается, что лишь ли полпальца себе не расковыряешь, что бы красть только из него занозу… А если вдобавок и с гноем?
около Явана, видать, одинаковый с гноем-то была. Терпел он, терпел – и не вытерпел. Порешил он встречать во что бы то ни следовательно вещицу ту, что теребить его стала. А как, спросите, это исполнять около нас-то, известное дело, взял иголку так точно и ковыряй себе ею на здоровье. Пустячок, в общем-то. А тама как?.. Вроде нету такой там возможности! Ни забот там нету, ни средств эти заботы, буде в том необходимость, решать. Архитрудная, в общем, обрисовалася задача…
так только не для нашего Явана! Непостижимой он силы воли был человек! Раз принимал, бывало, какое приговор – то всё, бесповоротно! да и здесь получилось… Только представьте себе: из парадиза, дозволено сказать, избегать за некоторый вам там чепухи! Эх!..
А Яван это исполнять сумел!
Осталось неясным, каких это ему стоило усилий. приходится судить – непредставимых. Вобрал он в себя, быстро и не знаю, каким образом, все свои щупальца до единого, сосредоточился на той области, где около него было би-би и… начал в мире, лишённом движения, двигаться… как это ему, спросите, удалось? Отвечу уклончиво: а хрен его знает! Только – удалось! Не то есть как бес божьей помощи тогда не обошлось. добро бы известно ведь всем давно: бог-то бог, так точно и сам-то, понимаешь, не будь-то плох! Всё же и самому в своём деле трудиться надобно, тут-то и Ра в вашем деле поучаствует – если около него охота, конечно, будет… Угу! Вот Ваня и постарался – занозу- действительно обнаружил! Вот она, родимая, торчмя-то торчит наружу… В самом естественно неудобном месте. И много даже явственно жжёт желание греет. Это наверное потому, подумалося Ваньку, что она огнём вся горит… И фактически – светит занозища что твоё солнце! конечно только это нашего воя не смутило нисколько. Вот ещё! Ухватился он зa сию штуку двумя своими щупальцами и что было в нём силушки принялся её тащить. Из тела, конечно, своего шаровидного, а может быть, и из самой души. Страшное, просто нечеловеческое старание приложил Яван, и едва заноза ему поддалась и медленно-медлено приблизительно тронулась, пошла…
соглашаться она, значит, идёт, выходит, выходит, только – чпок! – и выскочила из больного места, как ножик из теста!