В капкане коварства

Давным-давно, во времена незапамятные и сказочные, правил на острове славном Буяне дворянин 1 удалый по имени Уралад, и были около него вдвоем сына-погодка, Буривой с Гонивоем. И вот же какая вышла с братьями сими оказия: до тово они меж собою отличалися, и внешне, стало быть быть, и своим нутром, что окружающие их человеки только диву давалися – начинать будто родились они от разнообразных княжеских жён!
Буривой, сынок старшенький, пареньком рос отчаянным: и ростом он брата своего превосходил, и красотою лица, а и умом кроме сообразительным и живым приветливым нравом. Волосы на головушке бедовой были около него светлые и кудрявые, глаза голубые, будто цветы-васильки во ржаном поле, а шкура около него смуглою была слегонца и едва не безволосою.
истинно только не таков был братец его младший, своенравный Гонька. Ростом он от старшего брата довольно-таки отставал, конечно опять при том и сутулился сильно, отчего казался даже чуток горбатым. Волосы же около него были прямыми и жёсткими, в точности по цвету как вороново крыло, глаза одинаковый были тёмными, а шкура – вот же странное дело! – бледною около него была, пребледною, как кожица невзрачная около лесной поганки. ей-ей и нравом младший княжич хуже был значительно старшего брата, причинность не светлая жена ума около него почему-то развивалась, а страна обратная, хитростью называемая, подлостью и коварством.Давным-давно, во времена незапамятные и сказочные, правил на острове славном Буяне правитель 1 удалый по имени Уралад, и были около него пара сына-погодка, Буривой с Гонивоем. И вот же какая вышла с братьями сими оказия: до тово они меж собою отличалися, и внешне, стало быть быть, и своим нутром, что окружающие их человеки только диву давалися – начинать будто родились они от разнообразных княжеских жён!
Буривой, сынок старшенький, пареньком рос отчаянным: и ростом он брата своего превосходил, и красотою лица, а да умом еще сообразительным и живым приветливым нравом. Волосы на головушке бедовой были около него светлые и кудрявые, глаза голубые, как цветы-васильки во ржаном поле, а шкура около него смуглою была слегонца и почти что безволосою.
верно только не таков был братец его младший, своенравный Гонька. Ростом он от старшего брата довольно-таки отставал, желание опять при том и сутулился сильно, отчего казался даже чуток горбатым. Волосы же около него были прямыми и жёсткими, в точности по цвету как вороново крыло, глаза одинаковый были тёмными, а шкура – вот же странное дело! – бледною около него была, пребледною, как кожица невзрачная около лесной поганки. правда и нравом младший княжич хуже был несравненно старшего брата, причинность не светлая жена ума около него почему-то развивалась, а область обратная, хитростью называемая, подлостью и коварством.
Отчего около них вышло да разно, и Уралад, и баба его, так точно и все прочие голову очень ломали, пока волхун 1 популярный это битва им не растолковал. Произвёл этот дедок почитать гадания свои тайные и таково объяснил супругам заинтересованным: тогда де совершилось, сказал он, злобное колдовство, и на беременную Гонивоем княгиню Украсу волшебник некоторый мерзопакостный чары навёл ужасные.
Только вот что это был зa волшебник злонравный, и как чары его крепкие с княжича снять, не ведал волшебник седовласый ни мало. так точно и ни один человек не ведал из служителей радостных сияющего Световита, посылающего сквозь солнышко красное – мой ослепительно-золотой образ – на Землю-матушку лучи живительные. И хоть бы около Бога Световита образ сей был един, Но человеки земные, со стороны своей зрительной, натрое его как бы разделяли. Первым ликом Утренняя считалась Зорька, вторым – Ярило жгучее полуденное, а третьим – вечерняя закатная Заря. Почитали человеки древние Световита Небесного зa своего Отца, и пели они Ему на радениях праздничных великую благодарную славу.
Только вот солнце солнцем и число днём, Но ведь сменяли их с неумолимой неотвратимостью тёмная острог ночь и луна неяркий, коими не Световит, как считалося, управлял, а его младший брат, Чернобог коварный. И около этого страшного тайного бога одинаковый были свои жрецы, которые прозывались ведьмами и колдунами. Скрывались они от прочего люда в чащобищах дремучих правда в дебрях непролазных, а если и проживали в сёлах верно в городах, то ни один человек об их вере поганой даже и не догадывался. Вот они-то, эти злобные служители тьмы, колдуны, следовательно быть, разумеется ведьмы, и наводили на добрых людей хвори и беды, поскольку не жизни божьей они служили, а чёрной смерти, и не согласие с довольно им были надобны, а спор так несчастья.
Большая была около князя Уралада держава. очень на земля простиралася его владетельная рука. ни одна душа из соседей близких и дальних не дерзал нагло на их страну напасть, истинно ведь бездолье не снаружи частенько приходит, а из самого что ни на потреблять нутра.
да и около них там случилось…
прежде бедная Украса от мстительный лихорадки в бреду скончалася, и ни 1 ведун помочь ей выздороветь не в силах оказался. А после полгода и лично уже Уралад зa женой своей любимой в лучезарный Ирий отправился. Поехал он с боярами своими на охоту, и напали они вскорости на знак огромного чёрного волка. И вот гонятся витязи удалые зa хищником тем лихим и быстро очень было в чистом место его догнали… желание тогда волчара остановился внезапно, словно вкопанный, и на князя приближающегося очень глянул. Вспыхнули отчего-то волчьи глаза багровым жутким пламенем; заржали все кони тогда от великого страха, вздыбились они на ноги задние, а лошадь Ураладов на землю неожиданно пал бездыханным, и грянулся своевольно дворянин оземь со только маха.
Ощерил тут волк тайный ужасную свою гортань и диким голосом он расхохотался, а после поворотился он быстро около себя, обернулся со вспышкою дымною огромным коршуном чёрным, желание и улетел себе прочь.
Подбежали тут-то опомнившиеся дружинники к князю своему любимому, глядь – а он-то фальшивый перед ними лежит: убился свет-сокол о землю стылую!
Вот же горюшко-горькое в княжестве их наступило! как бы солнышко ясное в небе высоком туча-облако грозовая накрыла! Сожгли соплеменники тело князя погибшего на великой тризне, и отправилась его человек бессмертная к Богу Световиту в великолепный светлый Ирий.
начинать а Буривой с Гонивоем остались на Земле-матушке сиротинками…
Так… Буривою тут как раз пятнадцать годков минуло. Что ж, хотя и мал он оказался годами, Но трон княжеский то есть ему по праву наследования веселить надлежало – он ведь был сыном старшим. Венчали его на государство волхвы главные на Великой Раде, и поклялся молодой правитель услуживать народу своему по старинной исконной Правде.
И вот же действительно чудеса – хотя был священник его, правитель Уралад, правителем справным и очень толковым, Но юный Буривой в деле управы не уступал опытному князю ни в чём, а может статься, и превосходил его даже малость.
Такой вот оказался к служению княжьему около него талант. Все, почитай, буянцы такой своей удаче очень радовались и князю своему молодому чем могли помогали…
1 только что Гонивой успехам брата очень не радовался. Нет, на лице-то он весть эту изображал мастерски, Но в душе около него зависть чёрная со злобою ядовитою густо смешались, и произошло от тово смешения страшное одно коварство…
–Послушай-ка, братец, – обратился недавно Гонька к князю, Кагда сам-друг они осталися, – во всём-то, по моему разумению, поступаешь ты правильно, и управляешь княжеством нашим очень соглашаться – а всё ж действительно говор о тебе в народе не слишком-то и хороша!
–Как так?! – не поверил Бурша брату, – толкать(ся) тово не может! С чего это ты, Гонька, взял? Ни от кого вместе зa семь месяцев моего правления я и болтовня укорного не слыхал, не то что бы охаивания с неприятием!
–Хэ! Не слыхал… – напустил хитрован характер на себя важный, – если ты не слыхал, да другие зато слыхали… Хочешь – я тебе докажу, что не вру я, а говорю правду?
А Буривой по характеру горячим был парнем, заводным.
–Ладно, братан, – заявил он азартно, – доказывай свою правду – я соглашаться на всё!
И поведал ему Гонька такую интересную историю: он де в облачение простое переодевался тайно и по городу вечерами тёмными гулял-похаживал. Ну, и слышал не 1 раз, как подданные князя молодого ни зa что ни про что хаяли верно лаяли, потому что в глаза они ему укоры говорить боялися.
начинать и мы, предложил идею Гонивой брату, переоденемся в какую-нибудь рвань, рожи себе грязью чуток замажем, а как стемнеет, на улицу выйдем прогуляться…
да они и сделали. после часик-другой, как стемнело, достал младший пара из помещение одежду бедную, облачилися они пара в неё быстро так точно сквозь заднюю дверь наружу и вышли.
И вот идут они два по улочкам нешироким, от малочисленных прохожих уклоняются, а к стоящим и беседующим приближаются, и речи всяческие обывательские в уши себе внимают… Хм, удивляется старший пара – желание ведь совсем же ни одна душа о нём и не упоминает! Балакают, правда, горожане о всякой всячине, согласен только всё о бытовых своих делах они рассуждают, а не о молодом князе…
Побродили они эдак с часик где-то. Надоело юноше нетерпеливому мелочь это хождение, причинность не услыхал он зa то времечко и одного болтовня в мой адрес худого. Хотел было Буривой в чертог свои возвращаться, Но Гонька в корчму одну захудалую, стоящую на городской окраине, входить ему предложил. Давай, говорит, хлебнём чаю по кружке горячего – истинно и до дому айда!
начинать что ж, Бурша на чаепитие оказался согласный, а то погода как напротив оказалась достаточно ненастная, и они продрогли там очень основательно. Отворяют они со скрипом двери узкие, в полуподвал, освещённый лампами, заходят, и видят такую картину внутри корчмы: в помещении народу оказалося маловато, и лишь только в дальнем углу на лавке пятеро каких-то бродяг гурьбою сидели, приблизительно развалясь, и брагу либо мёд из ковшей своих неторопливо они лакали.
властитель заведения оказался очень любезен. Князей в оборванцах вошедших не признавши, смахнул он крошки тряпкой с ближайшего стола и чаю по заказу Гонивойкиному вскорости им подал.
Буривой-то на всяк сцена помалкивал, что бы по голосу его нечаянно не признали.
Испили братья из кружек глиняных малинового чаю, и тогда слышат, как бродяги эти между себя стали крикливо базарить. 1 из них, некультурный видом детина, вот чего заявил:
–А я да вам скажу, братцы, что Буривойка сей нашенский – никчёмный князь. Полгода с лихвой он тогда уже правит, а ни одной казни мы с вами при нём не видали. И если ж да князья властью своей должны распоряжаться! Тьфу! Стыдоба одна, а не управа!
Буривой, как болтовня сии неласковые, направленные в мой адрес, услыхал, да кружку долго на питание поставил и на Гонивоя удивлённо глянул. Ишь ты, а ведь ты, братуха, оказался, выходит, прав, говорил его недоумевающий суждение – на деле меня ведь ругают!
–Ага, – поддакнул в это время другой бродяга, тожественный обличьем своим в некотором расстоянии не ангел, – обломок дерьма сей князишка! Сладенький какой-то, нежненький, будто баба! Соплежуй, короче! Слизняк!.. Не, не вояка!
около Буривоя от таких речей даже душа душа в груди молодецкой заколотилося. Хотел он быстро было с места своего вскочить, верно с этим грубияном потолковать по-мужски, так точно всё ж действительно неудовольствие усердный он усмирил кой-как и на месте работать на этот раз остался.
–Точно, братан, – прогундел тогда третий бродяга, большой грабитель с рубленым шрамом на мрачной харе, – Хуже князя, чем сей Буряка, около нас досель не бывало. Морду бы ему набить зa его слякотность ей-ей выпороть на площади по бабьей его заднице, а после с княжеской должности прогнать ко всем чертям! Хэ, тюфяк с клопами, а не князь!
И вся отвязная общество до тово похабно тогда расхохоталась, что Буривой на этот раз воздерживаться был быстро не в силах: на ножки резвые он привскочил конечно кулаком по столешине – хрясь со только маху!
Треснул столик от удара сильного даже пополам, и вскричал в то время правитель оскорблённый голосом рьяным:
–А ну, посмотрим, каналья, который из нас двоих тогда баба! Выходи, мерзавец, состязаться – забудь пока что я твой князь!
Только эти разбойники окаянные только этого окрика, видать, и ждали: не смутились они начинать ни капельки и, будто по команде, бросились на парня всей своей оравой.
так точно только не на того, гады, они напали!
Буривой-то выше- не по годам был бравым, и силою своею и ухваткою он лучшим витязям ни маловато не уступал. Врезал он порки любителю по харе его небритой, и тот кувырком сквозь пища покатился, ноги даже кверху задрав… Но тогда и Буривою по роже досталося. Отлетел он к стене шершавой, вспять после свободно отшибнулся, от летящего в него кулачины метко увернулся и вметелил по челюсти одному из злодеев, а второму ногою в пах заехал…
И пошла около них там такая борьба ярая, что если со стороны поглядеть, то дозволено было даже ахнуть. Пятеро здоровенных вояк с одним витязем храбрым не могли справиться, и даже он их стал было как как бы одолевать, причинность из пятёрки ватажников трое уже в отрубоне валялися…
конечно тогда внезапно взметнул Бурша громилу нападавшего себе на плечи, а после на вытянутых руках его он поднял и швырнул тушу дебёлую во второго врага, сшибив его летящим телом, как биткою кеглю. И… И!… Помутилося внезапно отчего-то в ясных княжьих очах, по мышцам могучим вялая шерсть около него пробежала; закачался свет-сокол выше- ясный, как на ветру ясень, так в беспамятстве на пол он и брякнулся.
…А как стал он сквозь времечко неизвестное опамятоваться и раскрыл, наконец, слипшиеся свои очи, то обнаружил с удивлением вот что: лежал он, оказывается, в полумраке на полу подвала затхлого, и руки верно ноги его мощные цепями были прочными схвачены. Попробовал было обманутый правитель цепи те гремящие гнев ссориться – верно гораздо там! Их, наверное, и собственноручно угрюмый не порвал бы, не то что скованный и ослабевший юнак.
Горько, ох и горько сделалось около Буривоя на душе! как комарик, в лапы злодеев он ведь попался! Обдурили его, опоили, гады, некоторый дрянью, и вот на тебе – пленённым оказался начальник державный!
А пуще только то его огорчало, что предал его ни который иной, как ближний брат, коего их общая матушка, да же, как и самого Буривоя, под сердцем своим вынашивала.
Не на другой лад как на господство княжескую Гонивойка позарился, догадался в тяжких раздумиях старший пара – он же опосля него застрельщик был преемник княжьей державы!
Три дня томительных в подвал сыроватый ни одна душа не заходил, несмотря на крики Буривоевы гневные и на его громкие призывы. Наконец, на число четвёртый, загремели запоры на дверях кованных, и вступили в тёмное подземелье двое. Одним из вошедших был, очевидно, слуга, крупный такой малюсенький с безумными вконец глазами, а зато вторым оказался, как Буривой тово и ожидал, братец его коварный, Гонивойка-предатель.
Хотел было чистокровный пленник к совести братниной обратиться и ранить ужо её думал словами упрёка жгучего, конечно после внезапно передумал. И то да – ужели около подлецов совесть-то имеется? Зряшное ведь ремесло обшарить около них то, чего около них нету. Этих негодяев бес лишних слов бы – желание к справедливому ответу!..
Только вот силы исправлять расправу около князя скованного нынче не было.
Осветил Гонивой зажатым в руке факелом избитое и исхудалое харя брата, усмехнулся он приблизительно презлорадно и вот чего ему сказал:
–Здорово живёшь, прежний князь! Вот тогда сейчас ты и будешь править! Ха-ха! Крысами, значит, мышами и пауками… пока не околеешь здесь, как шелудивый пёс, на соломе на этой трухлявой!.. Знай же, братец – теперича я Буянский князь! Я! Я!.. А ты, пускай бы и жив покамест ещё, Но – нету, нету тебя! Ни для кого, исключая меня, нету!.. Мог бы я тебя в один присест убить, истинно только я пятнадцать годов твою особу удачливую около себя терпел, да что и ты потерпи свою никчёмность столько же!
Раздулся Гонивой от спеси своей нутряной, и так сказать повеяло около духовной вонью. Сумасшедшая злая весть плясала в очах его тёмно-карих, Но постепенно она улеглась.
Не понравилось, видно, новому князю каменное безмолвие обманутого им брата…
–Почему молчишь, Бурша? – вопросил обманный дворянин узника сидящего, – Отчего великому правителю и болтовня в отклик не молвишь?
Усмехнулся и Буривой в мой черёд, причинность жалкою ему внезапно показалась Гонивоева подлая душонка. так себ е он предателю не ответил, а зато плюнул в его сторону липкою слюною и попал негодяю точнёхонько в его крысиную морду.
даже перекосило от злобы уязвлённого мерзавца!
Подскочил он к пленнику не сдавшемуся и быстро ногою на него замахнулся, что бы его ударить, да… не нашёл в себе решимости исполнять это под немигающим Буривоевым взглядом.
Позеленел Гонька от ярости, заскрежетал он скрипуче зубами, разумеется и выскочил борзо вон, будто из паза гнилая пробка.
А послушный им пара остался страдать в своём мрачном и страшном каземате.
И потянулись для несчастного пленника нескончаемо-тягучие деньки тюремные…
Поначалу-то был он жаждой воли очень преисполнен, и искал правитель различные способы к обретению милой свободы. разумеется только понял он чрез времечко изрядное, что суть это, как видно, зряшное… Подвал, в котором Буривой томился тоскою неуёмною, невелик был ей-ей весьма-то тёмен, и имелось в нём одно-единственное оконце под самым грязным потолком. В запевало же сутки своего заточения Бурша это окно обследовал, вскарабкавшись наверх по стенным камням и ухватившись руками зa витые решётки. И увидел он с той стороны вот что: залпом же зa стенами толстенными находилось небольшое лесное озеро, окружённое оптом густым лесом. Холодный, конечно северный, бриз гнал по озеру волны в сторону каменного здания, и те волны разбивались о стену с тихим плеском…
И держаться такого-то мнения даже было нечего, что бы те решётки оконные как ни попало желание сломать – это под силу, наверное, было бы герою чуть какому-нибудь сказочному, а не обычному, ежели и и крепкому, парню.
Слуга, раз в день приносивший узнику скудную похлёбку и менявший в помещении ночной горшок, как оказалось, был полуидиото