Солнечная полянка

Давным-давно, в пору бед и нищеты, жили-были пара с сестрой. Остались они одни-одинешеньки на свете. Но маленькие дети не могут гнездиться одни, кому-то желание не мешает их опекать. И оказались тут Маттиас и Анна с хутора Солнечная Полянка около хозяина хутора Торфяное Болото. Думаете, он взял их из жалости — ведь они здорово горевали опосля смерти своей матушки? либо его разжалобили их глаза — ясные и добрые? решительно нет, его привлекли их маленькие руки, верные и надежные, от которых может надевать прок. Детские руки могут причинность работать, Кагда не вырезают лодочки из бересты, не мастерят дудочки и не строят игрушечные шалаши на склонах холмов. Детские руки могут извлекать коров, очищать коровьи стойла в хлеву на Торфяном Болоте — все могут действовать детские руки, приходится только иметь их как дозволительно дальше от берестяных лодочек, игрушечных шалашей и только того, к чему лежит около детей душа.
— Видно, нет для меня радости на свете! — сказала Анна и заплакала.
Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров.Давным-давно, в пору бед и нищеты, жили-были пара с сестрой. Остались они одни-одинешеньки на свете. Но маленькие дети не могут обитать одни, кому-то правда потребно их опекать. И оказались тут-то Маттиас и Анна с хутора Солнечная Полянка около хозяина хутора Торфяное Болото. Думаете, он взял их из жалости — ведь они крепко горевали опосля смерти своей матушки? либо его разжалобили их глаза — ясные и добрые? окончательно нет, его привлекли их маленькие руки, верные и надежные, от которых может непременно прок. Детские руки могут что работать, Кагда не вырезают лодочки из бересты, не мастерят дудочки и не строят игрушечные шалаши на склонах холмов. Детские руки могут извлекать коров, высветлить коровьи стойла в хлеву на Торфяном Болоте — все могут исполнять детские руки, надобно только иметь их как дозволительно дальше от берестяных лодочек, игрушечных шалашей и только того, к чему лежит около детей душа.
— Видно, нет для меня радости на свете! — сказала Анна и заплакала.
Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров.
— просто здесь на Торфяном Болоте все деньки — серые, как мыши-полевки, что бегают на скотном дворе, — постарался успокоить сестру Маттиас.
В пору бед и нищеты, Кагда дети ходили в школу только не мало дней в году, зимой, — в крестьянских избах почасту недоедали. Потому-то принципал Торфяного Болота и полагал, что им, ребятишкам, достаточно и картошки, обмакнутой в селедочный рассол, что бы насытиться.
— Видно, недолго мне на свете жить! — сказала Анна. — На картошке с селедочным рассолом мне до следующей зимы не дотянуть.
— И углубляться не смей! — приказал ей Маттиас. — Следующей зимой в школу пойдешь, и в то время деньки не покажутся больше серыми, как мыши-полевки на скотном дворе.
Весной Маттиас с Анной не строили водяные колеса на ручьях и не пускали берестяные лодочки в канавах. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, Кагда ни одна душа этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу, — вздыхала Анна.
А как настало на Торфяном Болоте лето, Маттиас с Анной не собирали землянику и не строили шалаши на склонах холмов. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, Кагда ни один человек этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу, — вздыхала Анна.
А как настала на Торфяном Болоте осень, Маттиас с Анной не играли в прятки на дворе в сумерки, не сидели под кухонным столом по вечерам, не нашептывали товарищ другу сказки. Нет, они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, Кагда ни одна душа этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу, — вздыхала Анна.
В пору бед и нищеты было так, что крестьянские дети ходили в школу только зимой. Неизвестно откуда в доход являлся учитель, селился в каком-нибудь домишке, и туда стекались со всех сторон дети — учить уму-разуму декламировать правда считать.
А властитель Торфяного Болота называл школу «преглупой выдумкой». Будь на то его воля, он, вероятно бы, не выпустил детей со скотного двора. Но не тогда было! Даже собственник Торфяного Болота не мочь это сделать. дозволено иметь детей как дозволительно дальше от берестяных лодочек, игрушечных шалашей и земляничных полянок, Но невозможно отстранить их от школы. Случись такое, придет в селение духовенство и скажет:
— Маттиасу с Анной надо отправляться в школу!
И вот на Торфяном Болоте настала зима, выпал снег, а снежные сугробы поднялись едва не до самых окон скотного двора. Анна с Маттиасом начинать от радости приятель с другом на мрачном скотном дворе плясать! И Анна сказала:
— Подумать только, я дожила до зимы! Подумать только, завтра я пойду в школу!
А Маттиас как закричит:
— Эй вы, мыши-полевки со скотного двора! путь сегодня серым дням на Торфяном Болоте!
Вечером пришли дети на поварню, а собственник и говорит:
— начинать ладно, да и быть, ходите в школу. Но только упаси вас Господь на место к сроку не воротиться! Упаси вас Создатель оставить коров недоеными!
Наступило утро, и Маттиас с Анной, взявшись зa руки, пошли в школу. рейс туда был не граничащий — в ту пору ни одна душа не заботился, в отдалении ли, близ ли в школу идти. Маттиас и Анна мерзли на холодном ветру, правда так, что пальцы сводило, а кончик носа краснел.
— Ой, до чего около тебя нос красный, Маттиас! — закричала Анна. — Повезло тебе, безотлагательно ты не такой серый, как мыши-полевки со скотного двора!
Маттиас с Анной и действительно были как мыши-полевки: болезненно-серые лица, ветхая одежда: невежда покрывало на плечах Анны и серая старая сермяжная куртка Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.
Но нынче они шли в школу, а быстро там, верно, ничто печального, шиш серого не будет, — думала Анна, — там, верно, все яркое, алое. И наверняка, их ожидают одни сплошные радости с утра до вечера! Ничего, что они с Маттиасом бредут по лесной дороге, будто две маленькие мыши-полевки, и да жестоко мерзнут в зимнюю стужу! Это окончательно не страшно!
Только прохаживаться в школу оказалось не да быстро радостно, как думалось Маттиасу с Анной. все же уже на подобный число руководитель хлестнул Маттиаса розгой по пальцам зa то, что он не мог усидеть на месте. А как стыдиться стало быть Маттиасу с Анной, Кагда пришло время завтракать! Ведь около них с собой, исключая многих картофелин, так себ е не было. Другие дети принесли с собой пища со шпиком и сыром, а около Йоеля — сына бакалейщика, были даже пряники. неиспорченный связка с пряниками! Маттиас с Анной засмотрелись на эти пряники, около них даже глаза заблестели. А Йоель сказал:
— Побирушки вы этакие, ни за какие благополучия вы еды в глаза не видали?
Еще пуще застыдились Маттиас с Анной, отвернулись в сторону, вздохнули и ни болтовня не сказали ему в ответ.
Нет, не избавиться им, видно, от бедной, печальной, серой жизни!
Но любой сутки они упорно шли в школу, ежели и снежные сугробы поджидали их на лесной дороге, а озноб сводил им пальцы и были они всего-навсего бедными сиротами и содержание со шпиком и сыром верно пряников — в глаза не видали. Но как весело было работать кружком около очага заодно с другими детьми из селения и учить по складам! господин же хутора Торфяное топь и тот и другой сутки повторял:
— Упаси вас Вседержитель на место к сроку не воротиться! Упаси вас Вседержитель оставить коров недоеными!
Где быстро там Маттиасу с Анной к сроку не воротиться! Мчались они лесом, будто две маленькие серые мыши-полевки по дороге в норку; до тово хозяина боялись!
Но вот некогда Анна остановилась между дороги, схватила зa руку брата и говорит:
— Не помогла мне, Маттиас, и школа. Видно, нет мне радости на этом свете и до весны мне не дотянуть!
Только Анна вымолвила эти слова, глядь — птичка алая на дороге сидит! Такая алая на белом снегу, такая яркая-преяркая! И да громко поет, что осадок на ветвях елей тысячами снежных звездочек рассыпается. А звездочки эти тайный и мирно на землю падают…
Протянула Анна руки к птичке, заплакала и сказала:
— Птичка-то алая! Глянь-ка, она алая!
Заплакал тогда и Маттиас:
— Она, верно, и не знает, что на свете водятся серые мыши-полевки!
Взмахнула тогда птичка алыми крылышками и полетела. в этом случае Анна схватила зa руку Маттиаса и говорит:
— если эта птичка улетит, я умру!
Взявшись зa руки, побежали тогда пара с сестренкой следом зa птичкой. как язычок яркого пламени трепетали крылышки птички, Кагда она неслась меж елей. И гораздо бы она ни летела, от звонкого ее пения на землю тайный падали снежные звездочки… неожиданно птичка понеслась откровенный в лесную чащу; снует посреди деревьями, а дети зa ней — и все дальше и дальше от дороги отходят. То в сугробах увязают, то о камни, что под снегом спрятались, спотыкаются, то ветки деревьев их по лицу хлещут! А глаза около Маттиаса и Анны да и горят!
И внезапно птичка исчезла!
— если птичка не найдется, я умру! — сказала Анна.
Стал Маттиас сестренку утешать, по щеке гладить.
— Слышу я, птичка зa горой поет, — говорит он.
— А как попасть зa гору? — спросила Анна.
— сквозь это темное ущелье, — ответил Маттиас.
Повел он Анну сквозь ущелье. И видят неожиданно пара с сестрой — лежит на белом снегу в глубине ущелья блестящее алое перышко. Поняли дети, что они — на верном пути. углубление становилось все теснее и теснее, а под капут стало быть таким узким, что только ребенку кстати в него протиснуться.
— начинать и щель, — сказал Маттиас, — только нам дозволительно здесь пройти! Вот до чего мы отощали!
— обладатель Торфяного Болота позаботился, — горько пошутила Анна.
Пройдя в узкую щель, они оказались зa горой в зимнем лесу.
— Ну, в настоящее время мы зa горой, — сказала Анна. — Но где же моя алая птичка?
Маттиас прислушался.
— Птичка вон здесь, зa этой стеной, — ответил он.
Поглядела Анна — накануне ними стена, высокая-превысокая, а в стене ворота. Ворота полуоткрыты, будто неизвестный намедни тогда прошел истинно и забыл их зa собой закрыть. совершенно — снежные сугробы, мороз, стужа, а зa стеной вишневое столб цветущие ветви распростерло.
— Помнишь, Маттиас, — молвила Анна, — и около нас дома на хуторе вишня была, только она и не думала зимой цвести.
Повел Маттиас Анну в ворота.
Видят внезапно пара с сестрой — на березе, покрытой мелкими зелеными кудрявыми листочками, алая птичка сидит. И они мигом поняли — тогда весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи весенние журчат, цветы весенние пестреют, на зеленой поляне дети играют. Да, да, детей около видимо-невидимо: одни — берестяные лодочки вырезают и пускают их плавать в ручьи и канавы, другие — дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, как бы скворцы весной поют. И дети такие привлекательные в алых, лазоревых желание белых одеждах. И кажется, будто бы это одинаковый весенние цветы в зеленой траве пестреют.
— Дети эти, верно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полевки, — печально сказала Анна и поглядела на Маттиаса.
А на нем платье алая, истинно и на ней самой тоже! Нет, больше они не серые, точно мыши-полевки на скотном дворе!
— Да, таких чудес со мной в жизни не случалось, — сказала Анна. — гораздо это мы попали?
— На Солнечную Полянку, — ответили им дети; они играли рядом, на берегу ручья.
— На хуторе Солнечная Полянка мы жили раньше, до тово как поселились около хозяина Торфяного Болота, — сказал Маттиас. — Только на нашей Солнечной Полянке все другим образом было.
Тут дети засмеялись и говорят:
— Верно, то была другая Солнечная Полянка.
И позвали они Маттиаса и Анну с ними играть. Вырезал между тем Маттиас берестяную лодочку, алое же перышко, что птичка потеряла, Анна в обмен паруса поставила. И пустили пара с сестрой лодочку в ручей. Поплыла она будущий — самая веселая между других лодочек. красный парус — пламенем горит. Смастерили Маттиас с Анной и водяное колесо: как зажужжит, как закружится оно на солнце! Чего только не делали пара с сестрой: даже босиком по мягкому, песчаному дну ручья бегали.
— По душе мне кроткий пыль и шелковистая травка, — сказала Анна.
И слышат они вдруг, как некоторый кричит:
— Сюда, сюда, детки мои!
Маттиас с Анной да и замерли около своего водяного колеса.
— который это кричит? — спросила Анна.
— Наша матушка, — ответили дети. — Она зовет нас к себе.
— Но нас с Анной она, верно, не зовет?! — сказал Маттиас.
— И вас тожественный зовет, — ответили дети, — она хочет, что бы все дети к ней пришли.
— Но она-то не наша матушка, — возразила Анна.
— Нет, и ваша тоже, — сказали дети.
Тут Маттиас и Анна пошли с другими детьми по полянке к маленькому домику, где нить матушка. одним приемом видно, что это была матушка. Глаза около нее были материнские и руки одинаковый — материнские. А глаза ее и руки ласкали всех детей — те около нее да и толпились.
Матушка испекла детям пряники и хлеб, сбила масло и сварила сыр. Дети уселись в траву и наелись досыта.
— Лучше этого я нуль в своей жизни не ела, — сказала Анна.
Тут внезапно Маттиас побледнел и говорит:
— Упаси нас Создатель на место к сроку не воротиться! Упаси нас Господь коров оставить недоеными!
Вспомнили тогда Маттиас с Анной, как в некотором расстоянии они от Торфяного Болота зашли, и заторопились в обратный путь.
Поблагодарили они зa угощение, а матушка их по щеке погладила и молвила:
— Приходите скорее опять!
— Приходите скорее опять! — повторили зa ней все дети.
Проводили они Маттиаса с Анной до ворот. А ворота в стене прежде были приотворены.
Смотрят Маттиас с Анной, а зa стеной снежные сугробы лежат!
— Почему не заперты ворота? — спросила Анна. — Ведь легкомысленный может нанести на Солнечную Полянку снег.
— если ворота закрыть, их ни во веки веков уже больше не отворить, — ответили дети.
— отродясь — переспросил Маттиас.
— Да, отроду больше, никогда! — повторили дети.
На березе, покрытой мелкими кудрявыми зелеными листочками, которые благоухали так, как благоухает березовая листва весной, прежде сидела алая птичка. А зa воротами лежал большой осадок и темнел замерзший холодный сумеречный зимний лес.
Тогда Маттиас взял Анну зa руку, и они выбежали зa ворота. И тогда внезапно стало быть им до тово холодно и голодно, что казалось, как ни в жизнь около них ни пряников, ни кусочка содержание во рту не было.
Алая птичка меж тем летела все будущий и будущий и показывала им дорогу. тем не менее в зимней сумеречной мгле она не казалась больше такой алой. И платье детей не была больше алой: серой была безрассудство на плечах около Анны, серой была старая сермяжная куртка Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.
Добрались они под кончаться на место и стали скорее коров извлекать конечно воловьи стойла в хлеву чистить.
Вечером пришли дети на поварню, а владелец и говорит им:
— Хорошо, что здание эта не на веки вечные.
Долго сидели в тот бал в углу темной поварни Маттиас с Анной и все о Солнечной Полянке толковали.
Так и шла своим чередом их серая, подобная мышиной житье-бытье на скотном дворе хозяина Торфяного Болота. Но любой погода шли они в школу, и любой число на обратном пути их в снегу на лесной дороге алая птичка поджидала. И уводила она Маттиаса с Анной на Солнечную Полянку. Они пускали там в канавах берестяные лодочки, мастерили дудочки и строили игрушечные шалаши на склонах холмов. И каждый погода кормила их матушка досыта.
— Не будь Солнечной Полянки, недолго бы мне оставалось на свете жить! — повторяла Анна.
Когда же вечер приходили они на поварню, принципал говорил:
— Хорошо, что стиль эта не на веки вечные. Ничего, насидитесь к тому же на скотном дворе!
Глядели тут Маттиас с Анной благоприятель на друга, и лица их бледнели.
Но вот настал худой день: задний число школы и новый сутки Солнечной Полянки.
— Упаси вас Предвечный к сроку не вернуться! Упаси вас идол оставить коров не доеными! — повторил в новый раз принципал Торфяного Болота те же самые слова, что говорил и раньше.
В худой раз сидели Маттиас и Анна с детьми около очага — буквы складывали. В конечный раз поели они свою холодную картошку, и Кагда Йоель сказал:
— Побирушки вы этакие, ни за что вы еды в глаза не видали? — только улыбнулись в ответ.
А улыбнулись они потому, что Солнечную Полянку вспомнили; стремительно их там накормят досыта.
В задний раз пробежали они по лесной дороге, как две маленьких мыши-полевки. Стоял очень холодный зa всю зиму день, дыхание белым паром струилось около детей изо рта, а пальцы рук и ног сводило от жгучего холода. Закуталась Анна поплотнее в безрассудство и сказала:
— Мне холодно и голодно! николи в жизни не было мне да худо!
Да, погода была лютая, и дети да по алой птичке затосковали! Скорее бы она их на Солнечную Полянку отвела! А вот и птичка — алая на белом снегу. Такая яркая-преяркая!
Увидела ее Анна, засмеялась от радости и сказала:
— однако доведется мне наконец на моей Солнечной Полянке побывать!
Близился к концу краткий зимний день, уже надвинулись сумерки, резво наступит ночь.
Все замерло: обычно шумную песню сосен задушила ледяная стужа. В сонную тишину леса нечаянно ворвалось рулада птички. Похожая на ярко-красный язычок пламени, птичка взлетела меж ветвей и запела, правда так, что тысячи снежных звездочек стали грянуться на землю в студеном примолкшем лесу.
А птичка все летела и летела; Маттиас с Анной изо всех сил пробивались зa ней после сугробы — не соседний был способ на Солнечную Полянку!
— Вот и финал моей жизни, — сказала Анна. — стужа погубит меня, и до Солнечной Полянки мне не добраться.
Но птичка точно звала все будущий и вперед! И вот они уже около ворот. До чего же знакомы им эти ворота! совершенно — снежные сугробы, а вишневое обрубок зa стеной свои цветущие ветви распростерло. И ворота — полуоткрыты!
— ни в жизнь ни о чем я да не тосковала, как о Солнечной Полянке, — сказала Анна.
— Но днесь ты здесь, — утешил ее Маттиас, — и тебе больше незачем тосковать!
— Да, в настоящее время мне больше незачем тосковать! — согласилась Анна.
Тогда Маттиас взял сестренку зa руку и повел ее в ворота. Он повел ее на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные березовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу находилась матушка и кричала:
— Сюда, сюда, детки мои!
За спиной около них в ожидании зимней ночи застыл холодный лес. Глянула Анна сквозь ворота на темнота и стужу.
— Почему ворота не закрыты? — дрожа спросила она.
— Ax, милая Анна, — ответил Маттиас, — если ворота закрыть, их ни в жизнь уже больше не отворить. неужто ты не помнишь?
— Да, ясное дело, помню, — отозвалась Анна. — Их никогда, отродясь больше не отпереть.
Маттиас с Анной глянули доброжелатель на друга и улыбнулись. А после тайный и тихо закрыли зa собой ворота Солнечной Полянки.