Сученыш

Автор — Олег Кожин
[hide]Источник[/hide]Осенний бор походил на неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат сырого промозглого тумана. Сердитая волос нахохлившихся елок, не спросясь, рвала маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом березки правда обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали на себя серую дымчатую кисею.

Еще вчера, на весть горожанам, уставшим от ноябрьской мелкой мороси, выпал пионер снег. А уже сегодня, отравленный выхлопами ТЭЦ, одуревший от паров бензина, он растаял, превратившись в липкую и грязную «мочмалу». Но то в городе. А много прежде нравиться хрустел под ногами схваченной первыми морозами травой, предательски поблескивал снегом из-под туманного маскхалата.

Серебров ценил то есть переходные периоды. неизвестный любит лето, некоторый зиму — зa снег, зa чистую белизну, зa новоиспеченный год, в конце концов. Поэты воспевают осеннюю тоску и «пышное природы увяданье». А Сереброву больше только нравилось быть на стыке. Нравились ему смешанные в одной палитре осенние рыжие, желтые, красные краски — присыпанные снегом, схваченные морозцем, до конца не облетевшие листья. Недозима.

Сосед Кузьма Федорович, в прошлом охотник, ныне, в силу возраста, перешедший на рыбалку, частенько ворчал на Сереброва:

— всегда ты, Михалстепаныч, не в сезон лезешь. То ли тяжба по пухляку нелепость скрадывать, да нет же! Выползешь, Кагда под ногами даже былье хрустит… как ты весь с добычей возвращаешься — ума не приложу?!

Прав, совершенно прав был пенсионер. Схваченный первыми заморозками перелесок будто спешит извиниться до мерзнущим зверьем, заранее извещая их о каждом передвижении пришельцев с ружьями. В такое время, как ни старайся, под ногами непременно голосисто хрустнет, если не сбитая ветром ветка, да смерзшаяся в ледяную корку листва.

Впрочем, Михаил Степанович не особо-то и таился. Былинный богатырь, широкоплечий и рослый, он мерно вышагивал по едва заметной звериной тропке, практически не глядя под ноги. Под тяжелой поступью обутых в подкатанные болотники ног, треща, разбегались изломанной сеткою лужицы, крошилась в труху заиндевелая трава, лопались тонкие ветки. Перепуганное шумом с дороги исполина спешило убраться все окрестное зверье, и даже вездесущая пернатая мелочь, стайками срываясь с верхушек деревьев, скоро улетала прочь, на своих писклявых птичьих языках кроя двуногое страшилище по матери. Серебров птичьей ругани не слышал, и как не слышал, какую сумятицу вносят в застывший спокойствие замерзшего леса его тяжелые шаги.

Узнай который из коллег, как Михаил Степанович ходит на охоту, подняли бы на смех, а то и окончательно сочли бы ненормальным. Нет, со снаряжением около Сереброва был толстый порядок. Толстые зимние портянки плотно укутывали спрятанные в сапоги ноги. На спине висел вместительный, видавший ожидание рюкзачище на девяносто литров. Охотничий платье — полукомбинезон, дополненный теплой курткой, свободно выдерживал температуру до минус двадцати градусов, да что при нынешних минус восьми Михаилу Степановичу было совершенно комфортно. И даже камуфляжная расцветка с поэтическим названием «Зимний кедр» была подобрана как раз по сезону.

Вот только оружия около охотника — не было. Нет, конечно, болтался на поясе тайный полами куртки и плотными кожаными ножнами веский нож с широким лезвием, истинно в одном из боковых карманов рюкзака валялась с давних не использовавшаяся швейцарская «раскладушка». Но вот ни ружья, ни патронов Серебров с собой не брал уже чета года. Зато брал что-то абсолютно бесполезную и даже, по мнению подавляющего большинства охотников, вредную. начинать кто, скажите на милость, идя в парк хлестать зверя, берет с собой плеер? А среди тем, тонкие проводки наушников привычно выползали из-под ворота зимней куртки и, извиваясь черными змеями, терялись в створожившийся бороде Михаила Степановича.

— Поброжу по болотам, проверю грибные местаааааа,

Отпущу свою душу погреться на звезды…

… задушевно выводил в динамиках сложный певец Полковника. Плеер, миниатюрную китайскую подделку под «Айпод», Серебров приобрел в прошлом году, удачно сменяв на выделанную волчью шкуру заезжим толкиенистам, устроившим в окрестных лесах некоторый мой шабаш. сухой длинноволосый паренек, одетый в кольчугу поверх грязной косоворотки, своевольно тово не понимая, зa одну ночь привил угрюмому охотнику увлечение к музыке. Изначально Серебров собирался толкнуть игрушку кому-нибудь из городских барыг, не через силу жалующих волчьи шкуры, зато ценящих мобильные телефоны и прочий электронный хлам. Но между мешанины незнакомых и часто непонятных песен, одна зацепила старого охотника зa живое, как рыболовный крючок, вырывающий внутренности глупому окуню. то есть она немедленно играла в ушах Михаила Степановича, тонкой стенкой из гитарного перебора и писклявых клавиш гармони отсекая его от многообразия лесных звуков.

Путаная тропка вдруг прекратила беспокоиться и вывела охотника к узкой, приблизительно обмелевшей речке, чье название, вероятно, не ведали и географические карты. Спускающийся сюда крутой склон густо порос кустарником и низенькими кривыми березками. Аккуратно привалив рюкзак к стволу самого большого дерева, корневища которого изгибались удачным и очень удобным для многочасовой засады образом, Серебров неторопливо спустился к воде. Встав на колени, осторожно, что бы не пораниться, кулаком разломал тонкое ледяное стекло и продолжительно смотрел на свое бородатое отражение. Простое широкое лицо, из тех, что принято чествовать «русским», зa последнее время с виду очень не постарело. Даже связка длинных рыжих волос, стянутых на затылке резинкой, прежде успешно противился седине. неужели что лапки морщин, обосновавшиеся около глаз, тех самых морщин, что придают улыбке добродушную лукавость, стали шире и ветвистее.

Большие грубые ладони зачерпнули холодный воды и плеснули неуклонно в физиономия обжигающим холодом. Серебров с наслаждением потер глаза, отжал бороду и, глядя, как колышется его личико в чистой воде, прошептал:

— Господи, пронеси… Пусть все что пройдет, Господи…

Этот простенький ритуал в последнее время заменял ему псалмы и молитвы. Не был уверен Михаил Степанович, что преимущество имеет с Богом разговаривать. Но и не собеседовать с Ним очень — тожественный не мог. Потому до каждой вылазкой ходил к безымянной речке умываться.

Серебров поднялся к рюкзаку и отстегнул пластиковые карабины, закрывающие главный отдел. Из малого отдела вынул пенополиэтиленовую сидушку, подсунул ее под куртку и застегнул на бедрах. Пройдя к причудливо изогнутым корневищам, присел откровенный на стылую землю. Поерзал, устраиваясь удобней и, откинувшись на очень дебелый корень, достал за пазухи застарелый латунный портсигар. Подцепив сигаретку, сунул фильтр в заросли усов и бороды, а самовольно портсигар, на внутренней стороне крышки которого крепилось крохотное зеркало, пристроил на соседнем корне так, что бы происходящее зa спиной было следовательно во всех подробностях. Подкурил. И только выдохнув в холодный атмосфера первую затяжку горького табачного дыма, Михаил Степанович бросил зa спину:

— Матвейка, вылазь…

Отражение, которое давало зеркало, было немного волнистым, и оттого казалось ненатуральным, как спецэффект в старом фантастическом кино. К этому Михаил Степанович сыздавна привык. И все же, где-то в самой глубине подсознания не мог освобождаться от мысли, что он уже давно «поехал крышей» и на деле сидит немедленно в комнате с мягкими стенами, спеленатый белой рубашкой с очень длинным рукавом. Потому что до той реальностью, которой вот уже сам-друг возраст жил Серебров, меркла любая фантастика.

Верх рюкзака откинулся, изнутри показались тонкие бледные руки. Неестественно выломавшись в локтях, они вцепились в усиленные каркасом стенки, примяли их, следом зa собой вытягивая в холодный атмосфера притихшего леса лысую голову, с только-только заметными, плотно прижатыми к черепу ушами. Частично выползая из рюкзака, частично снимая его с себя, вещество скоро выбралось наружу целиком. Тело — абсолютно голое, если не счислять зa одежду неопрятный отрывок ткани, прежний во время оно плавками, — казалось, очень не реагирует на легкий, Но все же ощутимый морозец, а босые ступни спокойно встали стойком на обледенелую траву. Молниеносно обернувшись, особь на долю секунды явило отражению мой безносый лик, и тогда исчезло из поля зрения зеркала. решительно тихо и практически незаметно.

Пальцы коснулись зеркала, меняя угол обзора, и любитель успел понимать торопливо удаляющуюся спину с отчетливо выпирающим позвоночником и широко ходящими под тонкой кожей лопатками. изделие впопыхах неслось среди кустами и деревьями, метко перепрыгивая бурелом, огибая заросли кустарника, стелясь под самыми низкими ветками. бес единого звука — это Михаил Степанович знал абсолютно точно. Он и плеер-то не выключал в основном за того, что быстро очень эпично было в полной тишине взирать на призрачно-бесшумный аллюр детской фигурки.

Удовлетворенно кивнув самому себе, любитель захлопнул портсигар, Но в отдалении украшать не стал, сунул в карман. Вытащив за пазухи «айпод», Серебров отыскал там Полковника, зациклил любимую песню на повтор, и, выведя тон на максимум, облегченно прислонился к спинке своего природного кресла. покровительство Сереброва в охоте закончилось. ныне ему оставалось просто ждать. И надеяться, что все пройдет гладко.

Поводив плечами, Михаил Степанович приподнял ворот куртки, уткнулся носом в высокое гортань грубого шерстяного свитера и закрыл глаза отяжелевшими от налипшего инея ресницами. В тревожной полудреме зрачки его постоянно сновали под веками, изуродованными вспухшими красными прожилками. Неглубокий неясный смешал в 1 бессвязный содержание бродящего по болотам в поисках больших сапог Полковника, мертвенно-бледного Матвейку и, отчего-то, Буяна. Это было странно, потому что драчун не снился Михаилу Степановичу уже возраст полтора. Первые месяцы он приходил точный — упирался своими здоровенными лапами непосредственно в сердце Сереброву и, глядя в его беспокойное мятущееся лицо, давил всем весом… Давил, давил и давил…

* * *

Буян был собака — всем псам пес. Настоящая охотничья собака, не два всяким шавкам. мертвый днесь ученик Лехунов, шесть годов тому обратно совершенно спившийся и утонувший по осени в речке Оленьей, отдавая Михаилу Степановичу Буяна, в этом случае опять очень щенка, клялся и божился, что кутеныш сей не что иное, как помесь волка и лайки. обширный веры покойнику, Царствие ему Небесное, не было. В погоне зa водкой мог и не такое наплести. Сереброву памятен был случай, Кагда Лехунов толкнул «черным следопытам» координаты партизанского оружейного склада, оставшегося, якобы, со времен Великой Отечественной войны. в этом случае смелый ученик закопал в полусгнившей землянке одну из конфискованных браконьерок, в надежде, что проканает. Не проканало. На удача свое, отделался Лехунов вывихнутой челюстью, желание тремя сломанными ребрами. да что не было веры покойничку, не было. Однако, Кагда он, глядя Степанычу в глаза своими мутными, гноящимися буркалами, истово крестился и, вздергивая зa шкирку маленькое скулящее тельце кричал…

— Волчара! Степаныч, Христом богом клянусь — закоснелый волчара! Только тебе, по дружбе, дешевый почти!

…Серебров ему поверил. Поверил, и, обменяв скулящий грязный комок на мятую пятисотку, сунул щенка зa отворот куртки и унес домой.

Так получилось, что «волчара» стал первым и последним псом Сереброва. Бобыль, одиночка по жизни, извечный любитель не чрезмерно жаловал домашних питомцев, считая всех городских собак, даже самых больших и злобных, бесполезными тварями, пригодными что ли что на хорошую теплую шапку. Живущий в частном секторе на самой окраине города, любитель одновременно же поставил четкие границы для нового жильца, отдав тому на откуп огороженный высоким забором двор и покосившуюся будку, в которой ни один человек не жил с тех самых пор, как Серебров купил полуразвалившийся деревянный здание и привел его в порядок.

Но время шло, собака взрослел и, все нежданно для себя, Михаил Степанович обнаружил, что не такие быстро они и разные. опять будучи щенком, при виде хозяина забияка не заливался радостным лаем, не бросался лизаться, а тихо подходил и тыкался лобастой головой ему в ногу, разрешая почесать зa ухом. «Волчара» рос и матерел, ходил с Серебровым на охоту, становясь обстоятельным и деловитым, весь оправдывая утверждение, что собаки — копии своих владельцев.

К осени Серебров починил ему будку и накидал внутрь ветоши и соломы. А к зиме, недавно постепенно для себя разрешил псу питаться в доме, на старом полушубке, постеленном около батареи центрального отопления. ни в жизнь и никого не любивший подвижник внезапно осознал, насколько это приятно, Кагда любят тебя.

Буян вырос в здоровенного мощного зверя, не боящегося ни лося, ни медведя, ни линия с дьяволом, и зa хозяина готового убить, или же умереть.

Возможность представилась пара возраст назад…

* * *

С самого утра все шло на диво мерзопакостно. Вздумавши вечер порубить дрова, Серебров сильно разошелся и орудовал тяжеленным колуном, стоя на промозглом ветру в одной только что майке желание ватных штанах. да что просквозило его совершенно закономерно. Проснулся он от жуткого кашля, рвущего на части не только легкие, но, казалось, и всю грудную клетку.

Одними только проблемами со здоровьем суть не ограничилось. вдруг взбунтовавшаяся обстановка бросалась под ноги, а мелкие предметы при всяком удобном случае норовили выпасть из рук. В хлебнице отчего-то не оказалось ничего, не считая туман зачерствевших горбушек, а в холодильнике закончились молоко и яйца. Ветром сорвало с крыши антенну, отрубив один телеканал. В довершении всего, перегорела лампочка в сенях, и Михаил Степанович с трудом не сломал о порожек пальцы.

Верь Серебров в приметы, обязательно остался бы дома, кутить думать с купленным по случаю алтайским медом, подслушивать «Маяк», так тихо бесславить паршивую погоду. Но Серебров в приметы не верил, и потому, как и собирался, пошел на охоту. за всем тем приставать от неудачи оказалось не так-то просто — череда мелких неприятностей преследовала Михаила Степановича неотступно неурезанный день, к шести часам вечера заставив остервенеть настолько, что, в сердцах ковырнув ногой снег, он сломал толстую охотничью лыжу, сломать которую было практически невозможно. Глядя на ехидно щерящийся из-под снега пень, Серебров только-только не взвыл от досады. Распушивший мохнатую цвет драчун тактично отошел в сторонку, что бы вторично больше не вводить в сомнение хозяина в минуту душевной слабости.

Чувствуя, как в ушах закипает пар, а глаза наполняются кровью, Михаил Степанович сел неуклонно на осадок и принялся снимать бесполезные лыжи с мохнатых унтов. Заевшее, как назло, крепление обжигало пальцы металлическим холодом, скользило, царапалось, Но разверзаться не желало. И тогда, плюнув на свою обычную сдержанность, Серебров с мясом вырвал застежку, со злостью сорвал крепление с ноги и, запустив его в засыпанный густым снегом кустарник, громогласно и с наслаждением выматерился. скоро содрав с себя вторую лыжу, Серебров вскочил на ноги и в напев заорал, заодно с паром и криком, выпуская наружу все скопившееся зa сутки раздражение. Перепуганные ревом неведомого животного, с окрестных деревьев в атмосфера сорвались не мало птиц. Невозмутимый драчун продолжал деловито обнюхивать ничем не примечательную березу.

После крика гораздо полегчало. замечаться стало быть свободнее, желание и в голове прояснилось, и Михаил Степанович трезво оценил свое положение: глубоко в лесу, надвигается ночь, лыжи сломаны. С тоской вздохнув, он напряг глаза и попытался замечать в опускающихся сумерках место, гораздо улетело злосчастное крепление… при всем том на смену этого увидел малость необычное. торчмя на него, медленно, Но верно, двигался снежный холмик, как плугом разваливая искрящийся осадок по обе стороны от себя. Складывалось ощущение, что вещь передвигается неуклонно под настом, ввинчиваясь в него на способ крота, разрывающего землю. Определенно, да оно и было — некоторый копошился в сугробах, не зная, что около находится двуногий злодей с карабином!

Недобро улыбаясь, Серебров тихонько снял со спины «Сайгу», упер прикладом в плечо и прицелился. который бы там ни был, а пропускать свое любитель не собирался. Первая попавшаяся зa теперь вздор должна была не только оправдать вылазку, Но и принять на себя часть раздражения, не вышедшего с криком. корыстолюбивый поведением хозяина забияка задрал лапу, бегло помочился на черно-белый ствол и бодро потрусил к Сереброву. Остановившись около с обутыми в унты ногами, он некоторое время крутил лобастой башкой и шевелил мокрым черным носом, принюхиваясь. А после неожиданно широко расставил лапы, по-бычьи наклонил голову и, сверкнув длинными клыками, угрожающе зарычал.

Шерсть на его загривке встопорщилась острыми иголками, а в клокотании послышалась такая вражда и злоба, что Сереброва проняло до самой макушки — а почему, собственно, он решил, что вещество под снегом не подозревает о его присутствии? опосля такого крика его бы и пустынный заяц услышал, не то что… который любитель внезапно осознал, что понятия не имеет, какое скотина может себя вот да странно вести.

Двигающийся снежный гора замер, не дойдя до человека с собакой каких-то три метра. забияка продолжал рычать, все громче и более угрожающе. Серебров, боясь наклонять ружье, скоро вытирал о предплечье неожиданно вспотевший лоб. возвышенность не двигался.

Ждать неизвестно чего было невыносимо. если бы не рык Буяна, фобия бы уже давно ушел, уступив промежуток глухому стыду. Но сильный собака продолжал глухо ворчать, а когти его врезались в утоптанный снег. драчун готовился к драке. Серебров одинаковый готовился, правда, все кроме не понимал к чему. интенсивный палец перст нервно поглаживал изогнутый зуб спускового крючка. довольно было крохотного усилия и сотой доли секунды, что бы нарезное отверстие вытошнило огнем и смертью…

Сотой доли не хватило.

Равно, как не хватило и целой секунды.

Снежный горб вспучился, взорвался целым фонтаном снега, стоймя в единица Сереброву, залепляя глаза, сбивая прицел, дезориентируя. Мужчина скорее почувствовал, чем надо признаться увидел, как из сугроба вынырнуло бледное и отчего-то коренным образом безволосое тельце. В невероятном прыжке, с легкостью преодолев трехметровую отметку, оно с силой врезалось в душа охотника, опрокидывая его на спину. Серебров грохнулся на снег, показав темнеющему небу подошвы своих унтов. «Сайга», мало рявкнув куда-то в сторону леса, отлетела, еле-еле не выломав державшую ее руку.

Извиваясь всем телом, в попытке рождать с себя невидимого зверя, любитель смахнул с лица липкий снег, и впервые увидел это… Увидел и замер, придавленный парализующим, отнимающим волю к сопротивлению страхом. Верхом на нем, скаля сам-друг ряда мелких и острых зубов, сидел ребенок. Тощий, синий от холода, невероятно уродливый, Но все же ребенок. Серебров безделица не смог бы ответить, откуда около него взялась такая уверенность. Было в оскаленной морде вещь такое… какая-то черта, общая для всех детенышей, от котят до крокодилов, от человека до волка.

Оцепенение прошло, Кагда тварь взмахнуло рукой, и душа охотника взорвалась от острой режущей боли. В прорехи куртки, уже набухающие от крови, радостно метнулся холодный зимний воздух, и влияние на душа тогда же исчезло. только мгновение спустя, услышав зa спиной яростное рычание, переполненное злобой и тщательно сдерживаемой болью, он осознал, что вещество целилось ему в гортань и не попало только что по одной причине — лохматой, сорокакилограммовой причине, которая, судя по звукам, в известный момент насмерть билась зa своего хозяина.

Перевернувшись на живот, Михаил Степанович свободно подхватил присыпанную снегом «Сайгу» и, не целясь, выпалил туда, где, намертво сцепив челюсть на тощей ноге жуткой твари, погибал истинный Буян. Выстрел, хотя и сделанный навскидку, угодил точнехонько в мета и сшиб страшилище с ног. Наметанный охотничий забота Сереброва успел заметить, как пуля, вырвав заслуженный шмат мяса из бледно-синего тельца, проникла внутрь верно там и осталась. Ему даже показалось, что он слышал радостное чавканье, с которым глупый свинец вгрызался в бескровную плоть. Да, то есть бескровную — из страшной раны не выпало ни единой красной капельки. Это Серебров видел да отчетливо. И потому-то чуть не не удивился, Кагда напитки тварь, по кошачьи вспрыгнув на все четыре лапы, опять встала предварительно ним, как ни в чем не бывало. В голове старого охотника, сталкиваясь и разлетаясь в сторону, действительно бильярдные шары, уже искони метались старые легенды и страшные сказки, мало-помалу вылившиеся в одно веющее могильной жутью слово.

Упырь.

Детеныш резким движением оторвал бездыханному Буяну, даже в смерти не разжавшему зубы, нижнюю челюсть и, стряхнув с себя окровавленное помятое тело, кинулся на Сереброва. паки дважды успел кричать карабин, Но несущийся на всех парах упырь даже не остановился, уже сквозь мгновение отбив ствол в сторону и набросившись на охотника. Некоторое время Сереброву удавалось приостанавливать клацающую зубами существо на расстоянии вытянутой руки, но, несмотря на дробный значение и приблизительно полное недостаток мускулатуры, пугало наклонялось все ближе и ближе к бородатому лицу Михаила Степановича. Изогнутые черные когти пластали на лоскуты рукава зимней куртки, с каждым взмахом взрезая не только ткань, Но и кожу, и мясо. И тут Серебров решил начинать на риск.

Всего одно мгновение смогла бы выдержать сей дорогой набег его правая рука, раньше чем перемазанные слюной и собачьей кровью болезнь сомкнутся на его шее. только одно только мгновение — Михаил Степанович знал это каким-то обострившимся чувством, отвечающим зa выживание в экстремальной ситуации. Напрягшись, он оттолкнул от себя смертоносный комок из мельтешащих когтей и клацающих клыков, правой рукой ухватив упыря зa горло, а свободной левой зашарил около себя зa головой, выискивая в снегу поломанную лыжу. Запястье обожгло болью, заставив Сереброва разжать хватку, Но перебирающие осадок пальцы уже наткнулись на лакированное брус и с силой вонзили тонкий часть стоймя под торчащие, как ксилофон, ребра упыря.

В тот же миг набег кровососа ослаб. Дернувшись всем телом, Михаил Степанович сбросил с себя бледное тело и поспешил встать. От потери крови и смены положения закружилась голова. всецело беспомощный, Серебров силился отогнать прилипшие к глазам разноцветные круги и не мог этого сделать. Во рту собралась кровь, подранная упыриными когтями душа болела и чесалась, в рукавах и зa воротом таял набившийся туда снег. Наклонившись, Серебров на ощупь зачерпнул в ладони снега и борзо протер лицо. На усах и бороде повисли неприятные холодные капельки, зато вернулось зрение.

Ребенок-упырь лежал очень рядом, дословно на расстоянии вытянутой руки, Но при этом даже не пытался напасть. Абсолютно синие, совершенно лишенные зрачков глаза существа, расширившись, неотрывно наблюдали, как из-под торчащего в его животе обломка лыжи толчками вытекает густая черная жидкость. Сочась медленно, неохотно, как смола, черная кровь стекала на осадок — не растапливая его, а ровным слоем ложась сверху, будто доминирующий ингредиент отвратительного коктейля. Сведенные судорогой когтистые пальцы в напряжении подрагивали над деревянной лыжей, не рискуя прикоснуться.

На нетвердых ногах, пошатываясь, направляя часть сил на то, что бы просто не упасть, Михаил Степанович подошел к замершей твари и с размаху впечатал ей в морду тяжелую подошву унта. Упырь рухнул на спину. Опираясь на руки, он отполз на пару шагов от охотника и вновь застыл, зачарованно следя зa течением вязкой смолянистой крови. Серебров упрямо проковылял к нему и снова пнул творение ногой, метя на этот раз в часть лыжи. заушина загнал деревяшку вдобавок глубже, заставив существо пронзительно взвизгнуть. И только Кагда по ушам Сереброва лезвием полоснул печальный вопль раненного зверя, Михаил Степанович понял, что деревня их быстротечный битва прошел практически в полном молчании.

— Что, сссученыш, — сплюнув кровью на снег, ненавидяще прошипел Михаил Степанович, — больно?

И тогда же отвечая самому себе, злорадно ухмыльнулся в бороду:

— Больно, паскуда, больно! А будит паки больнее! Я тебе все кишки на эксплуататор намотаю!

Чувствуя, что сил остается все меньше, он, будто бы в сатанинской молитве, бухнулся на колени до упыриным отродьем. сильно ухватился зa торчащий из впалого живота твари кончаться лыжи, с целью исполнить свою угрозу — намотать кишки, если не на кулак, то на спасшую его палку. Но стоило ему немного прокрутить часть в ране, как власть опустилась сама собой.

Упырь больше не стонал, не выл, не пытался огрызнуться — он просто молчаливо ждал своей участи, и даже как якобы смирился с ней. А Кагда широкая ладонь охотника протолкнула кусок лыжи глубже, пугало только съежилось и закрыло глаза. В мгновение ока клыкастая гадость превратилась в то, чем и была с самого начала. В ребенка. Тощего, синего от холода, невероятно уродливого, Но все же ребенка. то есть такого, каким увидел его Серебров впервые.

Не меняя позы, упырь сидел на снегу, боязливо зажмурившись. только что едва заметно вздымалась грудная клетка, так бегали глаза под плотно сжатыми веками. И не выдержавший Михаил Степанович отвернулся. покой внезапно начал гибнуть непонятно отчего, и Серебров поспешил находить взглядом неподвижное тело Буяна. собака лежал, нелепо подогнув под себя передние лапы, остекленевшими глазами с ненавистью смотря куда-то через забор мохнатых елок. образина охотника следовательно горячим и мокрым, и, щекоча кожу, по нему побежали шустрые капельки, тогда же пропадающие в зарослях частый бороды. Подбородок Сереброва трясся от беззвучных рыданий, тело дрожало от боли, холода и начинающейся лихорадки, а утопший в слезах мнение все метался от мертвого четвероногого друга к сильно зажмурившемуся ребенку-нежити. напоследок приняв решение, Михаил Степанович собрался, перестал дрожать, стиснул руку на своем импровизированном оружии…

… и, скоро выдрав его из начавшей покрываться черной коркой раны, отбросил очень в сторону.

На этом силы кончились. Лицом будущий рухнув в снег, Серебров попытался отжаться и не смог. да и лежал неподвижно, краем глаза наблюдая, как мелкая мразь недоверчиво обнюхивает его лицо, а после скоро ползет к мертвому Буяну и погружает свое безносое рот в окровавленную дыру на песьем горле.

И только Кагда в уши Михаилу Степановичу с чмоканьем впились звуки поглощаемой упырем крови, он нашел в себе силы с ненавистью процедить через стиснутые болезнь неподъемных челюстей:

— С-сучен-ныш…

* * *

Очнулся Серебров глубокой ночью. Вяло удивился тому, что все опять жив. Не помня себя, шел, по племя проваливаясь в снег, придерживаясь зa широкие лапы елей. По пути дважды терял понимание и в бреду, не явный и не слышимый ни одной человеческой душой, метался и кричал, зовя верного Буяна. Обмороженный, ослабленный кровопотерей, каким-то чудом к полудню добрался до дома. С трудом отворил тяжелые ворота. Еле-еле справился с огромным навесным замком на входной двери. Содрав с себя окровавленную, изорванную в клочья на груди и руках, куртку, как ни попало обработал раны, промыв их спиртом и перекисью водорода. опосля чего, не разуваясь и не снимая штанов, рухнул неуклонно на застеленный топчан, служивший ему кроватью, и провалился в тревожный, обрывочный сон.

Он не знал, сколь времени провел в бессознательном состоянии, разметавшись по мокрым подушкам и простыням, швыряемый усиливающейся лихорадкой из жары в холод. не мало раз Серебров вставал и добирался до раковины, где жадно пил теплую, отдающую хлоркой воду. Ему казалось, что зa время горячки он разок менял себе повязки, а некогда даже попытался поесть; тушеная зайчатина с картошкой не удержалась в желудке и полупереваренными кусками изверглась из него стойком на совершенно вязаный коврик близко топчана. Во всем этом Михаил Степанович не был абсолютно уверен.

Потому что каждый раз приходя в сознание, он видел худой изображение сидящего около батареи, на том самом месте где обычно спал Буян. Лишенные зрачков глаза следовали зa Серебровым по комнате неотрывно, гораздо бы тот не пошел. Они сверлили его, Кагда он спал, или же проваливался в забытье, прожигали, буравили… изучали. Проходя по дому нетвердой походкой, Михаил Степанович грозил этим внимательным глазам кулачищем и бормотал со злостью:

— Уууу, сс-сученыш! Тварюка подколодная!

Сученыш отмалчивался.

В то утро, Кагда лихорадка, побежденная сильным, не испорченным вредными привычками телом, отступила, и Серебров в конце концов начал всосать реальность адекватно, он в первую очередь перетряс заматорелый тулуп — Буянову лежку. непосредственно не зная, что он хочет найти, Михаил Степанович тщательно исследовал отдельный сантиметр вытертого меха, и даже обнюхал подстилку. От тулупа остро несло псиной и только. нуль сверхъестественного.

Игнорируя урчащий желудок, не мало дней не получавший нормальной пищи, Михаил Степанович все же не пошел на кухню, а прежде обошел деревня дом. Никакого подтверждения тому, что ночной посетитель не привиделся ему в лихорадочном бреду, обнаружить не удалось. о яростной и быстротечной лесной схватке напоминала только кусок окровавленного тряпья, разумеется неимение Буяна.

Впервые в жизни Михаил Степанович сильно задумался о состоянии своего рассудка. Ведь если мерещился ему иностранец в доме, где гарантия, что то же самое не происходило в лесу? Может быть, и не было никакого мертвого ребенка-кровососа? А была, к примеру, аллюр — раны на груди и руках весь могли оставить когти дикой кошки… Что если…

Пожалуй, со временем подходящий значение Сереброва убедил бы самого себя в том, что то есть да и было. Потому что в мире телевидения и самолетов нет места ожившим мертвецам. Потому что в лесу по зиме надо беспокоиться волков желание не впавших в спячку медведей, а не голых мальчиков с полным набором клыков. Он бы с радостью дал себя обмануть, что бы пренебрегать сей кошмар, запрятать его глубоко в подкорке.

Но к вечеру, немного оклемавшись, Серебров захотел малосольных огурцов, и полез зa ними в подпол. Там, между невысоких полок, уставленных банками с соленьями, он и обнаружил разрытый земляной ход, ведущий на улицу. На утоптанном полу, непосредственно в осыпавшейся земле, отпечаталась напитки детская ножка, отчего-то только с четырьмя пальцами, от которых шли четкие, глубокие бороздки, оставленные когтями. Вдоль стены, повторяя устройство пузатых банок, лежали три куриные тушки, трупик облезлого кота невнятной расцветки и с пяток жирных амбарных крыс. Все вконец обескровленные.

Серебров устало опустился стоймя на свежий земляной пол и век глядел на любовно разложенные тела мертвых животных.

Есть расхотелось.

Совсем.

***

Сученыш пришел под вечер. Привычным движением головы приподнял крышку подпола и протиснулся в комнату. Он был абсолютно таким же, каким Михаил Степанович его запомнил — приплюснутый, будто отсутствующий нос, плотно прижатые, едва заостренные уши, очень выдающиеся будущий надбровные дуги и синие, чуть не до черноты, глаза. По-паучьи переставляя все четыре конечности, он подошел к Сереброву вплотную, бесстрастно поглядел неуклонно в дуло обреза, пляшущего в его дрожащих руках, и, разжав челюсти, выронил на пол белую курицу с размозженной головой. опосля чего, пятясь, отполз на пару шагов и уселся, растопырив мосластые коленки в стороны.

Взгляд Сереброва бесконечно недоверчиво сновал с уродливого рыла на куриную тушку и обратно. начисто спонтанно, до конца не отдавая себе ответ в том, что он делает, Михаил Степанович отложил обрез, на смену него подняв с пола мертвую птицу.

— Что ж ты, паскудник, где живешь, там и воруешь, а? — покачав нечесаной головой спросил он.

Сученыш не ответил, продолжая пялить глаза на охотника немигающим взглядом.

— храпеть ложись, — устало пробормотал Серебров. — И чтоб бес моего ведома на улицу ни шагу, понял?

Не дожидаясь ответа, он прошел на кухню. Куриная тушка шлепнулась в раковину и оттуда, по орлиному раскинув крылья, укоризненно пялилась на охотника единственным уцелевшим глазом. Щелкнула плита, в долю секунды вырастив в одной из конфорок голубоватый газово-огненный цветок, тогда же безжалостно придавленный кастрюлей с холодной водой. Правя оселком затупившийся нож, Михаил Степанович боковым зрением следил, как на провонявшей псиной подстилке устраивается на ночь настоящий взаправдашний упырь.

* * *

да Сученыш поселился около Сереброва и со временем обзавелся собственным именем — Матвейка. А бездыханный забияка с тех пор стал посещать хозяина в кошмарных снах, укоризненно зияя разорванной глоткой и давя на сердце охотника грубыми подушечками широченных лап. Вот и немедленно значение его был приблизительно невыносим, он мешал дыханию, перекрывая доступ кислороду, и…

* * *

… Михаил Степанович не вдруг понял, что уже не мало секунд не спит, а насилие на сердце хотя и продолжается, Но на деле не такое быстро и сильное. зычно вдохнув полной грудью промерзший воздух, Серебров провентилировал легкие и проснулся окончательно. Мутноватый спросонья суждение встретился с остекленевшими звериными зрачками, заставив охотника вздрогнуть. Но практически одновременно в место зрения попал всклокоченный белоснежный мех, обвисшие длинные уши и характерная губа, из-под которой торчали тупые белые зубы. Серебров выпрямился, сбрасывая с себя заячью тушку. По виду «косой» тянул килограммов на пять, Но по ощущениям выходили все пятьдесят.

Быстро обшарив взглядом место накануне собой, Михаил Степанович отыскал еще раз одного зайца, лишь помельче первого, пару упитанных тетеревов, лису, с целым выводков маленьких рыжих щенят, опосля смерти ставших похожими на плюшевые игрушки, и одного лупоглазого филина. Последнего Матвейка притащил «на пробу», как притаскивал он все, что попадалось ему впервые. Все тушки были высосаны досуха, а около тетеревов, вдобавок, отсутствовали головы. Упырь сидел неподалеку, склонив голову к левому плечу, с интересом разглядывая проснувшегося хозяина. Значит, травля закончилась. И закончилась, репутация Богу, удачно.

Поднявшись на ноги, Серебров цапнул филина зa лапы и, раскрутив, зашвырнул поодаль в кусты, давая понять — нам такого не надобно. Матвейка проводил выброшенный трофей немигающими синими глазами и сызнова уставился куда-то зa спину Михаила Степановича. зa вдвоем возраст успевший учить его поведение, любитель научился постигать позы и жесты мертвеца и иногда даже улавливал разные эмоции в его неподвижном, навечно застывшем выражении уродливой морды. Сейчас, — Михаил Степанович мог говорить это с абсолютной уверенностью, — упыреныш ждал одобрения. От этого странного ожидания, прячущегося в глазах кровососа, душа Сереброва тревожно заныло. Стараясь оттянуть время, он собрал добычу. Только опосля того, как в одной руке его были сильно зажаты заячьи уши и лисьи хвосты, а в иной мягкие крылья тетеревов, любитель нашел в себе силы обернуться и посмотреть себе зa спину. И тогда же опять уронил на землю тщательно собранные трофеи.

На образ мужчине было годов сорок-сорок пять. На бескровном, лишенном растительности лице его отпечаталось скорее удивление, чем страх. стоймя под горлом, не скрываемым более разорванным воротом свитера, на месте вырванного кадыка багровела глубокая отверстие с обсосанными бледными краями. Серебров подошел к покойнику, присел на корточки и пальцами прикрыл ему веки.

— Что ж ты, Господи… не уберег, — прошептал он.

Пуговицы на куртке чужака не желали подчиняться дрожащим пальцам и расстегивались с большим трудом. И все же Серебров справился. Запустил ладонь во домашний мешок и уверенно вытащил оттуда бумажник, связку ключей и мобильный телефон. Ключи и «мобильник» он опустил к себе в карман, а кошель открыл и век смотрел на улыбающиеся физиономии двух девчонок, годов пяти. Сглотнув застрявший в горле мучительный ком, Михаил Степанович вскачь вынул из кошелька всю бытие и тщательно протерев, вернул его законному владельцу. Матвейка тем временем перебрался поближе, и теперь, обхватив очень пухлый происхождение руками и ногами, сидел над тем местом, где только что спал его хозяин. около Сереброва мелькнула идея — может быть, не стоит вот так, около него на виду брать вещи, касса Но тогда же, снимая с трупа патронташ и ремень с хорошим охотничьим ножом, одернул себя, — сделанного не воротишь, мертвому все эти цацки сейчас ни к чему, а ему — Сереброву, на вещь питаться надо.

— Эх, Матвейка, сученыш ты! — с болью в голосе, лишь не плача, пробормотал Михаил Степанович, свободно выворачивая покойнику карманы. — Сученыш, как есть!

Сученыш сидел на месте, попеременно поворачивая к хозяину то одно, то другое ухо, как прислушиваясь.

* * *

Могилу необходимой глубины удалось доставать лишь только к вечеру, Кагда в дрова пришла подельница ночь, желающая помочь заныкать улики. Морщась от боли в сорванных мозолях, — кончаться полтора метра твердой, как камень, земли саперной лопаткой, это вам не шутки! — любитель вылез из ямы. Оберегая ладони, покойника он бес всяких почестей столкнул туда ногой. как-нибудь закидал тело землей и тщательно утрамбовал, оставив насилу замечательный холмик — по весне просядет, будит не да заметно. часть земли протяжно перетаскивал к речке и сбрасывал под лед. По большому счету, дозволено было действительно да же поступить и с безымянным мужиком, на беду свою повстречавшим Матвейку, Но было это как-то… не по-христиански. Не по-христиански было и вонзать в сердце мертвецу на скорую руку выструганный кол, Но если поступить Михаил Степанович просто не мог. Боялся.

Темнота опускалась все ниже, уже не столько помогая, сколь мешая, Но Серебров был этому даже рад. Он уже чуть не закончил. По-быстрому набросав сверху веток и снега, Михаил Степанович придал месту фасон охотничьего шалашика. Отошел на вдвоем шага, критически осмотрел и остался доволен. при всем том же про себя твердо решил, что вернется сюда, как только сойдет снег, и подправит могилу. Может быть, даже посадит сверху дерево.

Поспешно рассовав по отделениям Матвейкину добычу и усадив внутрь самого Матвейку, Серебров взвалил довольно потяжелевший рюкзак на спину, воткнул в уши плеер и по своим следам отправился обратно. покамест паки было относительно светло, Михаил Степанович хотел кончаться как дозволено дальше от этого места.

… обошелся с собою, как примерно хреновый волшебник –

превратился в дерьмо, а как наоборот — не знаю…

… жаловался в плеере Полковник.

«Дерьмо — дерьмо я и есть, — отрешенно думал Серебров, под действие удобнее устраивая рюкзак на плечах. — А Кагда таким стал? И назад как никоим образом обратно… то-то же…»

За его спиной, невидимые для случайного человека, растворялись во тьме три могилки — чета престарелых грибников, разделивших одну яму, девчонка-фотограф, неведомо как забравшаяся в эту захолустье и нынешний охотник.

На самой старой из могил, вот уже вдвоем возраст росла напитки ель, с пушистыми колючими лапками.

[hide]Источник[/hide]