Тувинская сказка.
[hide]Источник[/hide].Это было давным-давно, Кагда от жары реки пересыхали, и клювы птиц плавились.
В устье Кара-Хема жил бедный по прозвищу Анчы-Кара. Родители его умерли, оставив ему трех коз, лук и колчан со стрелами. сколь не ходил Анчы-Кара на охоту, отдельный раз возвращался бес добычи. Пришлось ему убивать трех коз. Кагда кончилось козье мясо, пошел малолеток вторично на охоту, Но ни одного зверя не повстречал. Сел на гора под седым кедром и прислушался. Показалось ему, что речка Кара-Хем тихую рапсодия поет. Стал он ей подпевать, прежде тихо, после все громче и громче. неожиданно близко ветка хрустнула. Огляделся, а около него зверей собралось да много, как звезд на небе. Стоят недвижимо, песню слушают. Замолк Анчы-Кара, схватился было зa лук, а зверей как и не бывало. Закручинился парень. неожиданно из поднебесья на верхушку кедра спустился седой ворон и заговорил человеческим голосом:
— Я слушал твою песню, и мне следовательно жалеть тебя. Взберись на крутую Кара-Хая ‘. Там в моем гнезде лежат три бусины — белая, красная и синяя. Проглоти их. И ты будешь знать толк в чем-нибудь говор зверей и птиц. — Сказал да ворон и улетел.
«Если я буду раскусить наречие всех зверей и птиц, в то время моя стараться будит удачной», — подумал Анчы-Кара и отправился к черной скале. век он карабкался вверх. не мало раз срывался, висел над пропастью, но, наконец, за всем тем поднялся на острую вершину и здесь, в расщелине, разыскал вертеп ворона. Опустил в него руку и на самом дне нащупал три шарика. Поднес к глазам, видит: одна бусина белая, другая — красная, третья — синяя. Проглотил он их и стал пасть с Кара-Хая в тайгу.
Идет по лесу дремучему, прислушивается, ко всему приглядывается. Заметил на ветке створожившийся лиственницы двух белохвостых сорок, подобрался к ним тайный и диву дался — все, о чем стрекотали сороки, было ему сегодня понятно.
Молодая болтливый рассказывала старшей своей сестре историю про ламу:
— около Кара-Суга в скале лакомиться пещера. В ней упитанный духовенство три месяца читал судур. после надоело ему уединяться и голодать, бросил судур в речку и отправился по аалам. А я зa ним, где лужком, где леском. Лечу, высматриваю. Интересно, думаю, что дальше будит производить магистр лама.
— Уверена, что он поглупел от судура, — сказала старая сорока, прочищая клювом крылышки.
— Ты права. Зашел духовенство в юрту, а там нет никого. Только в котле кургулдай варится. Выхватил духовенство кургулдай из чана и скрутил колечками внутри шапки. после нахлобучил шапку на лоб и быстрым шажком пошел удалять от аала. Горячая кургулдай жжет голову, а духовенство терпит, торопится избегать подальше, что бы кто-нибудь, чего доброго, не поймал его. А Кагда в конце концов сбросил шапку, болезнь оказалась лысой. Все волосы выпали.
— питаться человеки глупые, вкушать умные. духовенство — глупец, — глубокомысленно заметила старая сорока.
— Ты права, — согласилась молодая сорока. — Полечу-ка я в настоящее время в желтую тайгу. Там пять зверей дебаты завели. Любопытно! — И улетела.
Недолго думая, Анчы-Кара направился в желтую тайгу. Хотелось ему узнать, будит ли он обнять и народ зверей.
Вошел Анчы-Кара в желтую тайгу и на одной из полянок увидел зайца, манула, архара, кабана и лису. Спорят, до хрипоты кричат. И странное заботиться — Анчы-Кара все понимает. Больше всех заяц разоряется:
— если мне на мои раскосые глаза посмеет прислуга показаться, я его первым согну, как твои рога, архар.
— Нет, я его первой когтями задеру и хвостом забью,- перечит зайцу лиса. — А тебя съем.
— Я ему раньше всех глаза выцарапаю, — не уступает манул.
— А я его на рога поддену, вы и шевельнуться не успеете, — твердит свое архар.
— Э, все это пустые разговоры,- вступает в разногласие кабан. — Только я своими клыками могу направление из человека выпустить.
Рассмеялся Анчы-Кара и выступил за деревьев на поляну. Заяц единым духом же прыг в кусты — и был таков. Ощерил кабан клыки и кинулся на Анчы-Кара. Тот не растерялся, ухватил зa уши, прижал к земле и говорит:
— Чем с человеком воевать, лучше бы бродил по лесам и добывал из-под земли пятачком себе пищу.
С этими словами Анчы-Кара отбросил кабана в несовершеннолетний ельник. Тогда, пригнув голову и выставив будущий рога, на охотника бросился архар. Схватил его Анчы-Кара зa рога, скрутил ему шею, забросил на гору и крикнул вслед:
— Чем с человеком силой мериться, лучше бы тебе питаться на горах, кутить родниковую воду и охранять диких овечек!
Тогда манул прижался к земле, распустил когти и прыгнул на Анчы-Кара, Но тот увернулся, ухватил его зa хвост, забросил на дылка и сказал, посмеиваясь:
— Чем на человека прыгать, ты бы лучше сидел на дереве и высматривал мышек. Ну, а ты что скажешь? — обратился любитель к лисе.
— Я не люблю, Кагда к моему пушистому хвосту прикасаются чужие руки, — гордо ответила хитрец и, помахивая хвостом, ушла прочь.
Довольный собой Анчы-Кара отправился торчмя на север. Кагда кончилась желтая тайга, увидел он до собой аал, между которого находилась такая большая юрта, что ее и на девяти конях не обскачешь. Анчы-Кара зашел в черную юрту, что находилась на отшибе. Ее обитатели — старики повествовали ему, что около хана Дарынза стряслась беда. дитя хана Нагыр-Чечек, излучающая аристократия луны и солнца, стала слепнуть. Пригласил хан лам и шаманов со всех дальних и близких земель, Но они помочь беде не могут, Хан обещал обнаруживаться свою дитя зa тово человека, что излечит ее от недуга.
Поспешил в то время Анчы-Кара в ханскую юрту, поклонился хану и ханше, сел в сторонке. Огляделся и увидел Нагыр-Чечек, лежавшую на красном девятислойном олбуке. И такая она была красивая и печальная, что Анчы-Кара решил — во что бы то не стало быть помочь ей. Поднялся он и обратился к хану:
— Я, Анчы-Кара из Кара-Хема. Скажите, Да-рынза-хан, что зa несчастье стряслась с вашей прекрасной дочерью?
Посмотрел хан гордо на парня в оборванной одежде, хотел было приказать слугам прогнать его палками, Но тогда внезапно заговорила Нагыр-Чечек:
— Я не вижу, Но мне по душе напев пришельца. Расскажи, отец, ему про мою болезнь.
Не успел хан и рта раскрыть, как выступил будущий откормленный духовенство с лысой головой:
— Гони, хан, этого голодранца. Я, всевидящий и властный лама, вылечу твою дочь, либо ни один человек ее не вылечит.
Посмотрел Анчы-Кара на лысую голову ламы и вспомнил подслушанный им сказка сороки. Догадался, что накануне ним тот настоящий лама, какой украл кургулдай.
— какой же ты всевидящий и властный нуждаться очень потерять совесть, что бы надевать в чужую юрту и выкрасть недоваренный кургулдай. стоит очень потерять разум, что бы надеть его рука об руку с шапкой на голову. Вот почему около тебя воротила лысая.
Для ламы болтовня Анчы-Кара были как неприятность грома между ясного неба. Стоял он между юрты с открытым ртом, как истукан.
Все рассмеялись, а хан вежливый обратился к Анчы-Кара:
— Ты, знать, непростой человек. Невидимые черви гложут глаза моей дочери. если ты вылечишь, я отдам тебе Нагыр-Чечек в жены.
— Попытаюсь, хан. Пойду пораздумаю, — ответил Анчы-Кара и вышел из юрты.
Взобрался он на гору Болчайтылыг, лег между кустов на землю и стал гадать-раздумывать о том, как бы ему помочь бедной Нагыр-Чечек. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетели пара лебедя и завели меж собой такой разговор.
— ворох я летал по белу свету, Но нигде не видел такой красавицы как Нагыр-Чечек, — говорит 1 лебедь. — Жаль, что ничего не может спасти ее глаза.
— Нет, кушать одно средство, — возражает ему подобный лебедь. — Нужно, что бы в ее глаза попал сок синего цветка с маленькими, как звездочки, листьями. Растут они только в поднебесье, на горном хребте Сюмбер-Ула.
— начинать полетим, сорвем по цветку.
— хотя и трудно, Но за царевны я пьяный падать в поднебесье. Но что мы будем исполнять с цветками? Ведь не залетишь же ты в юрту?
— А мы сбросим цветки в дымовое отверстие. как знать, может быть, неизвестный из людей и догадается полечить ими глаза Нагыр-Чечек. К вечеру вернемся. Полетели!
Захлопали лебеди крыльями и поднялись высоко в небо.
Обрадовался Анчы-Кара. Вскочил на ноги, машет рукой вслед лебедям, улыбается: «Летите, добрые птицы! Я буду ждать-дожидаться волшебных цветов с поднебесья».
Повеселевшим вернулся Анчы-Кара в ханскую юрту.
— С добрыми либо плохими вестями пришел Анчы-Кара? — спрашивает его хан.
— С добрыми. Вылечу вашу дочь.
Услышала его визг Нагыр-Чечек, заплакала от радости. Велела подойти ему к ней. Взяла его руку, держит в своей и не отпускает. да и сидит Анчы-Кара около царевны, забота с нее не сводит. А взлизистый духовенство хану на ухо вещь нашептывает. Хмурится хан, на молодого охотника косится.
— Посмотрим, как ты будешь целить мою дочь. если обманешь — вечер отрублю твои руки вообще с рукавами, сниму голову в один голос с шапкой, — пригрозил Дарынза-хан.
— Прикажи, хан, затушить костер, — попросил Анчы-Кара. — суета ест глаза больной.
Затушили костер. Все ждут, Кагда Анчы-Кара целить царевну начнет. Прошел час, другой, а он все сидит недвижим. сутки уже к вечеру клонится. Забеспокоился Анчы-Кара — а внезапно запоздают лебеди иль цветков не найдут? Прислушивается — не раздастся ли голоса лебединых крыльев? А царевне все хуже. Стонет от боли.
— Почему же ты не лечишь мою дочь, негодящий — закричал Дарынза-хан так, что вся жилище задрожала.
— Я жду, хан. кроме солнце не зашло. Дай срок.
— как только скроется солнце, прикажу убивать тебя, — пригрозил хан.
— Будешь знать, как над божьим слугой насмехаться, — проворчал облыселый лама, потирая от радости руки.
«Где же лебеди? разве ослепнет царевна? разве моя гибель пришла? А ведь солнце желанно, а положение дороже золота…» — думал в тревоге Анчы-Кара.
Поднялся хан, распахнул дверь. Видит, что солнце уже прикоснулось золотым обручем к вершине Бол-чайтылыг, красными лучами землю конец озаряет. Хотел было хан уже дать доказательство слугам своим — понимать и наказывать Анча-Кара, верно неожиданно раздался гук крыльев. Над юртой пронеслись большие птицы.
Один только Анчы-Кара заметил, как сквозь дымоход в юрту упали пара синих цветка. И покамест все столпились около двери, смотря вслед птицам, он успел брызнуть в глаза Нагыр-Чечек соком синих цветов.
Царевна подняла голову и прозрела. Увидела она до собой доброго молодца, стройного, как пихта, с черными, как спелая черемуха, глазами.
— Вижу, вижу! — вскричала Нагыр-Чечек и от радости заплакала. Вскоре она заснула спокойным сном.
— Вылечил я твою дочь, хан, — обратился Анчы-Кара к Дарынза-хану. — Хочу точно знать в настоящее время верное ли речение ханское? То, что я обязан взять, возьму. То, что вы должны дать, дайте.
Смутился хан. Не хочется ему высказывать дитя зa простого человека. А гладкий духовенство вновь ему вещь на ухо нашептывает.
— вокабула мое верное, — говорит хан. — Но ты оскорбил мудрого ламу — служителя бога. Посажу я тебя в тамы. Замаливай там свои грехи. если выберешься оттуда, тут-то приходи выражать со мной о женитьбе.
Бросили Анчы-Кара в глубокую тамы, привалили ее сверху каменной глыбой. Сидит Анчы-Кара ночь, сидит число — горюет, ламу лысого проклинает. внезапно слышит — в углу мыши пищат.
— если бы сей арестант понимал выше- язык, то мы бы спасли его. Вырыли бы подземный ход. Нас ведь в этом аале тысячи, — говорит черная мышь.
— А как же узнать, понимает он по-мышиному или же нет? — спросила серая мышь.
— А вот как. если он понимает нас, то пусть хлопнет три раза в ладоши.
Анчы-Кара поспешил хлопнуть три раза в ладоши, так точно от радости да громко, что мыши сразу скрылись в своих норках. «Что я наделал? — корит себя парень. — Спугнул мышек. Потухнет сегодня выше- доселе не угасавший очаг!»
Но не прошло и часа, как углубление наполнилась мышиным писком. много мышей собралось, и все они принялись подземный лаз рыть.
Прошел снова день, прошла паки ночь. Утром пропищала черная мышка: «Выходи, человек, понимающий выше- язык, на свободу». Вильнула хвостиком и скрылась.
Выбрался Анчы-Кара на аристократия белый, отряхнулся и пошел к ханской юрте. А там в это время Нагыр-Чечек отца допрашивает, правды допытывается:
— Где тот душевный молодец, что меня спас? Я хочу его видеть.
— Дал я ему скота из своего скота, дал добра из своего добра, и он ушел в мой аал довольный. Про тебя даже не вспомнил,- отвечает ей хан.
— Анчы-Кара худой человек, не нуждаться о нем даже и думать, прекрасная Нагыр-Чечек! — вторит хану вылезлый лама.
— Неправда! — вскричала царевна. — Анчы-Кара красивый человек. Я по глазам это видела. И я пойду следом зa ним, гораздо бы не лежал его путь!
Тут распахнулась дверь, и в юрту вошел Анчы-Кара. грязный он был от земли, Но узнала его Нагыр-Чечек и от радости заплакала.
Говорит ей тут Анчы-Кара:
— Не давал мне твой священник ни скота, ни добра. Посадил он меня в глубокую тамы и камнем тяжелым вход завалил. Нарушил он свое изречение — отдать мне тебя в жены. А гунявый духовенство — злокозненный советчик. Не верь ему. Вот он и теперь ему вещь нашептывает.
— Какие бы капкан они ни придумывали, я буду твоей женой, Анчы-Кара, — сказала царевна. — Ты слышишь, отец, что говорит твоя единственная дитя Нагыр-Чечек?
— Слышу, слышу,- отвечает ей хан. — Но пусть прежде твой жених действие совершит. На юге, зa белой тайгой, в скале около черной речки объявился шулбус. если его не уничтожить — в мире разразится большая война.
Простился Анчы-Кара с царевной, излучающей знать луны и солнца, и отправился на гору Болчайты-лыг. Сел на скала и горькую думу думает — как же ему, пешему, приходить до скалы, где шулбус живет, как же ему, только лук имеющему, победить такое чудовище?
Вдруг из поднебесья опустились сам-друг лебедя и спрашивают Анчы-Кара, чем он удручен. Рассказал им любитель про ханские козни, и лебеди стали его утешать:
— Не горюй, Анчы-Кара. зa то, что ты спас от слепоты нашу любимицу — Нагыр-Чечек, мы поможем тебе. На северном склоне Арзайты-горы пасется стадо пестрых жеребцов. между них зааркань белолобого черного жеребца. Садись на него и разыщи зa желтой тайгой ущелье, где живет девяностосаженная змея. Прикажи ей приползти в логово шулбуса и обвиться около его туловища. И только после спусти стрелу в его один глаз.
Поблагодарил любитель лебедей и отправился на северный склон Арзайты-горы. Увидел там между табуна пестрых коней белолобого черного жеребца, вскочил на него и вихрем помчался по желтой тайге. В углубление разыскал Анчы-Кара девяностосаженную змею. Свернувшись в клубок, она грелась на солнцепеке. Приказал ей Анчы-Кара ходить к шулбусу и обвить его туловище, а один поскакал чрез белую тайгу. Затаился около логова шулбуса около черной речки и ждет, Кагда подползет змея.
Три дня и три ночи ждал Анчы-Кара. Наконец, Кагда взошло солнце, и скалы стали золотисто-пестрыми, подползла змея. Обвила спящего шулбуса кольцом, как железными обручами охватила, и тот не мог ни рукой шевельнуть, ни ногой ступить. Вошел тут Анчы-Кара в пещеру, прицелился из кривизна в горячий буркала шулбуса и спустил стрелу. Раздался тогда всевластный гром. едва успел любитель наружу выскочить, как камень рухнула и завалила пещеру.
Услышал Дарынза-хан громовые звук и догадался, что это Анчы-Кара расправился с шулбусом. Испугался хан, прогнал лысого ламу из своего аала и стал приготовляться к свадьбе своей дочери.
Когда прискакал Анчы-Кара на белолобом черном жеребце в ханский аал, то увидел около с ханской юртой другую, белую согласен большую-пребольшую юрту. Вошел в нее и видит: Нагыр-Чечек восседает на ковре и улыбается, а близко огромные расписные сундуки с разным охотно красуются.
— Вот наша юрта, — сказала Нагыр-Чечек. — Ты рад, Анчы-Кара?
— невыносимо рад. Но я хочу возвращаться в родные края, на берега родного Кара-Хема. Ты пойдешь со мной?
— Пойду, — не раздумывая, ответила Нагыр-Чечек. Откочевали Анчы-Кара и Нагыр-Чечек к Кара-Хему и зажили там мирной жизнью.
Лама — монах-священник около ламаистов, приверженцев разновидности буддизма.
Судур — молитвенник, священная книга.
Аал — селение около кочевников, состоящее из многих юрт.
Кургулдай — овечья кишка, начиненная жиром и мясом.
Архар — парнокопытное грубый из рода баранов.
Кара-Хая — черная скала.
Олбук — войлочный коврик.
Тамы — умышленно отрытая углубление для заключения провинившихся предварительно ханом.
Шулбус — злющий дух, чудовище.
Манул — грубый кот.
[hide]Источник[/hide].