Новая Тень (неоконченное произведение)

Началось это в деньки короля Эльдариона, сына тово самого Элессара, столь прославленного в историях. Сто пять годов пролетело со дня падения Черной Башни и маловато который в Гондоре интересовался рассказами о тех временах, пусть бы и живы опять были немногие, те, который помнил Войну Кольца и тень, брошенную ею на их раннее детство. Таким был устарелый Борлас из Пен-ардуина. Он приходился младшим сыном Берегонду, первому Капитану Гвардии князя Фарамира, переехавшему разом со своим господином из Города в Эмин Арнен.
– действительно глубоки корни Зла, – произнес Борлас, – и могуч их грязный сок. Это столб не повалишь. Руби его, кромсай что хочешь, а оно все и выпустит росточки, вот только отвернись! Нет, даже на Пиру Лесорубов не должно вешать топор на стену!
– Ты явно считаешь, что изрек вещь мудрое, – сказал Саэлон, – вон и головой киваешь, и напев около тебя угрюмый. да о чем же ты говоришь? Живешь ты неплохо, по крайней мере, для такого пожилого домоседа. Где вырос ветвь этого твоего черного дерева? В саду около тебя?
Борлас поднял мнение и вдруг, внимательно посмотрев на Саэлона, подумал: а внезапно около юноши, обычно веселого и зачастую насмешливого, на уме больше, чем следовательно на лице? Борласу не хотелось с ним откровенничать, но, озабоченный думой, он обратился скорее к самому себе, чем к собеседнику. Саэлон не взглянул в ответ. Он тайный вещь мурлыкал про себя, вырезая острым перочинным ножиком свисток из ивовой ветки.Началось это в деньки короля Эльдариона, сына тово самого Элессара, столь прославленного в историях. Сто пять годов пролетело со дня падения Черной Башни и маловато который в Гондоре интересовался рассказами о тех временах, добро бы и живы опять были немногие, те, который помнил Войну Кольца и тень, брошенную ею на их раннее детство. Таким был многолетний Борлас из Пен-ардуина. Он приходился младшим сыном Берегонду, первому Капитану Гвардии князя Фарамира, переехавшему в один голос со своим господином из Города в Эмин Арнен.
– действительно глубоки корни Зла, – произнес Борлас, – и могуч их грязный сок. Это бревно не повалишь. Руби его, кромсай сколь хочешь, а оно все и выпустит росточки, вот только отвернись! Нет, даже на Пиру Лесорубов не должно вешать топор на стену!
– Ты явно считаешь, что изрек вещь мудрое, – сказал Саэлон, – вон и головой киваешь, и гик около тебя угрюмый. да о чем же ты говоришь? Живешь ты неплохо, по крайней мере, для такого пожилого домоседа. Где вырос ветвь этого твоего черного дерева? В саду около тебя?
Борлас поднял мнение и вдруг, внимательно посмотрев на Саэлона, подумал: а внезапно около юноши, обычно веселого и почасту насмешливого, на уме больше, чем следовательно на лице? Борласу не хотелось с ним откровенничать, но, озабоченный думой, он обратился скорее к самому себе, чем к собеседнику. Саэлон не взглянул в ответ. Он потихоньку вещь мурлыкал про себя, вырезая острым перочинным ножиком свисток из ивовой ветки.
Двое сидели меж деревьями около крутого восточного берега Андуина, там, где он протекал около подножия Арненских холмов. Это и действительно был сквер Борласа, и его домик, сложенный из серых камней, виднелся через ветви на склоне холма, обращенном к западу. Борлас взглянул на реку и деревья с их пышной июньской листвой, перевел глаза на далекие, проступающие в предвечернем зареве башни Города. «Нет», – промолвил он задумчиво. – «не в моем саду».
– тем временем что же тебе неймется? – спросил Саэлон. – если около человека употреблять благонравный лес с прочными стенами, около него потреблять все, что надо для счастья. – Он помолчал. – Пока, конечно, около него питаться силы руководить своим владением. А Кагда они иссякают, то что быть озабоченным о меньших бедах? в этом случае приходится уходить с садом и оставить других полоть сорняки.
Борлас вздохнул, Но не ответил, и Саэлон продолжал:
– Но есть, конечно, и такие, что ни во веки веков не бывают спокойны, и до конца жизни сами себя мучают, и переживают зa соседей, зa посёлок и державу, и место светлый свет. Ты, к примеру, из них, знаток Борлас, и В любое время был, что я тебя помню. как в запевало раз, Кагда ты поймал меня в своей роще – и не оставил в покое; ни меня не выпорол, ни стен своих не надстроил. Нет, ты горевал и хотел меня перевоспитать. Ты завел меня в лачуга и прочитал нотацию.
Я причинность помню. «Орочьи проделки» – говорил ты еще и опять. «Воровать спелые фрукты – это просто ребячья забава, если ты голоден либо твой священник все тебе спускает с рук. Но убавлять зеленые яблоки, швыряться ими и расшибить ветки! Это орочья забава. как ты, паренек, дошел до этого?»
«Орочьи проделки»! Я был безгранично обозлен этим, искусный Борлас, и через силу горд, что бы отвечать, хоть на языке около меня да и вертелся злой, наивный ответ: «Если невозможно красть яблоки для еды, их отрицание обкрадывать и для игры, Но одно не хуже другого. Не поминай орочьи проказы, не то получишь их по-настоящему!»
Это, искусный Борлас, было ошибкой. Потому что, хотя я и слышал про орков и их дела, я до тех пор не интересовался ими. Ты меня обратил к ним. Я перерос мелкое воровство (отец выше- мне не все спускал с рук), Но орков я не забыл. Я научился ненависти и бесконечно размышлял о сладостной мести. Мы с друзьями играли в орков, и я подчас думал: «Не созвать ли мне свою ватагу и не порубить ли все его деревья? тогда он и решит, что орки вернулись.» Но это все было давно… – улыбнувшись, он закончил.
Борлас был ошеломлен. сегодня он не откровенничал, наоборот, слушал чужие откровения. И в голосе юноши звучала какая-то нехорошая нотка, наводящая на идея о том, что где-то глубоко, на уровне черных древесных корней, в нем до сих пор таилась детская озлобленность. И это в душа Саэлона, друга его сына, юноши, кто был да добр к нему в последние годы его одиночества! как бы то ни было, старец решил сроду больше не намереваться при нем вслух.
– Увы, – сказал он. – все мы ошибаемся. Я не претендую на мудрость, мужчина – помимо что ли той, что неохотно приходит с годами. А она повествует мне горькую правду о том, что те, который хочет как лучше, порою приносят целый короб больше вреда, чем те, кому все равно. Я жалею сегодня о своих словах, если и действительно они разбудили отвращение в твоем сердце. хоть бы я все и считаю их справедливыми. Может, я произнес их не вовремя, Но я был прав. Даже малолеток обязан понимать, что фрукт – это плод, и только поспевая, становится собственноручно собою; и если ты срываешь его незрелым, ты поступаешь хуже, чем если бы украл его около садовника: ты крадешь его около мира, ты препятствуешь тому, что бы случилось благо. Те, который да делает, становятся близко со всяким злом, с жухлынью и потравой, и дурным поветрием. И да поступали орки.
– И человеки как да же, – возразил Саэлон. – Нет, я не только о дикарях, или же тех, который рос «под Тенью», как обычно выражаются. Я о всех людях. Я не стану в настоящее время утопить незрелые плоды, Но только потому, что мне нет никакой корысти в зеленых яблоках, а не по твоим возвышенным причинам, знаток Борлас. А от твоих рассуждений право, столько же толку, как от яблока, пролежавшего через силу продолжительно в чулане. Для деревьев все человеки – орки. Что, человеки спрашивают около дерева, исполнило ли оно все предначертанное ему в жизни, предварительно чем срубить его? Для чего угодно: распахать освободившееся место, для досок или же дров, а то и просто что бы раскрыть образ получше! если бы деревьям дали судить, поставили бы они людей выше орков? или же даже выше жухлыни и потравы? Почему около людей больше прав довольствоваться их соками, чем около жухлыни?
– Человек, – отвечал Борлас, – кто растит балка и бережет его от жухлыни и всяческих вредителей, не поступает, как орк или же жук-древоточец. если он ест его плоды, он не делает вреда, причинность дурак приносит плодов много больше, чем ему надо для продолжения рода.
– Пусть тем временем ест плоды либо играет с ними. – сказал Саэлон. – Но я говорил о убийстве, о вырубании и сжигании, и по какому праву человеки да поступают с деревьями.
– Не так. – не согласился Борлас. – Ты говорил о суждениях деревьев. Но деревья – не судьи. Дети Единого владеют вместе и мое суждение, которое я выношу по праву того, что принадлежу к Детям, ты уже слышал. Зла не было в предначальной Теме мира; оно вошло только с диссонансом Мелькора. человеки не пришли с диссонансом, человеки появились потом, в теме, принадлежавшей самому Эру, и по-этому зовутся Его детьми. по-этому все, что вкушать в Теме – для них и во тем более их, и всем они могут пользоваться, бес гордыни и расточительства, Но с почтением.
Если даже самому маленькому из детей лесоруба довольно холодно, то самое могучее дерево, срубленное, что бы обогреть его, не обижено. Его как только просят отдать свою плоть для огня. Но дитя не обязан трогать огорчать мачта для забавы либо от злости, извлекать с него кору либо сокрушать ветки. так точно и толстый владелец сожжет прежде бурелом либо сухостой, и не срубит молодого деревца просто для того, что бы поиграть с топором. Вот это – по-орочьи.
Но, как я и сказал, глубоки корни Зла и отрава проникает в нас издалека, по-этому употреблять люди, что делают подобные багаж – временами, и тут действительно превращаются в слуг Мелькора. Но орки поступали да всегда, и вредили с радостью, вредили всем и всему, чему могли, и останавливал их только слабость сил, а вконец не милосердие и не осторожность. Но хватит, мы быстро поговорили об этом достаточно.
– как же – встрепенулся Саэлон. – Мы и не начинали. Ты не обо мне думал, Кагда вспомнил про черное дерево, не о яблонях и яблоках. о чем ты думал, виртуоз Борлас, я могу догадаться. около меня же вкушать и глаза, и уши, мастер, и я малость соображаю.
Его напев затих, приблизительно перекрываемый неожиданным холодным ветром, прошумевшим в ветвях, зa которыми садилось зa Миндоллуин солнце.
– Ты же слышал это прозвище – выдохнул Саэлон, – Херумор?
Борлас уставился на него с изумлением и страхом. Он пошевелил губами, пытаясь заговорить, Но не издал ни звука.
– Я вижу, слышал. – заключил Саэлон. – И удивляешься, что я тожественный слышал о нем. Но я-то удивлен вторично больше, что до тебя дошло это имя. Потому что я, как я уже говорил, имею глаза и уши, а твои-то уже в некотором расстоянии не да хороши. ей-ей и все это скрывается со всей возможной хитростью.
– Чьей хитростью? – внезапно скоро спросил Борлас. Пусть глаза его и начинали отвечать и тускнеть, сегодня они сверкали гневом.
– начинать как же, тех, который отозвался на требование этого имени. – невозмутимо отвечал Саэлон. – покамест их немного, недостаточно, что бы противостоять силе Гондора, Но количество их растет. Недовольных со смертью Великого Короля прибавилось, конечно и язык стал посмeлее.
– Я да и догадался, – кивнул Борлас, – и вот эта мысль и холодит мне сердце. если даже около человека употреблять сквер с прочными стенами, для мира и спокойствия этого недостаточно. снедать враги, которых эти стены не остановят, ведь сей сквер – только чуть кусок сильной, безопасной страны. Вот где настоящая защита. Но что это зa требование Что они хотят исполнять – вскричал он, хватая юношу зa колено.
– прежде я тебе задам вопрос. – сказал Саэлон и посмотрел на старика испытующе. – как ты, сидя в своем Эмин Арнене и иногда выбираясь даже в Город, узнал об этом имени? который тебе нашептал его?
Борлас опустил голову и сжал ладони коленями. Какое-то время он молчал, после еще взглянул прямо. физиономия его ожесточилось, а в глазах просвечивала подозрительность.
– Я на сей проблема не отвечу, Саэлон, – сказал он, – до тех пор, покамест ты мне не ответишь на выше- вопрос. Скажи-ка мне, – долго произнес он, – ты не из тех ли, который откликнулся на требование
Странная смех мелькнула в уголках рта юноши.
– набег – лучшая защита, – промолвил он, – да уверяют воеводы, Но Кагда обе стороны используют эту тактику, схватка следует чрезвычайно быстро. да я тебя опережу. Я не отвечу тебе, виртуоз Борлас, покамест ты мне не скажешь: ты из откликнувшихся, либо нет?
– правда как ты можешь да раскидывать умом – воскликнул Борлас.
– А как ты да можешь намереваться – спросил Саэлон.
– Я? – удивился Борлас, – если все мои речи не дают тебе ответа?
– Ну, а я? – парировал Саэлон, – почему мои болтовня заставляют тебя колебаться Потому, что я защищал маленького мальчика, кинувшего в приятеля зеленым яблоком, от клейма «орк»? или же потому, что я говорил о страданиях деревьев от людей?
Неразумно, искусный Борлас, обвинять о человеке по словам, сказанным им во время спора. Может, он их сказал, что бы тебя подзадорить? Возражения могут попадаться дерзкими, Но все же они лучше бессмысленных повторений! Я думаю, некоторый из тех, о кусок мы говорим, в таких же торжественных и высоких словах с почтением рассуждали бы о Великой Теме и прочих вещах – в твоем присутствии. Ну, который будит оспаривать первым?
– По старым обычаям, это был бы младший, – промолвил Борлас, – а при беседе двух равных – тот, кого спросили первым. И да и да откликаться тебе.
Саэлон улыбнулся.
– Хорошо, – сказал он, – посмотрим: первым твоим вопросом было «Что это зa требование Что они хотят сделать?» разве с твоим возрастом и знаниями ты не видишь ответа в прошлом? Я молод и не столь учен. Но если ты и действительно хочешь знать, я проясню тебе, о чем говорят невнятные слухи.
Он поднялся. Солнце опустилось зa горы: тени сгущались. Западная забор дома Борласа паки была озарена желтым, Но река внизу уже потемнела. Он взглянул на небо, а после вниз, на Андуин.
– сумерки ясный, – сказал он, – Но вьюга меняется к востоку. Ночью луну скроют облака.
– начинать и что? – спросил Борлас, поеживаясь от вечернего холода. – исключая того, что мне, старику, лучше бы приходить внутрь, что бы старые кости не ныли от холода? – он удивляться и направился по тропинке к дому, решив, что парень договорил.
Но Саэлон догнал его и тронул зa локоть.
– Нет, я к тому, что тебе, старику, лучше бы одеться потеплее ныне ночью, – сказал он, – если, конечно, ты хочешь испытывать больше. если так, то теперь ночью мы кое-куда сходим. Встретимся около твоей восточной калитки. По крайней мере я там буду, а ты выходи, если захочешь, как только весь стемнеет. Я буду одет во все черное, и всякий, который захочет ходить со мной, обязан одеться да же. До свидания, виртуоз Борлас! Подумай обо всем этом, покамест светло.
С этими словами Саэлон поклонился и, развернувшись, зашагал по непохожий тропинке, той, что бежала вдоль крутого берега, к северу, где был чертог его отца. Его последние болтовня все вдобавок звучали в ушах Борласа, Кагда он исчез зa поворотом.
Когда он ушел, Борлас некоторое время стоял неподвижно, прикрыв глаза и прислонившись лбом к прохладной коре дерева, росшего около с тропинкой. да стоя, он задумался, роясь в своей памяти в поисках того, с чего началась эта странная и тревожная беседа. Что учинять с наступлением ночи, он опять не решил.
У него не было свободно на душе с весны, хотя бы телом для своих годов он был здоров и крепок. Возраст терпеть было гораздо легче, чем одиночество. С тех пор, как его сын, Берелах, вновь ушел в плавание в начале апреля – он служил во Флоте и теперь жил где-то под Пеларгиром, ближе к месту службы, – Саэлон был больно внимателен к Борласу, Кагда бывал дома. В последнее время он целый короб где странствовал по своим делам. Борлас не был уверен, чем то есть занимался несовершеннолетний человек, Но знал, что в числе прочего тот торговал лесом. Со всех сторон королевства он приносил новости своему старому другу. или же старому отцу своего друга; они с Берелахом были одно время неразлучными товарищами, пусть бы теперь виделись не часто.
«Да, вот оно что,» – сказал про себя Борлас. – «Я рассказывал Саэлону про Пеларгир, приводя болтовня Берелаха. Где-то там, около Этира были какие-то неприятности: исчезло не мало моряков и небольшая посудина, принадлежавшая Флоту. По мнению Берелаха, так себ е страшного. «»Пораспустились зa время мира»» – сказал он унтер-офицерским тоном, – «»Ушли в много по каким-то своим делам, наверное, – может, к друзьям в некоторый западной гавани, бес разрешения и бес лоцмана, и утопли. Туда им и дорога. очень в наше время настоящие моряки перевелись – рыбу преследовать выгоднее стало. Ну, хотя все усекли, что западные берега не для неумех.»»
Вот и все. Но я рассказал это Саэлону и спросил, не слыхал ли и он о чем-то подобном на юге. «»Да,»» – ответил он, – «»слыхал. Немногих удовлетворила официальная версия. Пропавшие не были неумехами; это были сыновья рыбаков. И бурь около тех берегов испокон века не бывало.»» »
Услышав эти болтовня Саэлона, Борлас врасплох вспомнил о других слухах, слухах, о которых говорил Отрондир. Это он употребил речение «потрава». И тогда, наполовину про себя, Борлас и помянул Черное Дерево.
Он открыл глаза и провел рукой по стволу дерева, на которое опирался, поднимая голову и глядя на его листья, темные на фоне вечернего неба. через ветви светила звезда. Он опять тайный заговорил, как бы обращаясь к дереву.
– начинать да что же сегодня орудовать Ясно, что Саэлон здесь замешан. Но да ли это конечно В словах его звучала насмешка, насмешка над упорядоченной людской жизнью. На честный задание не стал отвечать! надевать в черное! И все же – зачем меня звать с собой? Обратить старика Борласа? Бесполезно. И осмеливаться бесполезно; даже уповать смешно обратить ко злу человека, кто помнит Давнее Зло, каким бы давним оно ни было. истинно и победа оказался бы бесполезен – старец Борлас уже больше ни на что не годится. Может, Саэлон просто хочет поиграть в разведчиков, разузнать, что кроется зa слухами? А черное – для того, что бы ни одна душа не заметил. Но опять-таки, какой от меня польза в разведке? Лучше, что бы я не торчал на дороге.»
При этих словах грудь Борласа похолодело. Убрать его с дороги – может, да Заманят куда-нибудь, а после он исчезнет, как те рыбаки? Пригласили-то его только тогда, Кагда он признался, что слышал слухи и знает имя. И заявил о своей враждебности.
С этой мыслью Борлас решился. С наступлением темноты он, одетый во все черное, встанет около восточной калитки. Ему бросили требование и он сей требование примет. Он с силой ударил по стволу ладонью.
– Нет, Нелдор, – сказал он, – я не выжил от старости из ума. просто гибель и да недалеко. если я проиграю, то не потеряю много.
Он распрямил спину, поднял голову и зашагал вверх по тропинке, медленно, Но верно. Переступая порог, он неожиданно подумал: «Может, я для этого и дожил до сих пор? что бы был кто-то, веселый и в здравом уме, который помнит, что было до Великого Мира. дух помнится долго. Я думаю, я смогу и учуять, и испытывать старое Зло.»
Входная дверь была открыта, Но в доме зa ней было темно. Не было слышно знакомых вечерних звуков; только тишина, мертвая тишина. малость удивившись, он вошел внутрь. Позвал слугу, Но ответа не получил. Борлас остановился между узкого, тянувшегося чрез место усадьба коридора, и ему показалось, что он окутан чернотой, и от сумерек окружающего мира не осталось ни проблеска. внезапно он почуял его, да ему казалось, добро бы пришло оно как изнутри, наружу, туда, где он мог его ощутить; он учуял и узнал старое Зло.