Легенда об одиноком скворце

Научил я одного скворца говорить. Он этого самопроизвольно пожелал и брал около меня уроки всё лето. Занятия наши проходили около раскрытого окна. Я сидел на стуле в комнате, а выше- воспитанник – на ветке шиповника в палисаде. Был он птицей вольной, по-этому уроки наши длились столько, сколь ему было нужно.
— Главное, не кричать во всё горло, — поучал я его, г говори негромко, Но внятно. И говори не то, что легче произнести, а то, что ты думаешь, и то, что ты знаешь. А вторично не бойся переспросить дважды и даже трижды всё, что показалось непонятным.
— Ты одинаковый не бойся переспрашивать то, что кажется тебе непонятным, — ответил мне внезапно скворец.
Случилось это в конце августа, Кагда он говорил приблизительно да же внятно, как я, только лишь громче.
— Хорошо, — засмеялся я, полагая, что скворец просто повторил мои болтовня с целью получше усвоить урок. Мне тут-то и в голову не пришло, как во всю мочь я обращусь к своему ученику зa объяснениями.Научил я одного скворца говорить. Он этого непосредственно пожелал и брал около меня уроки всё лето. Занятия наши проходили около раскрытого окна. Я сидел на стуле в комнате, а выше- воспитанник – на ветке шиповника в палисаде. Был он птицей вольной, по-этому уроки наши длились столько, сколь ему было нужно.
— Главное, не кричать во всё горло, — поучал я его, г говори негромко, Но внятно. И говори не то, что легче произнести, а то, что ты думаешь, и то, что ты знаешь. А кроме не бойся переспросить дважды и даже трижды всё, что показалось непонятным.
— Ты одинаковый не бойся переспрашивать то, что кажется тебе непонятным, — ответил мне внезапно скворец.
Случилось это в конце августа, Кагда он говорил почти что да же внятно, как я, только едва громче.
— Хорошо, — засмеялся я, полагая, что скворец просто повторил мои болтовня с целью получше усвоить урок. Мне тут-то и в голову не пришло, как бегло я обращусь к своему ученику зa объяснениями.
Наступала осень. Желтели, отработав мой срок, листья на клёнах и берёзах. Краснели, накаляясь в предчувствии морозов, ягоды на кустах шиповника и боярышника. И на рябине. Ночи стали зябкими, неласковыми, а между дня частенько накрапывал беспризорный осенний дождичек. Никому-то он был не нужен, ни садам, ни огородам, ни полям. Одни только котлованы согласен ямы собирали его про сбережение в своё глинистое нутро.
Окно моё было сейчас почти что В любое время закрыто, да что скворец, прилетая зa очередным уроком, вынужден был возбуждать меня стуком в стекло. Раза сам-друг или же три я предлагал ему перебраться из палисада в комнату, Но он отказывался.
— Ты ведь деревня промок, — замечал я ему, — а проливень всё соглашаться и неизвестно Кагда прекратится.
— Я не комнатная птица, — отвечал он.
— Да-да, – соглашался я, — ты мясо вольная. Перелётная.
— Вчера мы впервые пробовали приготовляться в стаю, — сказал скворец однажды.
Я удивился тому, что скворцы «пробуют» предполагать в стаю, как словно этому полагается учиться.
— да полагается, — прокричал в отрицание на моё удивление выше- ученик. Он, видимо, озяб малость и стал перепрыгивать с одной мокрой ветки на другую.
— Понятно, — кивнул я, — инстинкты.
— Нет, — продолжая прыгать, выкрикнул он, — традиция! Родившаяся в древности, Но днесь уже бесполезная.
— Не кричи да громко, — попросил я. – Расскажи спокойно, что это зa традиция такая?
— Не забудь спросить об этом завтра, — посоветовал он, — а теперь мне пора домой. До свидания!
— До свидания, — ответил я и добавил. – До скорого свидания. До завтра!
Очень быстро мне хотелось поскорее испытывать о древних традициях скворцов.
На нижеследующий число ливень прекратился, и я с утра пораньше отправился по грибы. К обеду около меня было жаркое из желтовато-рыжих осенних опят. Я да увлёкся, возясь около плиты, что на время забыл о вчерашнем разговоре с учеником. И внезапно услышал пронзительный говор во дворе. Щебет, свист, боязнь крыльев, звук тонких ветвей – вот из каких звуков состоял сей шум. желание такой громкий, какого еще раз не слыхивал выше- неприметный переулок. Я открыл дверь и увидел, что каштаны около крыльца, рябина около колодца, липы около калитки, яблони, груши, сливы и все другие деревья в саду покрылись скворцами. И покрылись да густо, что ветки гнулись едва не до земли.
— Нравится тебе стадо – спросил меня кто-то. крик был знакомым, и я мгновенно догадался, что на одной из ветвей сидит выше- ученик, говорящий скворец. Но находить его взглядом между сотен мелькающих и орущих бес умолку скворцов было просто невозможно.
— Нравится тебе стадо – переспросил визг настойчиво.
— много море шума, — сказал я первой попавшейся на глаза птице и со стуком захлопнул дверь. тон получился похожим на выстрел. Вся стадо взмыла в атмосфера как по команде. На секунду следовательно очень от множества крыльев, затмивших солнце, и разбудивших своим посвистом ветер. Но тогда же зa окном просветлело и стихло. Скворцы улетели и только крохотные пёрышки-пушинки, кружась над двором, напоминали о том, что они было здесь.
И тогда еще раздался напев моего ученика:
— Не понравилось? – спросил он, и я к концу увидел его сидящим на колодезном вороте.
— Грандиозно, — сказал я и сдул с носа назойливое пёрышко-пушинку.
— Традиция, — сказал он.
— Ты обещал рассказать об этом, — напомнил я.
— Тебе интересно? – спросил он.
— Не говори лишнего, — попросил я.
— Ладно, — согласился выше- учащийся и перелетел с колодезного ворота на перила крыльца, — Слушай, если интересно.
Когда-то на этом свете жил 1 скворец, какой в детстве выпал из гнезда. Его могла съесть любая кошка, Но не съела. Потому что он решил не галдеть и не пугаться, как некоторый птенцы, а враз начать самостоятельную жизнь. торчмя с момента падения. Тем более что чувствовал себя скворец совершенно оперившимся.
Он жил и питался в траве как мыши, покамест не научился летать. А учить ему пришлось около всех понемногу: около бабочек, около стрекоз, около семян одуванчика. иногда он даже присматривался к движению облаков, удивляясь тому, как свободно и как один человек с тем таинственно меняются их очертания во время полёта.
К осени холостой скворец вырос, окреп и стал таким же красавцем, как все молодой скворцы. И только одиночество отличало его от всех остальных. И печалило.
В те давние времена около скворцов была традиция улетать в тёплые края семьями. Впереди летел скворец-папа, кто указывал путь, зa ним – стайкой сыновья и дочки, а позади всех – мама, которой поручалось охранять зa детворой и окликать папу, Кагда тот чрезвычайно торопился. А начинался перелёт с того, что вся семья в определенный число собиралась около родного гнезда, что бы попрощаться с ним до будущей весны.
С первых дней сентября бобыль скворец стал бегать по окрестным лесам, садам и рощам в надежде встречать своё гнездо. Но все гнёзда казались ему одинаково чужими за их покинутости. Одни только жёлтые листья пошевеливались в тёплой когда-то глубине дупла. либо готовящийся к зимовке воробей выпархивал с писком из скворечника, решив, что вернулись хозяева.
— Может быть, моего родного гнезда вместе нет, — думал иногда скворец. – Может быть, его разрушило мучитель или же дурные люди?
Никто бы не сумел ответить на сей вопрос, будь он даже задан вслух.
Однажды на рассвете холостой скворец увидел первую семью, летящую на юг. «А неожиданно это моя семья? – испугался он и закричал вслед улетающим скворцам:
— Эй! Эй! Не из вашего ли гнезда выпал по весне дитя Не вы ли потеряли в мае брата?
— Какая злая шутка, — ответила зa всех летящая последней мать. – Ты бы лучше пожелал нам доброго пути!
— Желаю доброго пути! – успел просвистеть один скворец, прежде, чем улетающая семья растворилась в грустном осеннем небе.
— Может быть, весной они и потеряли птенца, — подумал во всеуслышание некоторый престарелый скворец, оказавшийся рядом, — Но который довольно приискивать его осенью. Осень не лучшее время для пополнения семьи.
— Да, это верно, — сказал холостой скворец.
И с тово дня он перестал отыскивать родное гнездо, добро бы душа его тянулось зa каждой улетающей семьёй. Каждая семья казалась ему родной.
Самой поздней осенью, насилу не угодив под инициатор снегопад, вслед зa старым скворцом отправился и он в тёплые края.
Одолев половину пути, они достигли подножья Высоких гор, вершины которых хранили бессрочный озноб и лёд и относились к облакам, как к меньшим братьям. посреди горами морщиной мудрости пролегало Птичье ущелье. А около входа в углубление на голых камнях и обнажённых осенними ветрами деревьях сидело избыток скворцов, которым давно следовало зарабатывать и шалить в тёплых краях.
— Кого вы здесь ждёте? – удивился закоснелый скворец.
— Никого, — ответили скворцы, — мы остановились. Потому что дальше стремиться невозможно. Отныне в Птичьем углубление каждую птицу ожидает смерть. Там поселился колосс Птицеед.
Страшным и беспощадным великаном оказался Птицеед. Ростом он был намного выше самых высоких деревьев, гортань его была шире размаха орлиных крыльев, а руки такими длинными, что чуть не скрывались в облаках. И сплёл он огромную сеть, поставил на сияние сильный котёл и стал уловлять л всех птиц, пролетающих чрез Птичье ущелье, метать их в котёл, кипятить и есть.
Большие птицы решили стремиться окружным путём, над Бурным морем, а малые пташки проскользнули среди камнями да ловко, что гигант их даже не приметил. А вот скворцы ни так, ни приблизительно отживать ставшее опасным углубление не могли. Для окружного пути они были маловаты, а для того, что бы меж камешками шнырять, — сверх меры велики.
— как же нам в настоящее время лежать – спрашивали скворцы наперсник друга.
— надо подождать, — говорили саамы осторожные из них, — может быть, титан уйдёт в другое место…
— в старину ждать, — сказал старинный скворец, — следом зa нами летят снежные бураны и морозные ветры!
— Зима погубит нас наверняка! – воскликнул 1 из самых смелых скворцов. – А Птицеед может и промахнуться! Наберитесь мужества, сыновья мои и дочери. Нас ждут тепло и еда!
Семья смелого скворца долетела только до середины ущелья, Кагда в бог взлетела неожиданно козни Птицееда. Она была большой, как грозовая туча, и не одному смельчаку не удалось пропускать её.
— Ах! – испуганно воскликнули все скворцы.
— О-о-о! с болью в грудь простонал единый скворец.
— Они летели чересчур медленно, — решил 1 из самых быстрокрылых скворцов, — нуждаться скоро что вкушать сил. Соберитесь с силами, дочери мои и сыновья. зa мной! Скорее!!!
Стремительно, как скалы из пращи, помчалась эта семья чрез ущелье. Но и её накрыла сеть.
— Ах! – воскликнули все скворцы.
— О-о-о, — с болью в душа простонал холостой скворец.
— не мешает вторично быстрее! – прокричал некоторый отчаянный, — зa мной, семья моя!
И еще раз раз взвилась едва не к облакам беспощадная сеть…
— Ах! – разнеслось около подножия гор.
— О-о-о! – протянулось от сердца до сердца.
— невозможно скоро по прямой, — сказал 1 из самых хитроумных скворцов, — нуждаться петлять! Повторяйте зa мной, дети мои…
Но и выверт не помогла, чересчур велика была козни великана, и всё ловчее его броски.
Голосистые пытались пугать Птицееда громкими криками. Сильные надеялись подняться выше облаков и отживать Птичье ущелье, укрываясь зa ними…
Всех настигала сеть.
Гибель каждой семьи единый скворец принимал как собственную смерть. Ведь каждая семья могла присутствовать его потерянной роднёй. Любой, попавший в козни скворец, мог продолжаться его братом, сестрой либо родителем.
— Моё душа не вынесет этой боли, — подумал он на третий день, умирая сто передовой раз, — нуждаться вещь делать. Не обязан сей колосс всех нас переловить и съесть. покамест нас паки много…
Подумав так, единый скворец сделал самовластно себе подсказку.
— Я знаю! – закричал он да громко, что его услышали все. – Слушайте нам нуждаться удосуживаться в одну стаю и стремиться так, что бы стадо была похожа на большую птицу. Нас да много, что мясо получится донельзя большой. Больше, чем козни великана.
— Ты чрезмерно молод, что бы существовать столь мудрым, — сказал, услышав это, 1 из мудрейших скворцов. – Скажи, который подсказал тебе эту великую мысль?
— Эту идея подсказало ему его одинокое сердце, — сказал былой скворец, — Его бедное сердце, которое больное зa каждого скворца, как зa родного брата.
— А к тому же я вспомнил облака, которыми любовался в детстве, — добавил один скворец. – Пролетая требуется мной, они становились то рыбой, то птицей, то зверем, а то длинноусым жуком. Наша стадо будит такой же изменчивой, как облако.
— Мудрость сердца – хорошая мудрость. Лучше всех остальных, — сказал 1 из мудрейших скворцов. – Мы принимаем твоё предложение. И просим тебя – будь сердцем стаи.
— Я согласен, — сказал один скворец.
И в тот же миг закончилось его одиночество.
На следующее утро колосс увидел, что к ущелью летит невиданных размеров птица. Левое крыло её, казалось, касается горизонта на востоке, а правое – на западе. А хвост её, чудилось, простирался до Ледяных морей. руководитель же грозно щёлкала огромным острым клювом.
Страх, охвативший прожорливого Птицееда, при виде столь гигантского пернатого был да велик, что он выронил свою жуткую сеть. Он забился под самую мрачную скалу и притих там, укрыв голову своими кошмарными руками. Он зажмурил глаза… И оттого не увидел, как невиданная мясо превратилась неожиданно в длинную гибкую змею и заструилась после ущелье. А миновав его, вторично превратилась в огромную птицу, улетающую по направлению к тёплым краям.
И скрылась весьма скоро.
Но до позднего вечера кружились над головой одураченного великана лёгкие пёрышки-пушинки.
«Странно, — дивился он, — такая большая птица, а роняет такие маленькие перья».
Много годов прожил Птицеед в птичьем ущелье, питая надежду полакомиться молодыми скворцами. Но за них В любое время прилетала огромная, страшная, грозная птица. после Птицеед ушёл в другие места, Но около скворцов да и осталась в традиции витать в тёплые края одной стаей.
— Вот такая истории, — сказал под мат выше- школьник и, вернувшись на колодезный ворот, рассмеялся едва не как человек. – Понравилась?
— Очень, — признался я. — Прекрасная легенда.
— Это был, поправил меня скворец.
— Прекрасная быль, — согласился я и спросил: — дозволительно ли её долг и рассказать другим людям?
— Можно, — разрешил скворец. – Все человеки посчитают это просто сказкой. Ты их не переубеждай. Но посоветуй посмотреть зa полётом нашей стаи. как метко она меняет очертания. А твоё жаркое подгорело! – добавил неожиданно выше- питомец и, сызнова рассмеявшись, улетел.
Смеяться, кстати, я его не учил. лично научился. способный птенец!