[hide]Источник[/hide].
Склеп – это классический рассказ в жанре ужасов американского писателя Говарда Лавкрафта о парне, который наткнулся в детстве на старинный склеп, и теперь его мистическим образом тянет к этому месту.В связи с событиями, которые привели меня к пребыванию в приюте для душевнобольных, я сознаю, что мое положение, естественно, ставит под нерешительность достоверность моего повествования. К сожалению, доказательный факт, что большая кусок человечества чрезвычайно ограничена в своей умственной способности к проницательности и предвидению. Таким людям трудно бывает понять тех немногих психически утонченных индивидуумов, чье чувство и восприятие отдельных феноменов окружающего мира лежит зa пределами общепринятого. человеки более широкого интеллекта знают, что нет четкой границы среди реальным, действительным и нереальным, воображением, что все явления воспринимаются каждым из нас по-своему, благодаря тонким индивидуальным физическим и психическим различиям. то есть они и делают все наши ощущения столь непохожими. Тем не менее прозаический материализм большинства изобличает лишь ли не как безрассудство явления иррациональные, явно не укладывающиеся в прокрустово постель обыденной логики и смысла.
Меня зовут Джервас Дадли. С раннего детства я рос отрешенным и далеким от жизни человеком, своеобразным мечтателем. Мое материальное благополучие позволяло мне избавляться от забот о хлебе насущном. По складу своего характера, очень импульсивного, я не был расположен к наукам либо развлечениям в обществе друзей и знакомых. Я предпочитал быть в царстве грез и мечтаний, в стороне от событий реального мира.
Мои юные годы прошли в чтении древних и малоизвестных книг и манускриптов, в прогулках по полям и лесам неподалеку от дома, какой мне достался по наследству. Не думаю, что то, что я узнал из тех книг или же увидел в лесах и полях, было то есть тем, что знали или же видели другие. Но не следует туча утверждать об этом, да как подробные рассуждения на данную тему только дадут лишнюю пищу для безжалостного злословия по поводу моего рассудка, которое мне и раньше приходилось чувствовать в осторожном шепоте окружающих зa спиной. Мне весь довольно рассказать о событиях, не углубляясь в сам по себе конструкция причинно-следственных связей.
Как уже было сказано, я пребывал в царстве грез и фантазий, в стороне от реального материального мира, Но я не утверждал, что находился в нем в одиночестве. Абсолютного одиночества в природе не существует. преимущественно оно не характерно для человека: ведь за недостатка или же отсутствия дружеских взаимоотношений с окружающими его неодолимо влечет к общению с другим вместе — с тем, что уже более не является либо вконец не является живым.
Рядом с моим домом поглощать уединенная, поросшая леском ложбина, углубившись в которую в полумраке я проводил едва не все свое время в чтении, размышлениях и мечтах. По этим склонам, поросшим мхом, я делал первые шаги в младенчестве, близко с сучковатыми, причудливо изогнутыми дубами моих мальчишеских фантазий. что ли я узнал лесных нимф? зачастую ли наблюдал их фантастические и самозабвенные хороводы при едва-едва пробивающемся свете ущербной луны? — Но не об этом я обязан утверждать сейчас. Я только расскажу вам об одиночестве склепа, укрывшегося в сумраке чащи, о заброшенном склепе семейства Хайдов, старинной и благородной фамилии, чей окончательный искренний эпигон нашел свое упокоение в его темных глубинах зa не мало десятилетий до моего появления на свет.
Фамильный склеп, о котором соглашаться речь, был построен из старого гранита, с течением времени изменившего мой масть от частых дождей и туманов. Это врытое в склон холма здание дозволительно увидеть, только оказавшись около самого входа. Дверь, массивная и непривлекательная гранитная плита, висит на проржавевших железных петлях и странным образом неплотно прикрыта с поддержкой железных цепей и висячих замков, соответствуя отвратительной моде полувековой давности. жилище же многих поколений, которое когда-то венчало собой склон, поддерживающий его, — терем не да исстари стал жертвой пожара, возникшего здесь от удара молнии. о той разразившейся между ночи грозе, которая разрушила это мрачное строение, старожилы в округе говорили время от времени тихими тревожными голосами, намекая на то, что они называли «божьим гневом». Сами эти болтовня и то, с какой интонацией они произносились, усилили во мне с годами и бес тово В любое время сильное подобострастие к развалинам, могилам и склепам, приютившимся в густых темных лесах. В том сильном пожаре погиб только 1 человек.
Когда умер заключительный из рода Хайдов, он был похоронен в этом тихом тенистом месте. Его бренные труп были перевезены сюда из далекой страны, где семья нашла помещение опосля того, как сгорел особняк. Не осталось никого, который мог бы решать цветы около гранитного портала. Немногие осмелятся храбро вступить в сей гнетущий полумрак, окружающий склеп. Полумрак, в котором, казалось, бродят призраки.
Никогда не забуду тот день, Кагда впервые наткнулся на сей спрятавшийся от забота дом, приютивший смерть. Это было в середине лета, Кагда алхимия природы превращает картина в 1 веселый и почти что одинаковый молодой массив; Кагда чувствуешь восторг от шелестящей около тебя влажной опосля дождя листвы и не поддающейся тонкому распознаванию запахов земли и растительности. В таком живописном окружении мысли отказываются работать; время и промежуток становятся незначащими и нереальными категориями, а ответ забытого доисторического прошлого настойчиво отдается в очарованном сознании.
Весь сутки я бродил по ложбине, в таинственной роще, думая о том, что не нуждается в обсуждении. И был-то я ребенком десяти годов от роду. Я видел и слышал такие чудеса, от которых далека толпа, и странным образом в некотором смысле чувствовал себя очень взрослым. Когда, с трудом пробираясь через заросли густого вереска, я нежданно наткнулся на вход в склеп, я не имел ни малейшего понятия о том, что обнаружил. Глыбы темного гранита, дверь, таинственно приоткрытая, погребальные надписи над входом не вызывали около меня мрачных или же неприятных ассоциаций. о могилах и склепах мне было известно, и я ряд о них думал, Но в силу особого свойства характера меня В любое время старались оградить от посещений кладбищ. необыкновенный каменный домик на поросшем лесом склоне был для меня не более, чем источником любопытства; и его холодное, сырое место внутри, в которое я безуспешно пытался понимать через соблазнительно приоткрытую дверь, не содержало для меня даже намека на кончина или же тление. Но в то мгновение зародилось безрассудное желание, которое и привело меня в беспорядок этого заточения, где я нахожусь сейчас. Побуждаемый голосом, который, должно быть, исходил из страшных глубин леса, я решился войти в сей манящий мрак, несмотря на массивные цепи, загораживающие проход. В угасающем свете дня я с грохотом сотрясал металлические детали на каменной двери, намереваясь раскрыть ее пошире, и пытался протиснуть свое худощавое тело через уже имеющуюся щель. Но счастье не сопутствовал моим усилиям. Испытывая поначалу обыкновенный интерес, я становился просто одержимым, и Кагда в сгущающихся сумерках вернулся домой, то поклялся богом, что всякий ценой некогда взломаю дверь, ведущую в эти темные глубины, которые, казалось, звали меня. врачеватель с седеющей бородой, что отдельный число навещал меня в моей палате, некогда сказал кому-то из посетителей, что это приговор и положило точка отправления моему заболеванию, — мономании; Но я оставляю окончательное приговор зa моими читателями, Кагда они обо всем узнают.
Месяцы, последовавшие зa моим открытием, прошли в тщетных попытках взломать головоломный замок, висящий на двери, в очень осторожных расспросах относительно возникновения здесь этого сооружения. Имея от природы чувствительный смысл и слух, я многое узнал; хоть врожденная скрытность заставляла меня никого не определять в свои дела и планы. Возможно, стоит упомянуть о том, что я окончательно не был удивлен или же напуган, узнав о предназначении склепа. Мои достаточно оригинальные размышления о жизни и смерти смутным образом ассоциировали холодную плоть с живым телом, и мне казалось, что та большая, несчастная семья из сгоревшего особняка каким-то образом переселена внутрь каменного пространства, которое я горел желанием исследовать. нечаянно услышанные истории о таинственных обрядах и нечестивых пирушек в старинном особняке вызвали около меня другой бездонный барыш к этому месту, около двери которого я иногда сидел по нескольку часов последовательно отдельный день. некогда я бросил свечу в приоткрытую дверь, Но не смог понимать ничего, за исключением многих серых каменных ступеней, ведущих а подземелье. Запах, исходящий изнутри, был омерзительным, он отталкивал, Но сразу и околдовывал меня. Мне казалось, что я знал его прежде, в далеком-далеком прошлом, скрытом зa пределами моей Памяти.
Через год опосля этого случая, на чердаке своего дома, заваленного книгами, я наткнулся на изъеденный червями перевод книги Плутарха «Жизнеописания». Прочитав главу о Тезее, я находился под сильным впечатлением тово места, где рассказывалось об огромном камне, под которым следующий герой-отрок обязан встречать знак судьбы, едва-едва он довольно довольно взрослым, что бы сдвинуть тот колоссальный камень. Эта сказания рассеяла мое острейшее желание попасть в склеп, да как я наконец-то понял, что время мое еще раз не наступило. Позже, сказал я себе, Кагда я стану взрослым и наберусь сил и ума, то бес труда смогу вскрыть эту увитую массивными цепями дверь; а до тех пор мне лучше подчиниться тому, что называется предначертанием Судьбы.
Вследствие этого мои бдения около пронизывающего сырого входа стали менее настойчивыми и регулярными, и я проводил плеяда времени в других, не менее необычных занятиях. по временам по ночам я тихонько поднимался с постели и тайный выбирался из дома, что бы побродить по кладбищам и другим местам захоронения, от посещения которых меня да старательно удерживали родители. Я не могу говорить вам, чем я там занимался, да как теперь и самолично уже не уверен в происходящем. Но зато я помню, как на будущий погода опосля подобных ночных вылазок я, иногда часто, удивлял своих домочадцев тем, что мог утверждать на темы, почти что забытые для многих поколений. то есть опосля одной из таких ночей я шокировал свою семью познаниями о захоронении богатого и знаменитого сквайра Брюстера, создателя истории этих мест, какой был погребен в 1711 году и чей надгробный утес синевато-серого цвета с высеченным на нем изображением двух скрещенных берцовых костей и черепом долго превращался в прах. В своем детском воображении я тогда же представил себе не только то, как собственник похоронного совет Гудман Симпсон украл около покойного башмаки с серебряными пряжками, шелковые длинные носки и атласные короткие штаны в обтяжку, Но и и то, как собственными глазами сквайр, опять не вовсе умерший, дважды перевернулся в гробу под могильным холмом, на нижеследующий сутки опосля погребения.
Мысль надевать в склеп ни во веки веков не давала мне покоя, она была усилена неожиданными генеалогическими открытиями, что мое причина по материнской линии имело хотя незначительную, Но соединительное звено с будто вымершей семьей Хайдов. задний в роду по линии отца, я был, возможно, окончательный и в этой старой и таинственной родословной. около меня появились ощущения, что склеп был «моим», и я с огромным нетерпением ждал тово момента, Кагда смогу раскрыть тяжелую каменную дверь и спуститься по скользким каменным ступеням в темноту подземелья. в настоящее время около меня появилась прием не двигаться около приоткрытой двери в склеп и непроходимо внимательно прислушиваться. Для этого странного ночного занятия я выбирал любимое мое время полуночной тишины. К той поре, Кагда я стал совершеннолетним, я уже протоптал небольшую прогалину в чаще около входа в склеп. Растительность, окружающая его, — замыкала полукружием образовавшееся пространство, будто ограда. А ветви деревьев нависали сверху, образуя вещь вроде крыши. Эта жилище была моим храмом, а закрытая дверь — алтарем, и здесь я, бывало, лежал, вытянувшись на покрытой мхом земле. Я думал странные думы и жил в мире странных грез.
Ночь, Кагда я сделал свое первое открытие, была душной. должно быть, я забылся от усталости, да как отчетливо помню, что в момент пробуждения услышал голоса. об их окраске, интонациях и произношении я не решаюсь говорить; об их характерных особенностях, о тембрах я не стану говорить; Но я могу говорить о колоссальных различиях в словарном составе, выговоре и манере отчеканивать слова. Все многообразие оттенков — от новоанглийско-дантичной риторики пятидесятилетней давности, — казалось, было представлено в этом неясном для слуха разговоре. хотя бы на сей чудный быль я обратил уважение позже. А в тот момент мое почтение было отвлечено от происходящего другим: событием настолько мимолетным, что я не мог бы поклясться, что оно имело помещение в действительности. только-только ли было моим воображением то, что, Кагда я проснулся, тогда же погас аристократия внутри осевшего в землю и погруженного во темнота склепа. Не думаю, что я был изумлен либо охвачен паникой, Но я знал, что ужасно крепко изменился той ночью. Вернувшись домой, я единым духом направился на чердак, к полусгнившему комоду, где нашел ключ, с поддержкой которого на грядущий же сутки бес труда преодолел крепость, столь медленно находившуюся в осаде.
На это заброшенное и всеми забытое площадь лился много мягкого послеполуденного света, Кагда я впервые вошел под своды склепа. Я стоял, будто зачарованный, душа мое прыгало от ликования, которое мочь описать. как только я закрыл зa собой дверь и спустился по влажным от сырости ступенькам при свете моей единственной свечи, мне все показалось здесь знакомым; и пускай бы свеча потрескивала, разнося около удушающий запах, я странным образом чувствовал себя в застоявшемся, затхлом воздухе склепа как дома. Оглядевшись, я увидел избыток мраморных плит со стоящими на них гробами. Вернее сказать, их останками. Некоторые из них были плотно закрыты и невредимы, другие почти что весь разрушились, превратившись в груду белесоватой пыли. Нетронутыми временем остались только серебряные ручки конечно таблички с надписями. На одной из них я прочитал прозвище сэра Джеффри Хайда, кто приехал из Сассекса в 1640 году и умер после не мало лет. В глаза бросалось углубление, где стоял в высшей степени причинность сохранившийся пустой смерть со сверкающей табличкой, на которой было выгравировано имя, вызвавшее около меня и улыбку, и содрогание одновременно. Какое-то странное смак заставило меня взобраться на широкую плиту, загасить свечу и окунуться в холодное промежуток ожидающего своего хозяина дубового ложа.
В серой предрассветной мгле я, спотыкаясь, вышел из-под сводов склепа и запер зa собой оковы на двери. Я уже не был более молодым человеком, хоть только двадцать одна зима студила мои кости. заранее поднимающиеся жители деревни, которые видели, как я шел домой, с удивлением смотрели на меня. Они изумлялись при виде, как им казалось, следов веселой пирушки на лице человека, который, по их мнению, был воздержан и вел уединенный лик жизни. предварительно своими родителями я предстал только опосля того, как выспался и неясный взбодрил меня.
С той отверстие я появлялся в склепе каждую ночь — видел, слышал и делал то, о чем не обязан вспоминать. Первое, что претерпело изменения, да это речь, В любое время восприимчивая к разнообразным влияниям; и вскоре окружающие обратили внимание, что в моей манере высказывать появились архаические обороты. Позднее в моем поведении выявились смелость и безрассудство, покамест я механически не приобрел манеры светского человека, несмотря на свое пожизненное затворничество.
Будучи заранее молчаливым, я стал разговорчивым, употребляя в своей речи легкую иронию Честерфилда или же беспощадный цинизм Рочестера. Я проявлял особую эрудицию, вполне отличающуюся от причудливых монашеских учений, над которыми я да сосредоточенно размышлял в юности; экспромтом писал легкие эпиграммы с намеками на Гея, Приора и бойкое соль Августина. раз утром зa завтраком я едва не накликал на себя беду, явно с пафосом продекламировав похотливый Вакхический наводнение слов поэта восемнадцатого века, продекламировал с игривостью георгианской эпохи, с трудом ли уместной на страницах этой книги.
Примерно в это время я почувствовал фобия до огнем и грозой. до безбурный и хладнокровный к подобным вещам, сегодня я испытывал неописанный много и убегал в самые удаленные уголки дома, Кагда небеса с грохотом извергали электрические разряды. Моим излюбленным пристанищем стал разрушенный подвал сгоревшего особняка. В своем воображении я начал показывать себе, как он выглядел первоначально. раз я как раз напугал деревенского жителя, уверенно приведя его в неглубокий подвал, о существовании которого я, как оказалось, знал, несмотря на тот факт, что он был скрыт от забота и забыт многими поколениями.
В конце концов наступил момент, приближения которого я ожидал со страхом. Мои родители, встревоженные переменами в поведении и внешним видом своего единственного сына и имея самые добрые намерения, начали приспособлять все усилия, что бы проследить зa каждым моим движением. Это грозило разразиться бедой. Я никому не рассказывал о своих посещениях склепа, ревностно охраняя свою тайну с самого детства. А в настоящее время я вынужден был употреблять тщательную предосторожность, устроив хитрый лабиринт в поросшей лесом ложбине, что бы уменьшать с толку возможного преследователя. источник от склепа я повесил на веревочку, которую носил на шее. Знал об этом я один. Я николи не выносил из стен склепа нуль того, что привлекло мое внимание, покамест я там находился.
Однажды утром, Кагда я выходил из склепа опосля очередного ночного бдения и закреплял оковы около входа не чересчур твердой рукой, я увидел в примыкающей чаще перекошенное от страха изнанка наблюдателя. Сомнений не было — час расправы приближается, да как помещение выше- обнаружен и объект моих ночных прогулок открыт. прислуга не заговорил со мной, и я поспешил ко дворам в надежде послушать, что он может сообщить моему измученному заботами отцу. Все ли мои временные пристанища, за исключением того, что скрыто зa скрепленной цепью дверью, известны окружающим? Представьте себе мое восхищенное изумление, Кагда я услышал, как следивший зa мной осторожным тихо сообщил моему родителю, словно я провел ночь «возле склепа»; а в это время мои застланные дымкой от бессонницы глаза уставились на отверстие неплотно прикрытой двери, запертой на висячий замок! Каким же чудом был введен в ошибка зритель днесь я был убежден, что какая-то сверхъестественная держава защищала меня. Набравшись храбрости от этого посланного свыше спасения, я опять возобновил открытые хождения в склеп. Я был уверен в том, что ни один человек не увидит, как я туда проникаю. Целую неделю я от души наслаждался своим частым пребыванием в веселой компании мертвецов, которое я не обязан и не хочу здесь описывать, как неожиданно случилось нечто, что привело меня в это ненавистное жилище грусти и однообразия.
Мне не следовало высовывать носа из дома в ту ночь, да как в воздухе висело предсказание грозы, нет-нет правда и погромыхивал звук в свинцовых тучах, и дьявольское свечение поднималось от зловонного болота на дне ложбины. требование мертвых одинаковый был иным. на место склепа он прозвучал из обугленных останков подвала на гребне холма, откуда могущественный бес поманил меня своей невидимой рукой, Кагда я появился из рощи и оказался на безлесой равнине предварительно развалинами. при неясном свете луны я увидел то, что В любое время тайный присутствовало во мне.
Особняк, исчезнувший с лица земли столетие назад, сызнова вознесся во всем своем великолепии предварительно моим восторженным взором. Во всех его окнах ясный горел аристократия многочисленных люстр. По длинной подъездной аллее к особняку двигались экипажи мелкопоместных дворян, обгоняя толпы гостей в изысканных и напудренных париках, шедших пешком из близлежащих особняков. Я смешался с этой толпой, добро бы и понимал, что скорее отношусь к хозяевам, нежели к гостям. Внутри огромного зала звучала музыка, слышался смех, в бокалах с вином играли яркие блики от тысяч свечей. Некоторые лица были мне знакомы, я узнал их; мне следовало бы точно знать их лучше, если бы казнь не поглотила их и знак разложения не коснулась их останков. Во всей этой бурно веселящейся беззаботной толпе я чувствовал себя всеми покинутым. Богохульство, которому мог позавидовать один Гей, потоком лилось с моих губ, и в остроумных саркастических выпадах я не принимал во уважение ни законов Бога, ни законов природы.
Неожиданно громовые звук раздались со всей силой над неумолчным гомоном этого сборища. Они раскололи крышу и заставили примолкнуть от страха даже самых смелых в этой разгулявшейся компаний. Красные языки пламени и обжигающие потоки раскаленного воздуха поглотили дом. Все участники этого странного шабаша, охваченные паникой от свалившегося на их головы несчастья, которое, казалось, переступало все границы неуправляемой природы, бегством спасались в ночи. Я остался один, прикованный к своему месту унизительным страхом, кто предварительно ни во веки веков не испытывал. Но тогда суть моя снова наполнилась ужасом. Сгоревшее живьем дотла, тело мое развеялось по ветру на все четыре стороны. Ведь я отроду не смогу встречать свое места в склепе Хайдов! неужели тот смерть был приготовлен не для меня? неужто я не имею права упокоить свои труп между потомков сэра Джеффри Хайда? Да! Но я потребую от смерти своего, даже несмотря на то, что глава моя ищет спасения чрез века, что бы снова обрести материальную оболочку и встречать свое жилище на пустой мраморной плите в алькове гробницы, Джервас Хайд обязан это сделать, он ни в жизнь не разделит печальную судьбу Палинора!
Когда мечта горящего дома исчезло, я оказался в руках двух мужчин, 1 из которых шпионил зa мной около склепа. Я кричал и отбивался как сумасшедший. много хлынул с небес потоком, в южной стороне неба были видны вспышки молнии, а звук грома раздавались над нашими головами. выше- благодетель с лицом, изборожденным морщинами печали, стоял рядом, Кагда я выкрикивал свои требования обретаться похороненным в склепе Хайдов. Он то и спор повторял тем, который держал меня, что бы они обращались со мной как дозволительно мягче. Почерневший ведомство на полу разрушенного подвала свидетельствовал о сильном ударе электрического разряда, и на этом месте толкалась общество любопытных деревенских жителей с фонарями в руках, в поисках маленькой шкатулки старинной работы, которую высветила молния.
Поняв тщетность своих попыток вырваться, я перестал хитрить и стал заботиться зa теми, который искал драгоценности. Мне было разрешено принять покровительство в этих поисках. Шкатулка, запор которой был вскрыт ударом молнии, извлекшей ее из земли, содержала множество бумаг и ценных предметов. Но суждение выше- был привлечен только одним. Это была фарфоровая миниатюра молодого, человека в аккуратно завитом парике с косичкой. Я сумел покупать инициалы «Дж. Х.». Его физиономия было таким, точно это я смотрелся в зеркало.
На дальнейший число меня привели в эту комнату с зарешеченными окнами. Но я узнавал обо всем, что меня интересовало, с поддержкой пожилого, бесхитростного слуги, что питал ко мне симпатию зa мою юность и который, как и я, любил кладбище. То, что я осмелился рассказать о чувствах, испытанных мною в склепе, вызывало около других только жалостливые улыбки. выше- отец, что почасту навещал меня, заявляет, что я не мог приходить через дверь с цепями, и клянется, что к ржавому замку не прикасались вот уже годов пятьдесят. Он пришел к такому выводу, проверив его. Он даже говорит, как бы вся местечко знала о моих прогулках к склепу и наблюдала зa мной, Кагда я спал около него с полуприкрытыми глазами, устремленными на щель, ведущую внутрь. напротив этих утверждений около меня нет никаких вещественных доказательств, да как источник от висячего замка был утерян той ужасной ночью, Кагда меня схватили. благодетель да отвергает все мои необычные познания о прошлом, вынесенные мною из встреч с покойниками, и считает их плодом моих всепоглощающих чтений старинных томов фамильной библиотеки. если бы не выше- престарелый батрак Хирам, я был бы весь убежден в своем сумасшествии.
Но Хирам, послушный мне до последнего, верит мне и побудил меня исполнять достоянием людей по крайней мере пакет моей истории. Неделю обратно он открыл замок, снял цепи с двери склепа и спустился с лампой в его темное чрево. На мраморной плите в алькове он нашел старый, Но пустой гроб. На его потускневшей от времени табличке было только одно слово: «Джервас». В том гробу и в том склепе и обещали похоронить меня.
[hide]Источник[/hide].