Золотко моё

около Эвы нет мамы. Но около неё теснить две тётки. Тётя Эстер, которая вернулась восвояси из Америки, и тётя Грета, мама Берит. Верит — это Эвина кузина.
Вообще-то около Эвы потреблять мама. желание только радости от неё не много, ведь она всё время лежит в больнице и её невозможно видеть. взамен тово что бы пребывать с ней, Эве приходится пребывать около своих тёток. Ведь Эвин духовенство — штурман на одном корабле, и он не может брать «своё Золотко» с собой, Кагда уплывает в чужие страны. «Золотко моё» — да обычно называла Эву мама. «Моё маленькое Золотко», — говорила она, целуя Эву в затылок.
Тётя Эстер ни во веки веков не называет Эву «Золотко моё» и отродясь не целует её в затылок. И тётя Грета тоже. Тётя Грета целует только Берит. Она спрашивает, не замёрзла ли Берит, не хочет ли Берит сока и всякое такое. Её очень не интересует, не замёрзла ли Эва. Эве она говорит:
— Сбегай, посмотри, не пришла ли почта! Ступай и принеси утюг! Не клади локти на стол! Высморкайся!около Эвы нет мамы. Но около неё лакомиться две тётки. Тётя Эстер, которая вернулась восвояси из Америки, и тётя Грета, мама Берит. Верит — это Эвина кузина.
Вообще-то около Эвы вкушать мама. правда только радости от неё не много, ведь она всё время лежит в больнице и её невозможно видеть. взамен тово что бы питаться с ней, Эве приходится жительствовать около своих тёток. Ведь Эвин духовенство — штурман на одном корабле, и он не может брать «своё Золотко» с собой, Кагда уплывает в чужие страны. «Золотко моё» — да обычно называла Эву мама. «Моё маленькое Золотко», — говорила она, целуя Эву в затылок.
Тётя Эстер сроду не называет Эву «Золотко моё» и ни во веки веков не целует её в затылок. И тётя Грета тоже. Тётя Грета целует только Берит. Она спрашивает, не замёрзла ли Берит, не хочет ли Берит сока и всякое такое. Её очень не интересует, не замёрзла ли Эва. Эве она говорит:
— Сбегай, посмотри, не пришла ли почта! Ступай и принеси утюг! Не клади локти на стол! Высморкайся!
И тётя Эстер, которая в своей полосатой шёлковой блузке В любое время выглядит «вернувшейся из Америки», та одинаковый говорит:
— Эва, сбегай-ка зa моей сумкой! Поди, принеси моё вязанье! теперь твоя очередь вытирать посуду!
А вот очередь Берит вытирать посуду приблизительно сроду не подходит. Конечно, ведь Берит не мало слабовата и осенью должна соответствовать в лучший класс, по-этому ей просто обязательно нужно успокаиваться зa лето. А вот Эва отрицание не слабовата, и в школу ей отправляться вдобавок только сквозь год, да что ей очень не должно отдыхать. Но ох до чего же грустно одной вытирать вымытую посуду! И почему В любое время да страсть тарелок?
Эва долго плетётся в кухню. А Берит остаётся в беседке из вьющейся зелени и, глядя ей вслед, самодовольно ухмыляется. Бывает иногда, что какая-нибудь из этих больших тарелок выскальзывает из маленьких ручек Эвы и разбивается. тут-то в кухне возникает тётя Грета и начинает изо всех сил двигать Эву. А Берит вновь самодовольно ухмыляется. Тётя Эстер треплет Берит по щеке и спрашивает, не замёрзла ли она и не хочет ли надеть кофту.
— Эва! — кричит тётя Эстер. — Принеси Берит кофту!
— Она же сама может её принести, — возражает Эва, сердито глядя в окно на сидящую в беседке Берит.
— Фу, как нелюбезно с твоей стороны! — возглашает тётя Эстер. — Ты же снова в кухне! А кофта лежит там на диванчике!
Эва откладывает в сторону полотенце и выносит из дома кофту. Берит самодовольно ухмыляется.
— Нет, я не замёрзла! — капризничает она, отталкивая кофту от себя. — Не хочу её надевать!
Эва швыряет кофту на качели и уходит.
— Не нужна мне никакая кофта, слышишь?! — кричит ей вслед Берит. — Унеси её обратно!
Тогда Эва оборачивается. Не говоря ни слова, показывает Берит язык. И уходит.
— ни во веки веков паки не видала такой дерзкой девчонки! — говорит тётя Эстер тёте Грете.
— Вся в Лену пошла, — объясняет тётя Грета. — Та в детстве была точный такой же, ты ведь помнишь!
— начинать да, зато теперь, в больнице, ей, вероятно, не приходится дерзить, — говорит тётя Эстер, качая головой. — Думаю, она уже не поправится. И в то время придётся тебе терзаться с этой девчонкой. Ведь я не могу побеждать её, Кагда опять уеду в Америку.
А Эва стоит в кухне и всё слышит. О, как бы ей хотелось наподдать тёте Эстер, которая болтает, что мама сроду уже не поправится. Мама непременно поправится. Она обязательно, обязательно, непременно поправится и тут-то придёт и заберёт отсюда «своё Золотко».
— Эва — не чрезмерно приятная индустрия для Берит, — доносится из беседки звук тёти Греты. — Они неизменно ссорятся, Кагда коллективно играют.
Вот тогда тётя Грета права. Они поминутно ссорятся.
Недавно, Кагда тёти пошли вербовать к обеду клубнику, обе маленькие кузины играли коллективно в беседке. Эва держала на руках Фиа-Лису. Фиа-Лиса — Эвина кукла. Когда-то это была несказанно красивая тряпичная марионетка с обтянутым розовым трикотажем тельцем и с золотыми локонами. Но со временем она утратила мой красный цвет, эта Фиа-Лиса, и стала едва не чёрной, а от встарь золотых локонов осталось лишь только не мало жалких клочков волос. Но Эва однако любит её, ведь Фиа-Лиса — единственное, что сохранилось около Эвы с тех времен, Кагда её называли «Золотко моё» и целовали в затылок.
Протянув свою тоненькую ручку, Берит ухватила Фиа-Лису зa 1 из её реденьких клочков волос.
— Ку-кла-по-ган-ка, ку-кла-по-ган-ка! — звонко и гордо пропела она.
И тогда Эва да вмазала ей, что обе тётки вдруг же примчались на помощь, услышав громкий крик малышки Берит.
Тётя Грета сильно схватила Эву зa руку и потащила её в молодой павильон, используемый днесь как сарай, где и оставила между леек, граблей и прочих садовых принадлежностей.
— Посиди-ка ты здесь, напитки мерзавка, покамест не одумаешься, — сказала она, запирая Эву на замок.
Берит тогда же перестала рыдать и самодовольно ухмыльнулась. А Эва горько рыдала в старом садовом павильоне. Фиа-Лису тётя Грета вырвала около неё из рук. И в настоящее время манекен лежала на дорожке сада, грустно глядя в синее небо.
— Ку-кла-по-ган-ка, ку-кла-по-ган-ка, — злобно повторила Берит, наступая ногой в сандалии Фиа-Лисе на живот.
На грядущий число началась страшная жара. Да-а, погода стоит такая, что Берит с Эвой не в состоянии, как обычно, бросать наперегонки до купальни. Они долго плетутся близко с тётями всю эту долгую дорогу сквозь поле к озеру! Ой, какое пекло!
— Кажется, будит гроза, — говорит тётя Эстер.
— хотя бы только не было грозы! — опасается Эва, на каждый происшествие накидывая на голову, как капюшон, смерть большого купального полотенца.
— Ты что, не можешь вертеться с полотенцем поосторожней? — раздражённо говорит тётя Грета. — Оно около тебя волочится неуклонно по коровьим лепёшкам.
— Посмотри на Берит, — вторит ей тётя Эстер. — как аккуратно она повесила полотенце на руку.
Берит самодовольно ухмыляется, стараясь идти своё полотенце кроме аккуратней.
Пока они купаются, за леса выплывает большая тёмная туча. Но солнце к тому же светит, и погода стоит такая, что только-только дозволено дышать. шоссе до дома кажется бояться утомительной. Луговая дорога в настоящее время всё время соглашаться вверх.
— К чему нам было это купание? — стонет тётя Эстер. — опосля него следовательно опять жарче, и чувствуешь себя более усталой, чем раньше.
— как придём домой, — растянусь где-нибудь в тенёчке и отдохну, — говорит Эва кузине.
— И я тоже, — пыхтит Берит.
Туча становится всё больше и больше. нынче она покрывает уже полнеба.
— Что около нас ныне на обед, Грета? — спрашивает тётя Эстер, Кагда они входят чрез калитку в сад.
— Тефтельки в суфле из ревеня, — отвечает тётя Грета.
Она развешивает мокрые купальники на верёвку, натянутую посреди яблонями, и отправляется в баштан кроить ревень. Берит и Эва ложатся на траву зa кустом жасмина. Там да тенисто и прохладно! Эва чувствует, что ни зa что не сможет подняться с этого места. Фиа-Лиса лежит близко с ней.
А тётя Грета собирается кипятить суфле из ревеня. Но подумайте, какая досада! В доме нет ни щепотки картофельного крахмала. А бес него сварить суфле просто невозможно. Тётя Грета озабоченно осматривает тёмную тучу на небе и переводит взор на девочек зa кустом жасмина. Она раздумывает, Но очень недолго.
— Эва! — кричит она, — Ты должна сбегать в магазин! Мне нужен картофельный крахмал!
Эва закрывает глаза. Она страшно причинность слышит тётю. Но ей кажется, что если она будит быть очень потихоньку и с закрытыми глазами, то, может быть, тётя Грета забудет о её существовании. или же может, случится опять какое-нибудь чудо. А что если тётя Грета поищет получше и обнаружит в доме целые залежи крахмала?!
— Эва! или ты не слышишь?! — еще кричит тётя Грета. — Сбегай в лавка зa крахмалом!
Эва с трудом поднимается.
— о нет, только, пожалуйста, не с этой угрюмой миной! — язвительно произносит тётя Грета. — ныне твоя очередь отправляться в магазин. Берит уже была там в четверг.
Да, это правда, Берит в день была в магазине. Но не одна. Тётя Грета возила её туда на велосипеде. Берит сидела около неё зa спиной на багажнике. Эва с превеликим удовольствием согласилась бы хотя отдельный число ехать в лабаз зa крахмалом. ездить на багажнике велосипеда — что может пребывать лучше?!
А ходить до магазина пешком — долго-долго, конечно опять по такой жаре, верно опять Кагда ты да устала.
— Но Грета, — говорит тётя Эстер, — ведь надвигается гроза…
Эве становится страшно. Ей не хочется остаться на улице одной в такую непогоду, это быстро точно!
— Ерунда! если ты поспешишь, ты сможешь возвращаться восвояси до начала грозы! — изрекает тётя Грета, выталкивая Эву из дома.
Но Эва упирается.
— Можно, я ежели и бы возьму с собой Фиа-Лису? — спрашивает.
Когда, с тобой Фиа-Лиса, ты не чувствуешь себя такой одинокой. Но тётя Грета говорит, что да нужда не пойдёт. невозможно приличествовать в лавка с такой грязной куклой.
— очень приличествовать с такой куклой-поганкой, — вторит ей Берит за куста жасмина.
Эва вспыхивает от гнева, едва сдерживая рыдания. Она поднимает Фиа-Лису, которая всё вдобавок лежит на траве зa кустом жасмина. И усаживает её на веранду, что бы Фиа-Лиса не промокла, если начнётся дождь.
— Не грусти, Фиа-Лиса, — шепчет она. — Мама с живостью вернётся домой.
И уходит. Она долго бредёт по пыльной просёлочной дороге, ноги кажутся очень тяжёлыми, как налитыми свинцом.
— Кагда я вырасту большая, то ни зa что не стану совершить покупку картофельный крахмал, — думает Эва.
А бог до тово потемнело! Эва чувствует себя такой маленькой и испуганной!
И туг внезапно начинается! почти Эва подходит к колоссальный сосне, что растёт на полпути к магазину, как раздаётся раскат грома. О, какой это опасный грохот! Эва в ужасе вскрикивает. И тогда на землю с шумом обрушивается забор дождя. много зычно барабанит по земле, и пыльная просёлочная способ в одно мгновение превращается в огромную лужу. между этой воды бредёт Эва. Её голубое ситцевое платьице липнет к телу. С вымокших насквозь ворса падают дождевые капли. Падают лекарство и из глаз. Нет, это даже не капли, это полный много слёз — горьких слёз печали, отчаяния, страха и одиночества. А около неё всё сверкает и грохочет, и при каждом раскате грома она начинает икать от ужаса. Она бросается бежать. Нет, мама была права, Кагда говорила, что в грозу невозможно бегать.
Ах, если бы мама была теперь с ней! Она прижала бы Эву к себе, и они спрятались бы скопом где-нибудь под кустом. И мама согревала бы «своё Золотко», и говорила, что сносный не следует бояться. Мама! Ах, мама!
Эва неистово и горько рыдает, Но ни один человек её не слышит.
Когда Эва подходит к магазину, погода стихает. вновь светит солнце, Но в воздухе становится прохладно, и Эва в мокром платьице вся дрожит.
— Говоришь, полкило крахмала? — Стоящая на прилавком фру Сванберг с изумлением разглядывает промокшую насквозь малышку. — Крахмал-то — вот он, пожалуйста! правда только как дозволительно было увольнять тебя в такую погоду, бедняжка ты моя?!
Почти всю дорогу до дома Эва бежит бес остановки, стуча зубами от холода. И неожиданно на обочине дороги около самой виллы, где живут тётки, она замечает вещь знакомое. правда это же Фиа-Лиса! Насквозь промокшая и еще раз более грязная, чем прежде! Бедняжка Фиа-Лиса! Эва с криком бросается к ней. Что они сделали с её дочкой? Её любимую крошку тожественный выгнали из дома в такую непогоду! Эва обнимает Фиа-Лису, сильно прижимает её к себе и нежно целует в черный затылок.
— Не плачь, моя малышка, не плачь, Золотко моё! Мама с тобой! Не бойся! Ведь мама уже с тобой!
Тётя Грета вытерла в беседке мокрые от дождя питание и стулья. И сейчас они с тётей Эстер распивают там послеобеденный кофе. Берит пьёт сок. Она самодовольно ухмыляется, вспоминая о кукле-поганке, которую выбросила с веранды на обочину дороги около самой канавы.
И тогда на дорожке сада появляется чья-то фигура. Крохотная, насквозь промокшая фигурка в голубом платьице. правда это же Эва идёт! Это же Золотко! В одной руке она держит часть с крахмалом, в второй — Фиа-Лису. Её рот плотно сжаты, а глаза широко открыты.
И что же Золотко делает? Она делает вещь ужасное, о чём даже бояться рассказывать! вещь настолько вопиющее, что тётки слово в слово подпрыгивают от ужаса! Они ни в жизнь этого не забудут, они помнят об этом и масса годов спустя, Кагда Эву опосля долгого ожидания, опосля столь долгого ожидания забирает едва ко дворам выздоровевшая мама. Мама, которая целует её в затылок — и называет «Золотко моё».
Да, вот оно, Золотко-то распрекрасное! какой чудовищный поступок! Ведь да орудовать нелъзя. Вот быстро действительно распрекрасное Золотко!
Она поднималась вверх по дорожке сада. Подойдя к накрытому на веранде столу, она в упор посмотрела на тёток и Берит. Она швырнула часть с крахмалом на поднос, да что чашки задребезжали. И сказала, много спокойно и непроходимо разборчиво:
— Плевать я на вас хотела!