Давным-давно, в годы скудости и нищеты, существовали в стране приюты для бедных, по одному в каждом церковном приходе. И обитала в этих приютах вся приходская беднота: старики, которые не могли больше работать, нищие, больные и помешанные, придурки и дети-сироты, о которых некому было позаботиться. Все они отправлялись в приюты, в эти обители вздохов и печали.
Был 1 такой убежище и в церковном приходе Нурка, туда-то и попала Малин, Кагда ей исполнилось восемь лет. Скоротечная чахотка унесла её отца и мать, а нурские крестьяне боялись, что и женщина одинаковый заражена, по-этому ни одна душа из них не захотел оставить её около себя, даже зa деньги, как было принято в иных случаях, вот и пришлось ей двигаться в приют.
Однажды в субботний вечер, ранней весной, вся бедность нуркского приюта сидела около окна и глядела на дорогу, что было единственным субботним развлечением этих бедолаг.Давным-давно, в годы скудости и нищеты, существовали в стране приюты для бедных, по одному в каждом церковном приходе. И обитала в этих приютах вся приходская беднота: старики, которые не могли больше работать, нищие, больные и помешанные, придурки и дети-сироты, о которых некому было позаботиться. Все они отправлялись в приюты, в эти обители вздохов и печали.
Был 1 такой помещение и в церковном приходе Нурка, туда-то и попала Малин, Кагда ей исполнилось восемь лет. Скоротечная чахотка унесла её отца и мать, а нурские крестьяне боялись, что и женщина тожественный заражена, по-этому ни одна душа из них не захотел оставить её около себя, даже зa деньги, как было принято в иных случаях, вот и пришлось ей двигаться в приют.
Однажды в субботний вечер, ранней весной, вся бедность нуркского приюта сидела около окна и глядела на дорогу, что было единственным субботним развлечением этих бедолаг. конечно только безотлагательно они не море чего могли увидеть. Вот проехала крестьянская повозка, возвращаясь к себе из города, вот два сыновей торпаря [hide][hide]1[/hide] пошли на речку удить рыбу, а вот появилась Малин с узелком под мышкой — на неё-то и уставились все обитатели приюта.
«Какая же я несчастная, что придётся мне зимовать ныне в приюте! — думала Малин, поднимаясь на крыльцо. — Какая же я несчастная!»
Она отворила дверь. зa дверью её встретила Помпадулла, постоянно хозяйничавшая здесь главная распорядительница, которую слушалась вся приютская беднота.
— одолжение приходить в наше убогое жилище! — сказала Помпадулла. — Здесь тесно и скудно, Но лучше не станет. Впрочем, такое худенькое дитя, как ты, занимает не сверх меры сила места.
Малин тихо стояла, опустив голову.
— Никакого прыганья, беганья и горлопанства нам здесь не надо! — сказала Помпадулла, — Это тебе должно скрываться известно с самого начала.
По всей комнате вдоль стен сидели приютские бедолаги и да печально взирали на Малин, что она подумала:
«Кому захочется здесь прыгать, сновать и горлопанить? Только не мне, истинно и никому другому тоже». Она достаточно что знала их, всех этих несчастных из нуркского приюта, ведь они отдельный погода бродили по всему приходу с нищенской сумой, прося людей помилосердствовать и налог им во отчество Божие обломок хлеба. Да, она знала их всех. И самого безобразного нищего в нуркском приходе по прозвищу Свиное Рыло, которым пугали детей, пусть бы он был на особенность кротким и добросердечным и ни разу никого не обидел; и тово беднягу по прозвищу Юкки Ни Бум-Бум, которого Предвечный лишил разума; и Улу-Объедалу, что мог, и глазом не моргнув, съесть одновременно целых десять кровяных запеканок. Знала она и Летнего Ниссе с деревянной ногой, и Старую Клушу Хильму со слезящимся глазом, и Малютку Ставу, и Пэркель-Анну, и опять одну нищенку по прозвищу Божемой, и даже самую главную из всех, могущественную Помпадуллу, которую духовный заработок выбрал править приютом для бедных.
Малин находилась около двери, оглядывала всё совершенно и везде видела нужда и нищету. женщина думала о том, что тогда пройдут её детские и юношеские годы, что в этом убогом месте ей придётся питаться до тех пор, покамест она не вырастет настолько, что бы избегать отсюда и наняться на работу. печаль камнем легла ей на сердце, ведь Малин не знала, как дозволительно пребывать здесь, где очень нет сносный красивого и весёлого. Там, откуда она пришла, тожественный было бедно, Но зато как красиво и как весело! Под окном их дома росла яблоня, представляете? Она да чудесно цвела весной! А неподалёку от дома — представляете? — была ландышевая роща! А в самом доме — нет, вы только подумайте — стоял шкаф с прекрасными розами, нарисованными непосредственно на дверце, а из печи — представляете? — мама вынимала свежеиспечённый хлеб: привлекательные коричневые караваи. Даже пол в кухне — и тот был прекрасным, представляете? преимущественно по субботам, Кагда его скребли ножом, чисто мыли и клали сверху только что срезанную ветку можжевельника. Ах, около неё в доме всё было таким красивым и весёлым, покамест туда не пришла эта злосчастная болезнь.
А вот в приюте всё казалось до тово безобразным! И под окном не росло ни одной цветущей яблони, нет, из окна виднелось лишь только чахлое картофельное поле.
«Бедная я, бедная, — думала Малин, — я стала самой нищей во всём нуркском приходе, и всё красивое и весёлое исчезло из моей жизни навсегда».
Ночью она спала в уголке на голом полу. С вечера она протяжно не могла заснуть, всё слушала, как приютские бедолаги храпели и сопели, лёжа по пара на каждой койке. Здесь они отдыхали от дневных трудов и странствий: Свиное рот и Летний Ниссе, Юкки Ни Бум-Бум и Ула-Объедала, Старая Клуша Хильма и Божемой, дитя Става и Пэркель-Анна. Одна только Помпадулла нить в одиночку от всех, в мансарде, и делила койку неужто что с клопами.
Малин проснулась, едва-едва забрезжил рассвет, и в холодном сером предутреннем свете заметила, как по обоям во все стороны расползаются много клопов. Они спешили домой, в свои тайные укрытия и щели. Но на следующую ночь они вновь приползут назад — извлекать кровь из тощей приютской братии.
«Будь я клопом, я бы всегда уползла отсюда, — подумала Малин. — Хотя, может быть, клопам нужны, очень не картинность и веселье, а только чуть восемь нищих бедолаг на четырёх койках и 1 малый бедолажка на полу».
Со своего места Малин могла видеть, что лежит под койками около обитателей приюта. Всё, что им подавали жители прихода, всё, что им самим удавалось сцапать, они прятали в мешки согласен в сундуки. около каждого из них был мой хлеб, около каждого были мой горох, крупа и даже малый кусок сала, круг хранил совсем немного кофейных зёрен и котелок со старой прокисшей кофейной гущей.
И вот старики проснулись 1 зa другим и принялись браниться, кому первому кипятить кофе. Они столпились с котелками около очага, заскулили и захныкали, Но тогда в комнату вошла могущественная Помпадулла. Она разогнала своих подопечных и приладила над огнём мой принадлежащий котелок на трёх ножках.
— прежде чашечку кофе выпью я с моей маленькой служанкой, — сказала Помпадулла.
Это она ночью додумалась до того, что ей неплохо было бы доставать своей служанкой, маленькой девочкой, Кагда идёшь комплектовать милостыню. Не могут же прихожане, проповедующие милосердие Божие, позволить умереть с голоду невинному дитяти! по-этому Помпадулла ласково похлопала Малин по щеке, налила ей полную кружку кофе и дала сухарик. да Малин стала маленькой служанкой могущественной Помпадуллы.
Она грустно пила кофе и, прикрываясь кружкой, осторожный рассматривала нищенски скудное украшение приюта. Ей да хотелось находить здесь хотя что-нибудь красивое. Но нисколько красивого здесь не было, очень ничего.
А после она отправилась с Помпадуллой испрашивать милостыню. Они ходили по всему приходу, стучались во все дома и просили хлеба. Помпадулла нарадоваться не могла на свою маленькую служанку, она совала ей лучшие кусочки, какие только им удавалось выпросить, а вечер хвалилась своей Малин до остальными приютскими нищими, около которых маленькой служанки не было.
Но около Малин оказалось доброе сердце, и она старалась услужить всем приютским беднякам. Кагда Старая Клуша Хильма не могла зашнуровать ботинки своими больными скрюченными пальцами, Малин сама их ей зашнуровывала. Кагда Божемой роняла на пол клубки, Малин их поднимала. Кагда Юкки Ни Бум-Бум пугался странных голосов, которые, как ему чудилось, звучали неуклонно около него в голове, Малин успокаивала и утешала его. Но сама она была безутешна, ведь тому, который не может проживать бес красоты, в нуркском приюте для бедных мочь обрести утешение.
Во время своих странствий с Помпадуллой Малин забрела раз в усадьбу священника. супруга его дала им с собой пища и угостила их в кухне лапшой. Но Малин в тот число получила несравненно больше, чем заработок и лапшу. то есть тогда, то есть там, в доме священника, в кухне, случилось удивительное: Малин получила себе в удовольствие вещь сильно красивое. Кагда Малин сидела зa столом и ела лапшу, ни о чём не ведая, из соседней комнаты чрез полуоткрытую дверь до нее донеслись слова, болтовня настолько прекрасные, что она даже задрожала, услышав их. В той комнате некоторый из взрослых читал маленьким детям священника сказку, и её сладостные болтовня текли чрез приоткрытую дверь непосредственно к Малин. Она и не знала прежде, что болтовня могут крыться да прекрасны, она только в настоящее время узнала это. болтовня сказки западали ей в душу да же, как лекарство утренней росы выпадают на летний луг. Ах, как бы ей хотелось сохранить их в грудь до конца своих дней! Но Кагда Малин с Помпадуллой вернулись к себе в приют, оказалось, что большая дробь слов исчезла из памяти. Из всей этой красоты осталась лишь только два строк, их-то она и повторяла потихоньку, опять и снова.
Звучит ли моя липа,
Поёт ли соловей? —
вот каковы были те слова, которые читала назубок Малин, и в их сиянии растворилось всё убожество, вся бедность церковноприходского приюта для бедных. Малин не знала, почему да случилось, Но раз быстро случилось, вероятно болтовня эти были благословенными.
А существование шла своим чередом. И конца-краю не предвиделось жалобам и вздохам приютских бедняков, их голоду и нужде, их горькому ожиданию лучшей доли. Но Малин знала сегодня болтовня сердечного утешения, они помогали ей выстоять. Ведь на многое в приюте мочь было примечать бес душевной боли, многое очень было слушать. Вот сидит старая Божемой, целые деньки напролёт постоянно и бессмысленно перематывает пряжу с одного клубка на новый и плачет, вспоминая всю ту шерсть, какую перематывала и из какой вязала в детстве. Малин смотрит на это и… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — надеждой и утешением наполняют её душа прекрасные слова. А вот Юкки Ни Бум-Бум вновь пугается, услыхав странные голоса. Ему кажется, что они раздаются непосредственно в его воспалённом мозгу. Он начинает хлопотать головой о стену и умоляет остальных нищих дать ему другую голову. Все смеются, а Малин… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — борется со своими слезами. А Кагда в убежище для бедных приходит вечер, и запрещать зажечь аристократия — свечи все вышли, — то нищие бедолаги рассаживаются по кроватям и, глядя в темноту, вспоминают свою жизнь, что- то бормочут, о чём-то вздыхают и жалобно стонут. Малин слушает их и… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — перед сиянием этих слов отступают тьма, печаль и сердечная боль.
А время всё шло и шло, и Малин внезапно стало быть маловато одних только слов. болтовня зародили в ней безумное желание, преследовавшее её сутки и ночь. в конце концов она поняла, чего хочет. Ей хотелось, что бы около неё в самом деле была звучащая липа и поющий соловей, очень как около той королевы из сказки, которую Малин слышала в доме священника. Это похоть не давало девочке покоя, и ей пришло в голову посадить на картофельном нива семечко липы и посмотреть, не вырастет ли из него целое дерево.
«Будь около меня семечко, — думала она, — около меня появилась бы и липа, а будь около меня липа, на ней появился бы соловей, а будь около меня соловей, в нашем приюте в один присест стало быть бы красиво и весело».
Однажды, проходя по пастбищу, Малин спросила Помпадуллу:
— А где дозволительно встречать семена липы?
— На липе, осенью, — ответила Помпадулла.
Но Малин не могла мешкать до осени. Ведь соловьи поют и липы звучат только весной, а весенние деньки пробегают да быстро, как горные ручьи, и если она не посадит семечко сейчас, после уже будит поздно.
И вот недавно раз она проснулась спозаранку, Кагда все в приюте паки спали. Клопы разбудили её или же солнце, заглянувшее в окно, — неизвестно. Но Кагда она лежала, почёсывая искусанное насекомыми, зудящее тельце, и смотрела, как скользит по полу солнечный луч, она заметила в его свете под кроватью Летнего Ниссе вещь маленькое, жёлтенькое и круглое. Это была только лишь только горошина, выкатившаяся из его мешка, Но Малин тогда же решила посадить её на картофельном луг в возмещение семечка липы. который знает, может, любимец по своей доброте один-единственный раз на свете сделает так, что бы из горошины выросла настоящая липа.
«Желанием и Верой всё осилишь», — подумала Малин и отправилась на картофельное поле. Она голыми руками вырыла в земле ямку и опустила в неё горошину, из которой должна была вырасти липа.
С этого дня Малин с Желанием и Верой стала мешкать звучащую липу и поющего соловья. Она да отчаянно, всем сердцем ждала их появления, да очень верила в них, что каждое утро, просыпаясь, усаживалась в постели и, трепеща, прислушивалась, не звучит ли на картофельном пашня чудесная липа, не поёт ли там соловей. Но до неё доносился как только храп приютской бедноты ей-ей чириканье воробьёв зa окном.
«Чтобы воспитывать липу, нуждаться время, — думала Малин, — Но Желанием и Верой всё осилишь».
Она заблаговременно радовалась тому, как красиво и весело довольно около них в приюте. Кагда некогда Юкки Ни Бум-Бум вновь заплакал, услышав голоса, и стал страдать головой о стену, Малин рассказала ему о том чуде, которое резво произойдёт.
— как только липа зазвучит и соловей запоёт, ты не будешь больше чувствовать своих странных голосов, — успокоила она его.
— А это истина — спросил Юкки Ни Бум-Бум.
— начинать конечно! Желанием и Верой всё осилишь, — сказала Малин.
Юкки Ни Бум-Бум был вне себя от радости. сегодня и он с Желанием и Верой стал повременить звучащую липу и поющего соловья. Просыпаясь, он тожественный каждое утро прислушивался, не звучит ли на картофельном край чудесная липа, не поёт ли там соловей. Но некогда он не выдержал и рассказал Уле-Объедале о том отрадном чуде, которое бодрым шагом должно случиться. Ула да и заржал во всё гортань и тогда же пообещал, что если там и вырастет липа, то он её срубит.
— Потому что на картофельном луг должна прозябать картошка, — наставительно произнес Ула. — И весь никакой липы там не будет.
Юкки Ни Бум-Бум в слезах прибежал к Малин и спросил:
— Это правда, что сказал Ула? точно на картофельном пашня должна возрастать только картошка и никакой липы там не будет?
— Желанием и Верой всё осилишь, — находилась на своем Малин. — И потом, Кагда липа зазвучит, а соловей запоёт, Уле не понадобится никакая картошка.
Но Юкки Ни Бум-Бум всё вторично не мог избавиться от своего страха.
— А Кагда около нас вырастет липа? — спросил он.
— Может, и завтра, — сказала Малин.
Ночью ей продолжительно не удавалось заснуть. Она была одержима Желанием и Верой. паки ни один человек и отродясь не ждал чуда да отчаянно, не верил в него да безгранично. Её доверие была такова, что, казалось, сама почва должна расступиться и произрастить из себя липы во всех рощах и лесах.
Наконец Малин заснула. На следующее утро она проснулась, Кагда солнце стояло уже высоко, и моментально же поняла: вещь случилось. Ведь все бедняки из их приюта столпились около окна и, разинув рты, изумленно взирали на картофельное поле. А там и в самом деле находилась липа, красивейшее деревце, какое только дозволительно себе представить. Её украшали нежные зелёные листочки, прекрасные тонкие веточки и созвучный тонкий ствол. Малин да обрадовалась, что душа конец было выпорхнуть около неё из груди… предварительно ней росла настоящая липа!
А Юкки Ни Бум-Бум был просто вне себя от счастья, он еле-еле мог обладать собой. Даже Ула больше не смеялся, а как только повторял:
— необходимо же! В Нурке случилось чудо!.. Это самая настоящая липа!
Да, это была самая настоящая липа. Но она не звучала. решительно нет. Она находилась безмолвно, не шевеля ни единым листочком. Аллах по своей доброте вырастил из горошины липу, Но — ах! — почему же Он забыл вдохнуть в неё душу и житье-бытье
Они собрались на картофельном поле, все приютские бедолаги, и ждали, Кагда липа зазвучит и соловей запоёт, как обещала им Малин. Но липа молчала. Малин в отчаянии потрясла деревце. Ведь если оно не зазвучит, то и никакого соловья не будит — быстро она-то знала! Ведь соловьи — они такие! Но липа молчала.
Юкки Ни Бум-Бум весь сутки сидел на крыльце, всё прислушивался и ждал, а вечер со слезами на глазах подошел к Малин и сказал:
— Ты же обещала, что она зазвучит! Ты говорила, что прилетит соловей и запоёт!
А Ула-Объедала больше не считал выросшее зa одну ночь буревал чудом.
На что нам липа, которая не звучит? — сказал он. — Завтра спилю её! На картофельном край должна пускать ростки картошка!
И тогда Малин заплакала; сейчас она поняла, что в приюте для бедных отродясь не будит красоты и веселья.
А обитатели приюта отправились спать, они больше не ждали никаких соловьёв, они ждали только клопов. А клопы сидели в тайных укрытиях и щелях и дожидались, Кагда приютские бедолаги разлягутся по своим постелям.
И вот на нуркский появление тихо опустилась весенняя ночь.
Малин лежала в постели и не могла заснуть. тут она тихо встала и вышла на картофельное поле. Ночное бог светло и следовательно простиралось над тёмным приютом, безмолвной липой и спящим селом. исключая Малин в приходе спали все, и а она чувствовала, что ночь полна жизни. Листья и цветы, травка и деревья оптом были проникнуты животворным и родным весенним духом, да, во всех самых крошечных травинках и былинках чувствовалась проживание и одухотворённость. Только липа была мертва. Она находилась на картофельном поле, прекрасная, безмолвная и безжизненная. Малин провела рукой по стволу и неожиданно всем существом своим ощутила, каким страшным казалось липе её мёртвое и беззвучное одиночество. неожиданно дитя поняла, что если она отдаст мёртвому дереву свою живую душу, то проживание одновременно же потечёт по его стволу в прекрасные тонкие веточки, шевельнёт нежные зелёные листочки, и ликующая липа зазвучит так, что её услышат все соловьи на земле, во всех лесах и рощах.
«Да, моя липа зазвучит, — подумала Малин, — и выше- соловей запоёт, а в приюте довольно красиво и радостно!»
И кроме она подумала:
«Но меня тут уже не будет, ведь жительствовать бес души невозможно. хоть бы нет, я останусь питаться в липе, я до скончания века буду квартировать в своём прохладном зелёном доме, и весной по вечерам и по ночам соловей будит выводить голосом мне прекрасные песни».
Да, она поняла, что может отдать липе свою душу…
Весь духовный заработок спал глубоким сном, по-этому ни одна душа доподлинно не знает, что случилось в нуркском приюте для бедных в ту весеннюю ночь видимо-невидимо годов назад. Известно одно: на рассвете обитателей приюта разбудила прекрасная нежная музыка, она лилась с картофельного поля. Это звучащая липа и поющий соловей пробуждали нищих бедолаг к новой жизни, полной сердечной радости и веселья. причинность липа звенела да сладостно, а соловей пел да чудесно, что место жилище засиял красотой и счастьем.
Малин нигде не могли найти, видно, она ушла согласен да отроду и не вернулась. В приюте далеко скучали по ней и удивлялись, гораздо она подевалась. как только Юкки Ни Бум-Бум, около которого было не всё в порядке с головой, рассказывал, что Кагда он стоял около липы и слушал её дивные звуки, все мучившие его шум неожиданно исчезли. Остался лишь только 1 бравый и добрый голос. Он потихоньку шептал:
— Это же я… Малин!