А теперь я хочу рассказать вам историю о любви. Я не прочла ее в книге, не выдумала, мне ее рассказали. Эту историю я слышала поток раз. В ней больше любви, чем в какой угодно из прочитанных мной книг. Мне она кажется трогательной и прекрасной. Но, обретаться может, это как только потому, что ее герои — мои родители.
Эта скандал любви длинной, в целую жизнь, началась раз в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, Кагда Самуэль Август из Севедсторпа, тринадцатилетний паренек, во время экзамена в школе прихода Пеларне обратил почтение на девочку с челкой, сидевшую около печки и быстро отвечавшую на все вопросы. Было ей девять годов от роду, нить она в Хульте и звали ее Ханна. Ханна из Хульта, на нее-то и обратил забота Самуэль Август. Разумеется, он видел ее и раньше, Но не такими глазами.А немедленно я хочу рассказать вам историю о любви. Я не прочла ее в книге, не выдумала, мне ее рассказали. Эту историю я слышала облако раз. В ней больше любви, чем в первый встречный из прочитанных мной книг. Мне она кажется трогательной и прекрасной. Но, непременно может, это лишь только потому, что ее герои — мои родители.
Эта хроника любви длинной, в целую жизнь, началась раз в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, Кагда Самуэль Август из Севедсторпа, тринадцатилетний паренек, во время экзамена в школе прихода Пеларне обратил забота на девочку с челкой, сидевшую около печки и быстро отвечавшую на все вопросы. Было ей девять годов от роду, нить она в Хульте и звали ее Ханна. Ханна из Хульта, на нее-то и обратил забота Самуэль Август. Разумеется, он видел ее и раньше, Но не такими глазами.
«…Тебя увидел я, и с той минуты одну тебя я вижу в целом мире…» нуль подобного Самуэль Август говорить не мог, ведь он был только только крестьянским пареньком из Смоланда и о стихах не имел понятия. И все же это было то есть так. Для Самуэля Августа школьная учеба заканчивалась этим экзаменом. Сидел и смотрел он на девочку с челкой тожественный крайний раз. Ему пришлось отправиться восвояси в Севедсторп и направлять спину на маленьких каменистых клочках земли. А Кагда ему минуло восемнадцать, пришло время наниматься в батраки. В Севедсторпе сыновей было много, а напитки дом прокормить всех не могла.
Молодой наймит нанялся к своему дяде по матери Перу Отто из Веннебьёрке. Ему положили плату 60 крон в год, Но зимние месяцы около него были свободны. Зимой он прошел цена учебы в народной школе Сёдра Ви, и на этом его изучение книжных премудростей закончилось. невольно пришлось батрачить снова. упражнение была тяжкая, длинные, безрадостные деньки тянулись, похожие 1 на другой. выключая того, особенного дня. Его Самуэль Август запомнил на всю жизнь.
Это была день августа тысяча восемьсот девяносто четвертого. то есть в сей погода Самуэль Август отправился в путь, что и решило его судьбу, хотя бы шел он только чуть к себе в Севедсторп. курс туда был не близкий, две долгие мили, а избегать из Веннебьёрка дозволительно было чуть опосля окончания дневной работы.
Ушел он вечером, пришел ко дворам ночью. еще ко всем бедам он стер ногу, пришлось разуться и соответствовать полпути босиком. «Я горячность как жалел, что нет около меня велосипеда. И как только он в этом случае лично собой не вынырнул из-под земли?!» — рассказывал он после.
Но велосипед не вынырнул из земли. Самуэлю Августу пришлось ходить пешком. К двери своего дома он с трудом притащился к двенадцати ночи и увидел, что его мать, стоя на коленях, моет пол. Ида из Севедсторпа привыкла заниматься допоздна, да что дивиться тогда было нечему.
Зато Ида немного удивилась, увидя сына в дверях, Но узнав, зачем он пришел, она просто ахнула от удивления. да вот: он узнал от дяди, Пера Отто, что весной дозволительно будит побеждать в аренду пасторскую усадьбу Нэс в приходе Виммербю. «Не знаю никого, который подошел бы более для того, чем Самуэль из Севедсторпа со своими сыновьями», — сказал дядя.
— Ну, что вы об этом скажете, матушка? — радостно спросил Самуэль Август.
Матушке это внушение показалось самым что ни на лакомиться глупым. Мол, откуда им с отцом побеждать денег на покупку скота и только прочего, что бы управляться с таким большим хозяйством? Нет, об этом и ломать голову нечего.
Самуэль Август огорчился.
— Вам, матушка, невдомек, каково это батрачить, — с горечью ответил Самуэль Август.
Его призрак перестать батрачить и начать заниматься на себя лопнула. Правда, не то что бы вконец «на себя», а на арендованной земле.
«Ох, и проняли меня эти слова», — рассказывала опосля Ида из Севедсторпа, моя бабушка, про сей знаменитый субботний вечер. И на другое утро, Кагда благодетель Самуэля Августа проснулся, она поведала ему про рискованное ультиматум сына. Они соборно решили, что Ида должна посоветоваться со своим отцом, Андерсом Петтером Ингстёмом из Чурсторпа. Он был известен во всей округе как величавый и дальновидный крестьянин. Но детям своим он потачки не давал, Кагда действие касалось работы. «Колоти сильнее, силой-то тебя Господь не обидел», — говорил он шестнадцатилетней Иде, Кагда та молотила цепом на гумне. «Ничего, сдюжишь», — говорил он, заставляя ее комплектовать скалы на полях и помещать каменные изгороди, хоть вечером, закончив работу и собираясь продавать домой, она шаталась и вынуждена была опереться на что-нибудь, что бы приходить в себя. Она и замуж-то вышла в восемнадцать годов отчасти для того, что бы избегать от этой каторжной работы. пускай бы и замужем легкой жизни ей не досталось. Семерых детей родила она и вырастила, да что ей, как и в родительском доме, приходилось стараться большую делянка суток. приходить в удивление тому, что она в ту субботу между ночи драила пол, ни капельки не приходилось.
— если парнишке охота, что бы вы взяли Нэс, берите, — ответил Андерс Петтер, Кагда дитя спросила его совета.
Однако «взять Нэс» было не так-то просто. Желающих было много. духовенство Блидберг хотел сам по себе выбрать арендатора. Но к счастью, духовенство из пастората Виммербю читал в кои веки проповеди и в Пеларне, сей пришествие находился и в его ведении. И вот однажды, в воскресенье, духовенство Блидберг, стоя на церковном холме опосля здание и разговаривая с прихожанами, спросил, что зa особа Самуэль Юхан Эрикссон из Севедсторпа, какой в числе многих прочих желает получить Нэс в аренду. репетитор приходской школы зараз же сказал, что Самуэль из Севедсторпа в арендаторы ни за что не годится. Мол, он чрезмерно добр и обходителен, с работниками ему не справиться. Но около учителя стоял духовный начальник Юнас Петтер Юнссон из Хульта, священник девочки с челкой, безличный и ласковый человек. Он-то и замолвил доброе словечко зa Самуэля Эрикссона из Севедсторпа.
— Добрые человеки умеют приспособлять с людьми, — сказал он.
Слова, сказанные между тем моим дедом по матери, что бы поддержать моего деда по отцу, возымели свое действие. духовенство Блидберг явно желал жениться в арендаторы доброго человека. И он выбрал Самуэля Юхана Эрикссона.
И тридцатого апреля тысяча восемьсот девяносто пятого возраст две повозки, запряженные быками, повезли из Севедсторпа деревня небогатый скарб, которым владели его обитатели в этом мире. погода стоял на диво знойный, быки утомились на жаре, Но к вечеру следовательно прохладнее, и в конце концов они прибыли в Нэс.
Пожалуй, из них больше всех радовать был двадцатилетний Самуэль Август. Ведь это стало быть возможным как только благодаря тому, что он поспешил между тем домой, не жалея стертой ноги. И в настоящее время он обрел дом, где ему предстояло пребывать и умереть, Но в ту пору он этого, разумеется, не знал.
Итак, Самуэль Август приехал в Нэс.
Позвольте мне в кратких словах описать расположенную в провинции пасторскую усадьбу, жилой дом, выкрашенный в красивый цвет, стоявший в укромном месте среди каштанами, вязами и липами, посаженными заботливыми руками около двора, кто с трех сторон был окружен фруктовым садом и огородом. семейство был невысок, а в нем только только три комнаты, «зала» и комната — обычное притон пастора в те времена. Комнаты были темными, с низкими потолками, Но в них обитали слабость и покой, а синие глаза веселых и счастливых четверых детей могли бы, как солнечным лучам, осветить и более темные комнаты, нежели эти.
Так описал пасторскую усадьбу в Нэсе тот, который жил здесь прежде до Самуэля Августа, в начале девятнадцатого века. Но дом, о котором соглашаться речь, едва не сто годов после стал жилищем арендатора, сюда-то Самуэль Август из Севедсторпа приведет со временем Ханну из Хульта, и светлость буркала новых четверых ребятишек, веселых и счастливых, осветит застарелый алый дом, в котором и в эту пору царили увлечение и покой.
Но до этого времени мы кроме не дошли. покамест вторично слово соглашаться про тысяча восемьсот девяносто пятый год и Самуэлю Августу двадцать лет. А что же женщина с челкой, думает ли он кроме о ней? Ее стиль для него не мало поблек, в последние годы он иногда видел ее, к тому же они жили ныне в разнообразных приходах, что совсем не способствует любви. Но к счастью, духовенство прихода Виммербю прежде обязан был редко произносить проповеди в Пеларне, а в обязанности арендатора входило возить его туда. Чаще только это делал палец дитя арендатора, Самуэль Август. Там он отдельный раз видел Ханну из Хульта, а может, и обменивался с ней несколькими словами. Больше сносный и не требовалось — «…тебя одну я вижу в целом мире», — да оно и было, на всю жизнь… Больше только он, поди, видел ее в мечтах, потому что наталкиваться ее ему доводилось редко, и то на минуту-другую. некогда он увидел ее на книжном аукционе в Пеларне. Ей поручили водить протокол, потому что она была малолеток смышленая и почерк около нее был весьма красивый. В зале аукциона было неимоверно жарко. после она вышла и стала в дверях, что бы охладиться. «И до чего же она, Боже ты мой, была хороша!» — вспоминал Самуэль Август про свои любовные страдания. Вспоминал он не бес горечи и про летний праздничный день в местечке Хульторредсслэтт, где увидел ее в домотканом голубом платье… Ему бы подойти к этой девушке, Но около нее «так и вились парни из Пеларне», и Самуэль Август не посмел приблизиться к ней. Он только «раздосадовался даже до слез и поехал домой».
Самуэлю Августу уже минуло двадцать пять, пора было жениться, Но получить в жены Ханну из Хульта он не надеялся. Он и думать не мог, что такая девушка, как она, посмотрит на какого-то Самуэля Августа, простого парня. Потеряв всякую надежду, он только «досадовал даже до слез» и тот и другой раз, Кагда видел ее. Вообще-то, он мог бес труда встречать себе невесту. В округе хватало расторопных свах, по собственной воле желавших устроить судьбу молодых. Одна из них обязательно хотела жениться Самуэля Августа на несметно богатой девице из дальнего прихода, мечтавшей нет замуж. Она присоветовала ему поехать и посмотреть на эту золотую птицу. Сказывали, словно в приданое зa ней дают пятьдесят тысяч, и Самуэль Август согласился, что не худо бы взглянуть на нее. В ближайшее день он совершенно сел в поезд, кто привез его туда, где нить незнакомая девица, жаждавшая вступить в брак. Но в тот же настоящий пир он воротился домой. Бедному крестьянскому парнишке, желавшему покупать усадьбу, как никому другому нужны были пятьдесят тысяч, подобные браки были около крестьян делом обычным. И он, приехав домой, брел по длинной аллее пасторской усадьбы в глубоком раздумье. опосля он рассказывал, о чем думал тогда:
«Помнится мне, в начале аллеи я думал: «Ясное дело, пятьдесят тысяч — касса большие!! Только я взял бы ее и зa двадцать пять, желание она походила на Ханну из Хульта». Прошел я к тому же немного, почитай до середины аллеи, и подумал: «Да, я взял бы ее и зa десять тысяч, если только походил она на Ханну из Хульта». А Кагда дошел до калитки, тогда уже подумал: «Да желание она походила на Ханну из Хульта, я взял бы ее и бес единого эре».
Видно, женщина эта не походила на Ханну из Хульта, если Самуэль Август больше не ездил к ней свататься.
А опосля была брак в Гебу. Осенью тысяча девятьсот второго. Я не знала вплотную Пера Юхана и Хильду, жениха и невесту, Но благодарна им зa то, что они пригласили на свою свадьбу да облако гостей! В том числе Самуэля Августа. И Ханну. На этой-то свадьбе все и случилось, вернее все началось. Ханна, видно, поняла наконец, что Самуэль Август все время провожающий ее глазами, влюблен в нее, ежели и говорить об этом не смеет. И она откровенный предложила подняться на террасу. Самуэль Август, ясное дело, обрадовался. Только он ни за что на свете не мог встречать свою шляпу, которая лежала в прихожей на столе, дружно со многими другими, точь-в-точь похожими на нее. тут Ханна пообещала сшить ему маленькую монограмму на шляпу, что бы легче было ее щупать на праздниках и вечеринках. Он принял ее болтовня зa воздаяние и плавал в много блаженства до десяти часов вечера. И тут, к большому огорчению, он обязан был удаваться пастора домой. добро бы это мог бы исполнять и его старший брат, ведь он одинаковый был на этом свадебном пиру. Самуэль Август медленно сердился на брата.
Потом он вернулся в Нэс и стал погодить монограмму и… Аллах знает чего. Миновал ноябрь, пришел декабрь, а монограмму он да и не получил! Под кончаться он не выдержал. В крещенский сумерки тысяча девятьсот третьего возраст он написал открытку и как раз, Кагда в Нэсе собралась молодежь, уехал от гостей на почту отправить ее Ханне. «Сим письмом поздравляет тебя сердечно твой друг», — написал он, ведь это был как раз число ее именин. И добавил: «Хочу спросить, живой рукой ли будит готова монограмма?»
Неделю после он получил в отклик открытку. Ханна писала, как праздновала Рождество, и опять о том о сем, а в конце задавала двоедушный вопрос: «Когда дозволительно будит понимать шляпу?»
Самуэль Август купил целую пачку кошмарных открыток (они все сохранились), в которых владыка с роскошными усами, судя по всему, напропалую и элегантно флиртовал с дамой в ясный розовом платье. Этими открытками он начал бомбардировать Ханну, тонко намекая, как здорово ему хотелось бы гнездиться на месте этого усатого господина, если бы женщина в розовом форма была Ханной.
И Ханна отвечала ему не менее заковыристо. Но дальше предприятие около них не двигалось.
Но вот в феврале тысяча девятьсот третьего возраст Ханна приехала в Виммербю, что бы учить ткать паки лучше, чем умела, около известной в округе ткачихи по имени Августа из Алекснэса. И необходимо же, какое везение! некогда вечером, Кагда Самуэль Август как раз был в городе, он случайно повстречал Ханну. Он тогда же пригласил ее на вероятно в кафе «Ройяль», что положило початок многим чаепитиям и прогулкам. совсем немного позднее выяснилось, что ни Самуэль Август, ни Ханна вероятно не любили, Но кутить вероятно считалось шикарнее, чем кофе, а они пара хотели произвести доброжелатель на друга хорошее впечатление. Во всяком случае, других причин заграждать Самуэля Августа охотно тянуть думать не было.
Впрочем, он вконец не замечал, что пьет, — до тово был влюблен. «На меня будто боль какая напала», — объяснял он после. Ханна должна была остаться в городе только до первого апреля. Самуэль Август знал, что, если он до тово времени не сумеет заграждать себя говорить то, что ему да хочется, все будит потеряно. А что, если он осмелится выдавить из себя нужные слова, а она ему скажет «нет»? Ведь тут тожественный все будит потеряно. как бы то ни было, спросить, по крайней мере, он обязан был, бес этого он быть ни за что на свете не мог. Но вечера проходили 1 зa другим, а Самуэль Август только хлестал чай, лишь ли не захлебываясь, а вопроса все не задавал. И вот наступило первое апреля, пир был свежий и сырой, а на нижеследующий погода Ханна должна была уходить домой! Самуэль Август пил думать с ней окончательный раз, и в задний раз они отправились на прогулку. Они все шли и шли, а Самуэль Август ни под каким видом не осмеливался. Но под могила он понял, что действие это самое важное во всей его жизни. «Будь что будет, а немотствовать долее я не могу!» — подумал он. И в самом деле, времени на сомнение уже не оставалось.
Он повел свою ненаглядную в духовный садик. Там рос плакучий ясень, а под ним находилась скамейка, на которую они сели. Было это первого апреля тысяча девятьсот третьего года, падал замоченный снег. о любовь, сколько справедливы болтовня апостола о том, что ты «всего надеешься все преносишь!»[hide][hide]1[/hide]
Наконец-то Самуэлю Августу удалось выдавить из себя мучивший его вопрос:
— как ты думаешь, могли бы мы ютиться с тобой счастливо вдвоем?
А Ханна ответила:
— На все желание Божья!
Она была воспитана в глубоко религиозной семье и считала, что в таком важном деле нужна Божья помощь. Но ее дети не совершенно одобряли ответ, кто она дала Самуэлю Августу. Ему нужен был более известный ответ, и он заслужил его. Но Ханна тем временем кроме не была готова так, сразу, дать ответ… Но все же протест сей значил для него да много, что он не легкомысленно называл эту скамейку местом, где зажглась славный его надежды. И в эту вьюга он заслужил поцелуй, инициатор в их жизни.
А что было с монограммой? Он в конце концов получил ее, Ханна сама пришила ее к его шляпе. Стоя. А Самуэль Август стоял около и светил ей спичками, обжигая пальцы. бал был о ту пору темный, а мания их — бездомная.
Лишь в тысяча девятьсот пятом году около него появился по-настоящему личный дом, а до тово пришлось ему обходиться как только письмами так точно короткими встречами. Эти письма и сегодня хранятся в маленькой коричневой квадратной шкатулке, они лежат там семь десятилетий. дозволительно сказать, что это удивительные письма, зная, что писали их люди, ходившие в маленькую сельскую школу чрез число в ход шести лет. Они написаны красивым почерком, преимущественно ее письма, и ошибок в них вконец мало. Что же до содержания, то это, разумеется, обычные любовные письма, интересные как только для тех, кому они адресованы. Но если спешно мне хочется рассказать эту любовную историю прогрессивно и со всеми наивными подробностями, которые мне преимущественно дороги, ибо, рассказывая о них, я слышу гик своего отца, приведу не мало выдержек из писем, хранящихся в коричневой шкатулке. Я назвала бы их: «Образцы стиля писем деревенской влюбленной туман начала двадцатого века, а да картинки из их повседневной жизни». Тот, который не хочет произносить чужие любовные письма, может пить эти строки.
Первое письмо, написанное Самуэлем Августом опосля вечера на скамейке под плакучим ясенем, переставать благодарности «за каждую нашу встречу, Кагда ты была в Виммербю». «С той самой отверстие не было дня и даже часа, Кагда бы я не думал о тебе, дорогая моя, — пишет он дальше. — Питаю надежду, что и ты не забудешь меня, что я буду как бы отдыхать в твоем сердце, ты для меня несбыточное желание между женщин». И в конце письма: «О ненаглядная моя, не сомневайся в моей любви, причинность она тверда, как скала».
А подпись более спокойная:
«Искренне твой С. А. Эрикссон».
В письме, написанном позднее, той же весной, опосля приезда Ханны в Нэс, он пишет:
«Не могу описать словами, как люблю тебя, я утверждать красиво не умею, быстро ты прости меня. Не дал мне бог дара, каковым наградил других. Но Кагда наши взгляды встречаются, ужели не говорят они тем временем языком любви? Я уверен, что да оно и есть, а что думаешь ты? Верная благо-склонность живет в спокойной груди. По мне, любовь, которая не бушует сильно, а растет и крепнет спокойно и разумно, лучше той, что пылает огнем».
На это известие Ханна отвечает:
«Ты желаешь, что бы я приехала в Нэс и осталась там, причинность тебе на том! Отвечу тебе, что надеюсь и уповаю на всеведущего Господа на Его святую волю, которой нам должно подчиняться. Правда, твоя верная влечение живет в спокойной груди, и мы с тобой можем понять благоприятель друга бес цветистых слов, и если мне судьба существовать близко с тобой, я желаю становиться тебе верным другом. все же нам надо обязательно лучше и надежнее испытывать товарищ друга».
Читая эти письма, дозволительно заподозрить, что Ханна прячется зa всеведущего Господа, потому что сама будто не знает, чего хочет. Но в то же время она парламент тому, что некоторый да очень любит ее, и дарит Самуэлю Августу одно-другое словечко, которым он живет.
«Все прочее ты и бес тово поймешь, скажу лишь, что видела тебя ныне ночью во сне и что вспоминаю о тебе, Кагда выдается свободная минутка, что меня кое-кто выспрашивал о тебе. Желаю, что бы ты поскорее навестил меня… думай почаще о своей Ханне».
Да, Самуэль Август думал о ней и с радостью навещал ее в Хульте, а Кагда возвращался домой, Ханна добром провожала его, шла с ним близко по дороге, и он был ей зa это благодарен:
«Спасибо тебе зa то, что ты шла со мной да долго, надеюсь, ты опосля в этом не раскаялась?»
«И решительно я не раскаиваюсь в том, что проводила тебя. решительно нет! Я не спеша возвращалась домой, погруженная в свои мысли, торопиться мне решительно и не хотелось».
Другим это решительно нисколько не говорит, Но мне нравиться знать, что та, что позднее стала моей матерью, майским вечер тысяча девятьсот третьего возраст долго шла домой, погруженная в свои мысли. Мне как только хотелось бы точно знать точно, было ли ей весело и тепло на душе, замечала ли она, какая картинность вокруг, слышала ли крик черных дроздов, ведь они В любое время поют в Пеларне весенними вечерами, Но этого я не узнаю никогда. Но чувствую, что это было так, как мне представляется.
Много времени для мечтаний около Ханны не было. Из писем видно, как лес ей приходилось работать. Она сидела и ткала и под звук станка справляла тысячу других работ по дому; по воскресеньям пела в церковном хоре, на праздниках общества Голубой ленты и Общества охотников разносила кофе; Кагда ее невестка, живущая по соседству, занемогла, ходила зa ней и помогала управляться по хозяйству. Не удивительно, что чертить письма ей приходилось, как она выражалась, «со скоростью курьерского поезда».
Но и около Самуэля Августа кипа времени на письма не было. «Однако, — писал он в одном письме, — полагается отвозить молоко, до этого я, как всегда, был в хлеву и задавал корм телятам. А в короткое время меж этими делами сижу и пишу уведомление тебе, моя ненаглядная».
Он называл ее своей ненаглядной и своей надеждой и отнюдь не верил какому-то заезжему лектору, выражавшему раздумье в том, что существует настоящая любовь. Подобные глупости дозволено было учить кому нравиться в голову, только не Самуэлю Августу. «Каков был бы согласие бес любви? Для идущего по жизни не непременно любимым, не точно знать самому любви, не мочь быть без ума от кого — все и что бродить по голой пустыне. Нет, мы с тобой будем с ума сходить по ком побратанец друга всем сердцем, что бы исполнять житье нашу как дозволено радостнее».
В том же письме Самуэль Август рассказывает, что он работает на жнейке и что ему нравится это занятие.
«Я сижу и наблюдаю, а инструмент тем временем соглашаться с грохотом и валит, и жнет миллионы соломинок в день. дозволено при этом парить по воздуху о будущем, сооружать планы, придумать столько, что не уместить и на сотнях страниц, Но чаще только соображать о своей ненаглядной, по крайней мере я думаю о ней».
Он прежде возил пастора, Но в настоящее время уже другого. Самуэль Август пережил шесть пасторов Нэсе. по временам он возил и вдову пастора, Ханна пишет в одном письме:
«Если хочешь, можешь приходить в день бес пасторской вдовы».
Понять ее можно: ареопаг пасторской вдовы влюбленным только помеха.
Иногда Ханна писала, что они встречаются сверх меры редко, а одних писем им мало.
«По своей простоте скажу, что хочу, что бы ты приезжал чаще, а то я другой раз скучаю, Кагда медленно тебя не вижу. Не хотела тебе этого выражать и уже каюсь, что написала, Но что написано, то написано. по своему произволу видишь, как свободно девушке проболтаться».
Долгою зимою было тоскливо, а зимой тысяча девятьсот четвертого возраст в Смоланде, видно, было прорва снега, потому что Ханна писала:
«Знаешь ли ты, что около нас осадок соглашаться сутки и ночь. И так себ е нового и интересного в Пеларне нет, да что и черкать отдельно не о чем».
Самуэлю Августу, жившему неподалеку от Виммербю, было, наверное, повеселее. Во всяком случае, он мог грясти на лекции.
«Вчера вечер я был на лекции, рассказывали про Лондон. С интересом послушал про сей махина город».
Первого апреля, год после опосля признания под плакучим ясенем, он снова оказался в городе.
«Вечером первого апреля прошелся я по городу и не мог не поглядеть на тот плакучий ясень около церкви», — писал он.
— Да, сей плакучий ясень Самуэль Август запомнил на всю жизнь, и каждое первое апреля было для него В любое время праздничным, памятным днем.
Снова настало лето, после пришла новая осень, и Ханне прежде казалось, что они встречаются чрезвычайно редко:
«Знаешь, если бы около меня были велосипед и невеста, я бы ездила к ней в десять раз чаще, чем ты ко мне нынешним летом».
Да уж, дела сегодня около Самуэля Августа явно шли лучше, все велосипед сей не «вылез из-под земли». Но и бес велосипеда он навещал бы Ханну да часто, как только мог. Но беременная труд по будням и постоянные поездки так себе с пастором по воскресеньям оставляли жениху маловато времени для встреч с невестой.
Короткое время Ханна нить около майорши из Моссебу, важной персоны в приходе, что бы малость подучиться господским манерам. Там ей вроде было неплохо, Но за всем тем писала она: «Кажется мне, точно меня заперли в большом шкафу».
Ханна боялась присутствовать запертой. иметь место может, то есть поэтому, Кагда время свадьбы приблизилось, она стала колебаться. Наступил тысяча девятьсот пятый год, в июне Самуэль Август и Ханна собрались пожениться. И тогда Ханна неожиданно начала сомневаться, хочет ли она воспитывать замуж. Очевидно, они говорили об этом, и Самуэль Август, верно, был в отчаянии, Но упоминает он об этом как только в одном письме: «Надеюсь, что ты больше не станешь пародировать «не знаю», перестанешь сомневаться, моя дорогая, и решишься под конец останавливаться моей? А пребывать может, ты более не можешь или же не хочешь привязаться меня?»
Ханна ответила ему только после четырнадцать дней: «…Я тебе не ответила на твой нелегкий вопрос, могу ли я, хочу ли я еще раз влюбиться в кого тебя. Ах, как трудно на него ответить, Кагда не знаешь сама, чего хочешь. Ясное дело, ты мне мил по-прежнему, и я всем сердцем хочу избавиться от всех сомнений и все же ни за что на свете не могу предпринимать на столь капитальный шаг. около меня уже как бы вошло в привычку радостно соображать о замужестве как о чем-то опять чрезвычайно далеком, а Кагда оно приближается, мне, как капризному ребенку, хочется убегать и спрятаться. Да, мимоходом мой, я не знаю, поймешь ли ты меня или, скорее, можешь ли возражение меня зa то, что я другой раз говорю тебе «я не знаю». Я не хочу помахивать на капризного ребенка и твердо решила поступить скорее напротив своей воли, нежели напротив воли родительской. стало быть быть, сейчас все зависит от их согласия».
Но ответ родителей около Ханны уже было. Похоже, она боялась, а внезапно кончаться замуж — это едва не то же самое, что работать запертой в шкафу, и потому пряталась зa спину родителей. замечаться может, она хотела ждать исполнять что-нибудь большее до своего замужества, дитя она была способная и начитанная. В свидетельстве об окончании школы по всем предметам около нее были оценки «отлично». Одно время она даже хотела становиться учительницей, Но мать воспротивилась этому. Может быть, она чувствовала, что, выйдя замуж, безвозвратно лишится некоторый возможности?
Самуэль Август ответил на ее письмо:
«Меня радует, что ты столь послушна своим родителям, даже Кагда здравица соглашаться о твоем будущем судьба или же несчастье. тем не менее в таком деле, думается мне, надо иметь место самостоятельной, что бы не приходить чрезвычайно далеко. причинность старые человеки не В любое время могут понять, кого дозволительно любить, а кого нельзя. Может статься, что они захотят выбрать дочери человека, которого она не сможет любить, а даже наоборот. И потому я хочу, что бы мы строили наше гнездо, доверясь одной чуть любви, ибо, полагаясь на то, что скажут другие, счастья не построишь».
А в конце он пишет покорно:
«Коли я неверно понял твое письмо, не посетуй на меня, может, я ответил тебе и не так, как следовало. Хочу В любое время ворожить тебе лишь только одно: «Милая ты моя!»
Сомнения Ханны стремглав рассеялись. «Ведь я люблю тебя, Сэм», — уверяет она его в одном из писем. И она сделала разумный запас — вышла зa Самуэля Августа. Тридцатого июня тысяча девятьсот пятого возраст Юнас Петтер и Лувиса Юнссон справили в Хульте свадьбу своей младшей дочери. И как опосля уверял Самуэль Август, это была веселая свадьба, «хотя мы не танцевали, не дрались…». все-таки жениху было не очень-то весело, оттого что невеста не поехала мгновенно с ним в Нэс. Ей пришлось быть дома к тому же две недели, что бы все перестирать и перемыть опосля свадьбы. «Какой же я был дурень, что согласился на это», — говаривал отдельный раз Самуэль Август, вспоминая об этом. Но да быстро решила его теща, которая, среди прочим, необыкновенно любила его. В приходе ее прозвали «Лувиса — мягкие руки», потому что она помогала всем женщинам при родах. Впрочем, характером она мягкой окончательно не была, В любое время настаивала на своем.
Наконец Самуэль Август все же привез свою любимую жену в Нэс, где они и прожили нераздельно пятьдесят шесть лет.
Как только Ханна устроилась в своем новом доме, она написала родителям письмо, которое, бес сомнения, их что есть мочи обрадовало:
«Дорогие мои родители! Настоящим письмом шлю вам свое сердечное благодарность зa все! Даже если я ни во веки веков не сумею наказывать либо выразить свою взятка моим добрым, любящим родителям, брату и сестрам, благоволение к ним согреет мое сердце, и я, поднимая глаза к небу, благодарность всемилостивого Господа, даровавшего мне их и дорогой сердцу моему отчий дом, что я ни во веки веков не забуду, с которым да тяжело расставаться. Правду сказать, я начинаю освоиться здесь и верю, что полюблю мой свежий дом. Работы здесь да хватает, бес дела работать не придется, при всем том занятие не тяжелая, мне по силам».
Она хотела, что бы родители поскорее приехали навестить ее, Но «…майоршу пригласим, Кагда приведем в расписание комнату и гардеробы, с этим управимся быстро, как только позовем столяра и маляра. около нас две стельные коровы. Мы с Сэмом были ночью в хлеву, пока одна из них не отелилась». (Домашние звали Самуэля Августа Сэмом, и Ханна считала, что Сэм в обиходе удобнее, чем Самуэль Август.)
К тому времени священник Самуэля Августа передал ему аренду пасторской усадьбы. Ханна стала новой хозяйкой в доме, а лучшей хозяйки ни 1 крестьянин не мог бы и пожелать. Она была на невидаль толковая во всем, что требуется для жены крестьянина, и ее ценили и уважали повсюду, гораздо бы она ни пришла. В ней была какая-то естественная доверие в себе, которую замечали окружающие, и во всех жизненных испытаниях ей на услуга приходил логичный ум. Пасторская семья, ее новые соседи, считали ее «доброй, приветливой и любезной», а Юхан из Вендельбу, малый старичок, покупавший в Нэсе молоко, считал, что она «как понятный день». опосля тово как она в лучший раз налила ему молока, он при встрече с Самуэлем Августом сказал: «До чего же хороша около тебя жена! И, поди, богата к тому же!»
Нет, богатой она не была. Но как говорит разумный Соломон о прилежной жене: «Цена ей намного выше жемчугов!» А прилежной Ханна была. Читая ее письма родителям первых годов замужества, я вижу до собой молодую расторопную хозяйку, мастерицу на все руки. Она доила коров и правила лошадьми, пряла и пекла, работала бес устали, управлялась со служанками и работниками, как занималась этим всю жизнь. о своем доме и домочадцах она пеклась да сильно, что Кагда некогда заболела, то, выздоровев, увидела, что «все сами не свои от радости, что я еще на ногах и стану хозяйствовать».
Она не забывала и способствовать бедным и несчастным, которых в то время было немало.
Ее мать, Лувиса — мягкие руки, научила ее пособлять тем, который нуждается в помощи. И верно, она была довольна, получив письмо, которое дитя написала ей опосля нелегкого дня: «Нынче вечер навестила я бедную женщину в Стенбеккене, около нее малое младенец и сожитель пьяница».
Но вот и Ханна родила ребенка, хотя, как видно, это не очень-то помешало ей управляться с хозяйством. «Я потеряла покой, — пишет она, — Кагда услышала, что сестра занемогла и лежит в постели. Во день запрягла Фрейю и поехала к ней. В одиннадцать мы выпили кофе, и я поехала назад, к своему мальчику. А дитя около меня сильный и славный, — продолжает Ханна. — Я успеваю утром подоить коров, приду, а он еще раз протяжно спит».
У нее появились вдобавок дети, только она родила четверых. И между тем другой раз приезжала повитуха помочь ей, «чтобы я могла хотя продолжаться избавляться и малость сделать, вот свинью собираемся заколоть».
А что делал тем временем ее сожитель Самуэль Август был передовым крестьянином; индивидуальность общительный, он принимал горячее покровительство в жизни своего края. Он собирал крестьян и организовывал маслобойное объединение, соединение выращивающих племенных быков, соединение коневодов и снова что-то, только я не знаю. Он во многих отношениях был примером в округе — бывалый животновод, земледелец. зa время своего крестьянствования он убрал восемьсот груд мелких камней и десять тысяч валунов с пашен Нэса. Возможно, не все скалы он убирал своими руками, об этом дозволительно рассматривать по его ответу маленькому сынишке. Из воспитательных соображений он попросил сына убрать с поля не мало камней. Четырехлетний сынишка не захотел этого делать. тут-то благодетель сказал: «Ну, между тем они останутся быть здесь и тебе придется их убирать, Кагда ты станешь крестьянином». — «Нет, — отвечал мальчик, — пусть их работники убирают».
Самуэль Август умел что направлять работниками. Ведь это правда, что добрые человеки умеют приспособлять с людьми. К тому же ему повезло, что он крестьянствовал в то время, Кагда это мастерство приносило радость, и для него имелись все условия, и он всем сердцем любил свое дело.
Но до только он любил Ханну, кажется, я уже говорила об этом? самопроизвольно он говорил об этом часто. приблизительно и тот и другой сутки до конца своей жизни. Он не переставал повторять, как счастлив с ней, повторял, как ему, повезло, что она появилась в его жизни и живет в его доме. если он, придя домой, не видел жену в ту же секунду, его волновало как только одно: «Где моя женушка?»
Кристофер Польхем, особа умный, говорил, что для детей хорошо, Кагда родители ласковы приятель с другом. Польхем, бес сомнения, одобрил бы Самуэля Августа. Ласковее человека, чем он, между крестьян трудно было найти. Во всяком случае, около смоландских крестьян не было принято говорить свои чувства, как это делал Самуэль Август. Мы, дети, привыкли к тому, что священник на наших глазах отдельный число нет-нет верно и приласкает мать. Кагда одна из моих сестер в двухлетнем возрасте увидела открытку, на которой мужчина ласково прильнул лицом к шее несовершеннолетний дамы, она, как бы узнав, воскликнула: «Папа щекочет шею!»
Детей Эрикссонов из Нэса звали: Гуннар, Астрид, Стина и Ингейерд. Счастливы были дети, которые там жили и родителями которых были Самуэль Август и Ханна. Почему они были счастливы? Я задавала себе сей задача и думаю, что знаю на него ответ. Счастливым делали наше отрочество надежность и свобода. Спокойно и надежно нам было с родителями, которые да крепко любили наперсник друга. Они были В любое время с нами, Кагда мы нуждались в них, Но они не стесняли нас и позволяли гладко и весело бродить вокруг, а какие прекрасные места для игр были в Нэсе нашего детства! Разумеется, нас воспитывали послушными и богобоязненными, как было принято в то время, Но в играх нам предоставляли полную свободу и николи зa нами не следили. И мы играли, играли бес конца, как это мы только не заигрались до смерти! Мы, как обезьяны, лазали по деревьям и крышам, прыгали со штабелей досок и стогов сена до того, что начинало болеть в животе, ползали в выдуманных опасных подземных ходах — в больших кучах опилок, плавали, кроме не научившись плавать, напрочь забывая приказ мамы «не входить в воду глубже пупка». Но мы выжили все четверо.
В детстве нас ни один человек не бранил. Мама не ругала нас, очевидно, потому, что мы слушались ее с первого слова. Это она воспитывала нас, и я не помню, что бы Самуэль Август когда-то занимался нашим воспитанием. Я считаю, что она справлялась с этим прекрасно. внимать мы, бес сомнения, были должны, Но она не предъявляла нам массу ненужных и невозможных требований. Например, от нас не требовали, что бы мы непременно приходили прежде к обеду; опоздаешь — возьми себе что-нибудь в кладовке. И ни один человек зa это не выговаривал нам. Я не помню также, что бы она хотя раз упрекнула нас, Кагда мы приходили восвояси в порванной или же запачканной одежде. Видно, она считала, что дитя имеет прерогатива измазаться, войдя в ярость во время игры. Она не ругала нас также, если кто-нибудь неожиданно набедокурит. Например, в тот раз, Кагда напитки сестренка влезла на кухонный пища и опрокинула чан с тестом для кровяных хлебцев, пальта, Ханна, не сказав ни слова, вымыла испачканную в крови малышку, надела на нее чистое гардероб и подала на еда вещь другое на место пальта.
Эта воля не означала, что около нас не было обязанностей. Само собой разумеется, мы должны были учить работать. С шести годов мы начали пропалывать репу и убавлять крапиву для кур. По мере тово как мы росли, нас, Кагда требовалось, брали на уборку урожая. А требовалось едва не всегда! В сутки своей конфирмации я до обеда подбирала колоски ржи, а опосля обеда причащалась. От работы невозможно было улизнуть. Если, например, наши одноклассники, городские дети, около которых были школьные каникулы, приходили и звали нас поехать с ними на велосипеде на не мало дней во время прополки репы, нам оставалось только отказаться. Порученное суть нуждаться было выполнять. Мне думается, это пошло нам на пользу, помогло позднее воспитывать даже достаточно трудную работу бес нытья и жалоб. «Знай себе жми дальше, не останавливайся», — призывала нас она, стоило кому-нибудь задуматься во время мытья посуды, ведь мы и помогали ей по дому.
Это мы запомнили на всю жизнь. «Знай себе жми дальше, не останавливайся», — сколь раз я говорила это себе самой, превозмогая нетерпение бросить надоевшую мне, неинтересную работу неоконченной. А Кагда меня подмывало совершить что-нибудь через силу рискованное, мне на услуга приходили слова: «Не заходи в воду глубже пупка!»
Наша житье в Нэсе протекала бес больших бед, да зачастую подстерегающих людей. Но некогда выше- благоприятный согласие едва не рухнул. Самуэль Август еле не умер от воспаления брюшины. Его привезли в больницу с лопнувшей калека кишкой, и Ханна безвыездно была при нем, она провела в больнице весь месяц, покамест не миновала опасность. Самуэль Август был твердо уверен, что бес ее помощи он не выжил бы; он утверждал, что «ее молитвы поднимались, действительно дым, до самого неба», что они-то и помогли ему либо даже просто то, что она сидела около его кровати. зa нами, детьми, во время болезни отца что присматривали, и тем не менее я помню, что сей луна был для меня пустым и холодным. Но Ханна, разумеется, должна была все время быть с Самуэлем Августом. В печаль и в блаженство они жили друга для друга.
«Ты В любое время в моих мыслях, поступках, да, я хочу В любое время ютиться только для тебя», — писал он апрельским днем тысяча девятьсот третьего года, вскоре опосля вечера под плакучим ясенем. И он сдержал свое обещание. Ханна оставалась его «милою, ненаглядною» всю положение начиная с девяти лет. Она состарилась, они состарились оба, Но это нисколько не изменило. Помню, им было уже зa восемьдесят и житье около них остановилась, замерла, а он сидел, держа ее руку в своих ладонях, и ласково говорил: «Милая моя, ненаглядная, славно нам с тобой работать здесь и спать на солнышке».
По вечерам, лежа в постели, они, предварительно чем уснуть, протяжно беседовали. после Ханна обычно пела псалом, а Самуэль Август удивительно проникновенно читал «Отче наш» и «Благословен будь». Случалось, что я, приехав навестить их, находилась тихонько зa дверью и слушала. И думала при этом: «Как медленно к тому же это продлится?»
Особенно запомнился мне майский пир тысяча девятьсот шестьдесят первого. Они улеглись и стали лопотать о том о сем, что случилось зa день. Ханна прочитала «От нас уходит Божий день», псалом, что они да зачастую пели. крайний куплет его гласит:
Но если тихой смерти зов
В ночи услышу я,
Скажу, надежду затая:
«Тебе, Господь, принадлежит
И жизнь, и гибель моя».
Это были последние слова, которые Самуэль Август слышал из ее уст. едва погодя с ней случился удар, и сквозь не мало суток Самуэль Август потерял Ханну. Он увидел ее чуть в гробу, бледную как гибель и по-новому, по-странному прекрасную.
До тех пор он не плакал, Но Кагда взял ее руку в свои ладони и почувствовал ее холодный холод, плач хлынули около него из забота и, отчаянный всхлипывая, он произнес:
— что раз я согревал твои рученьки! сейчас он уже не мог их согреть.
Но он продолжал жить.
— Одни уходят раньше, другие позднее, — говорил он, — безделица тогда не поделаешь.
У него была удивительная желание жизни и твердая закон в общежитие грядущую, по-этому гибель Ханны не сломила его.
Он продолжал приохотиться к кому-чему ее, утверждать о ней, хвалить, перечислять ее достоинства. Он продолжал души не чаять в ком ее и в девяносто четыре года, Кагда беспечальный и удовлетворительный лежал в постели в доме хроников, служившем ему последним пристанищем на земле.
— Да, малютка мое, какая мать около тебя была! — сказал он, Кагда я навестила его в окончательный раз.
Да, конечно, около меня была прекрасная мать. И какой отец! Какое верное было около него сердце, любившее до последнего часа!
И как он любил рассказывать! Хорошо, что ему было это свойственно, или бы я не узнала да дождь о том, что было да исстари в жизни Самуэля Августа из Севедсторпа и Ханны из Хульта.
Июльским вечер тысяча девятьсот шестьдесят девятого возраст Самуэля Августа не стало. Он был твердо уверен, что встретится с Ханной.
Я вижу их как живых в небесном жилище. Там, верно, растет плакучий ясень на краю Божьего сада, а они сидят под ним. Он держит ее руку в своих ладонях и ласково говорит ей:
— Милая моя, ненаглядная! Славно нам работать с тобой и спать на солнышке!