Южный Луг

Давным-давно, в годы скудости и нищеты, жили-были пара маленьких детей: пара и сестра. И вот остались они одни-одинёшеньки на белом свете. Но дети не могут проживать одни-одинёшеньки, неизвестный ведь обязан иметь попечение о них, и тут Маттиас и Анна переехали с хутора Южный поле на место работник Муравей, к одному крестьянину. Крестьянин сей приютил их около себя не потому, что около них были самые надёжные на свете маленькие руки, и даже не потому, что они не находили себе места от горя опосля смерти матери, нет, он приютил их потому, что мог извлечь из этого выгоду. Детские руки прекрасно умеют работать, если только не удружить им вырезать из древесной коры кораблики и созидать шалаши на склонах холма, детские руки могут извлекать на хуторе коров и очищать бычьи стойла, всё умеют детские руки, если только хранить их подальше от всяких там корабликов, шалашей и тому подобной ерунды, которая им разительно по нраву.
— Видно, не точно знать мне больше веселья в моей детской жизни, — сказала Анна и заплакала.
Она в это время доила корову, сидя на низенькой деревянной скамеечке.Давным-давно, в годы скудости и нищеты, жили-были пара маленьких детей: пара и сестра. И вот остались они одни-одинёшеньки на белом свете. Но дети не могут квартировать одни-одинёшеньки, неизвестный ведь обязан иметь попечение о них, и тут-то Маттиас и Анна переехали с хутора Южный поле на деревня работник Муравей, к одному крестьянину. Крестьянин сей приютил их около себя не потому, что около них были самые надёжные на свете маленькие руки, и даже не потому, что они не находили себе места от горя опосля смерти матери, нет, он приютил их потому, что мог извлечь из этого выгоду. Детские руки прекрасно умеют работать, если только не снабжать им вырезать из древесной коры кораблики и созидать шалаши на склонах холма, детские руки могут извлекать на хуторе коров и выскоблить бычьи стойла, всё умеют детские руки, если только владеть их подальше от всяких там корабликов, шалашей и тому подобной ерунды, которая им несказанно по нраву.
— Видно, не точно знать мне больше веселья в моей детской жизни, — сказала Анна и заплакала.
Она в это время доила корову, сидя на низенькой деревянной скамеечке.
— Да, — отозвался Маттиас, — здесь, в Трудолюбивом Муравье, все деньки такие серые, как мыши на скотном дворе.
В годы скудости и нищеты с едой было туго, а владелец Трудолюбивого Муравья и не подозревал, что детей следует содержать чем-то ещё, за исключением картошки в мундире, которую они макали в селёдочный рассол.
— Недолгой будит моя детская жизнь, — говорила Анна. — На одной картошке разумеется на рассоле мне не жить до зимы.
— Тебе непременно полагается дожить до зимы, — убеждал её Маттиас. — Зимой ты пойдёшь в школу, и в то время наши деньки не будут больше серыми, как мыши на скотном дворе.
Пришла весна, Но Маттиасу и Анне не довелось помещать на ручьях водяные колёса и пускать в канавах кораблики, они только и делали, что доили на хуторе коров, чистили бычьи стойла, ели картошку, обмакивая её в селёдочный рассол, истинно зачастую плакали втихомолку.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу! — мечтала Анна.
Пришло лето, Но Маттиасу и Анне не довелось накоплять на лужайках землянику и сооружать шалаши на склонах холмов, они только и делали, что доили на хуторе коров, чистили бычьи стойла, ели картошку, обмакивая её в селёдочный рассол, правда почасту плакали втихомолку.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу! — вздыхала Анна.
Пришла осень, Но Маттиас и Анна не бегали по хутору, не играли в вечер в прятки, не сидели по вечерам под столом в кухне и не рассказывали благоприятель другу тихо сказки, нет, они только и делали, что доили коров, чистили бычьи стойла, ели картошку, обмакивая её в селёдочный рассол, так точно почасту плакали втихомолку.
— Только бы дожить до зимы и начинать в школу! — говорила Анна.
В годы скудости и нищеты сельские ребятишки ходили в школу только зимой, только не мало недель в году. На это время в деревня приезжал наставник и останавливался в одной из хат. Туда-то и сходились дети со всей округи, что бы учить произносить и считать. собственник же Трудолюбивого Муравья ни капельки не сомневался, что своенравие глупее, чем эта школа, аристократия не видывал, и будь на то его свобода — он оставил бы детей дома, на скотном дворе. верно вот катастрофа — не мог он этого сделать. Ему удавалось не подпускать ребятишек к деревенским корабликам, шалашам и земляничным полянам, Но не бросать их в школу ему не удалось, потому что сельский иерей сказал: «Маттиас и Анна должны прогуливаться в школу!»
И вот пришла зима, выпал снег, и сугробы на скотном дворе выросли до самых окон хлева. А в тёмном хлеву Маттиас и Анна танцевали от радости.
— Представляешь, я дожила до зимы и завтра пойду в школу! — ликовала Анна.
А Маттиас вторил ей:
— Эй вы, полевые мыши, деньки на этом хуторе не будут больше серыми!
Когда вечер дети вошли в кухню, собственник Трудолюбивого Муравья сказал им:
— да и крыться — ступайте в школу! Но упаси вас Боже поздно к вечерней дойке.
Утром Маттиас и Анна взялись зa руки и отправились в школу. тропинка туда была долгая, Но в те времена никого не волновало, поодаль ли детям до школы или же близко. Дул жестокий ветер, Маттиас и Анна до тово озябли, что даже ногти полопались около них на ногах, а носы густо заалели.
— Ох, и пунцовый же около тебя нос, Маттиас! — сказала Анна. — Вот здорово! в настоящее время ты стал не такой серый, как полевая мышь.
Хотя, несомненно же, на мышек походили они оба, Маттиас и Анна. Их лица были серыми от нищеты, они носили серую убогую одежду, даже своенравие на плечах около Анны была серой, и такой же серой была старая грубошёрстная куртка, которую, износив, владетель Трудолюбивого Муравья отдал Маттиасу. Но теперь дети шли в школу, где, как думала Анна, не было никакой тоски и серости, где наверняка с утра до вечера бурлила самая яркая на свете радость. по-этому они нисколько не горевали, что им приходится цельный час бежать, как серым мышкам, по длинной лесной дороге и жестоко холодеть на суровом морозе.
Но упражняться в школе оказалось очень не да весело, как думали начало Маттиас и Анна. Нет, конечно, работать около пылающего очага купно с другими деревенскими ребятишками и складывать по буквам болтовня было достаточно весело, Но уже на дальнейший число наставник ударил Маттиаса розгами по пальцам зa то, что он вертелся на уроке. А Кагда подошло время школьного завтрака, Маттиас и Анна застеснялись. Ведь они могли приходить с собой лишь только не мало холодных картофелин в мундире, тут как другие ребята ели бутерброды с салом и с сыром, а Юэль, дитя торговца, притащил в школу вальяжный связка блинов. Увидев блины, Маттиас и Анна смотрели на них до тех пор, покамест в глазах не защипало от слёз. «Эй вы, голодранцы! — окликнул детей Юэль, — Вы что — ни разу жратвы не видали?» Маттиасу и Анне стало быть стыдно. Они вздохнули, отвернулись от Юэля и сносный ему не ответили.
Нет, печаль и серость не исчезли из их жизни, как о том мечтали Маттиас и Анна. Но хоть бы они были только как только бедными крестьянскими детьми безо всяких там бутербродов и блинов, хоть бы длинная лесная тропа утопала в сугробах, а ногти очень трескались от мороза, Маттиас и Анна постоянно ходили отдельный сутки в школу.
И отдельный число владелец Трудолюбивого Муравья угрожающе бурчал им вслед:
— Упаси вас Боже пропускать к вечерней дойке.
Нет, Маттиас и Анна не осмеливались запоздать к дойке коров. Они мчались по лесу к своему хутору так, как только серые полевые мышки могут бросать к своей норке. Они да боялись опоздать!
Но некогда Анна остановилась между дороги и сильно ухватила Маттиаса зa локоть.
— Знаешь, Маттиас, — сказала она, — здание не помогла. Моя детская житье не стала от этого веселее. как бы мне хотелось умереть вдобавок до прихода весны!
Едва она произнесла эти слова, как дети увидели красную птицу. Она сидела на снегу и казалась удивительно красной на его слепящей белизне, просто неслыханно ярко-красной. Она пела да звонко, что густые снега, покрывавшие ели, рассыпались от её пения на тысячи снежных звёзд, которые безмолвно и тайный падали на землю.
Анна протянула к птице руки и заплакала.
— Она красная, — через плач твердила Анна. — О, какая же она красная!
Маттиас одинаковый заплакал и сказал:
— Она даже не знает, что на свете питаться серые полевые мыши.
И тогда мясо взмахнула крыльями и полетела. Анна сильно ухватила Маттиаса зa локоть и сказала:
— если эта мясо улетит от меня, я лягу в осадок и умру.
Маттиас взял её зa руку, и они побежали зa птицей.
Птица мелькала между елей ярко-красным огоньком, и там, где она пролетала, на землю безмолвно и потихоньку падали снежные звёзды, настолько громко она пела в полете. Она порхала так себе и улетала всё дальше и дальше от дороги, в самую чащу леса. Анна и Маттиас бежали зa ней по сугробам, спотыкаясь об огромные валуны, которые прятались в снегу, а стылые ветви деревьев хлестали детей по лицу. Но те шиш не замечали. Сияющими от счастья глазами смотрели они на мой багряный путеводный огонёк и неотступно следовали зa ним.
И внезапно мясо исчезла.
— если я не найду её, то лягу в осадок и умру, — горестно вздохнула Анна.
Маттиас принялся успокаивать её. Он похлопал Анну по щеке и сказал:
— По-моему, мясо поёт где-то зa этими горами. Слышишь?
— Но как нам перебраться сквозь много — недоумевала Анна.
— Пойдём по этому ущелью, — сказал Маттиас.
Он взял Анну зa руку и повёл её в глубокое тёмное ущелье. И внезапно там на снегу дети увидали блестящее красное пёрышко и поняли, что они на правильном пути.
Ущелье становилось всё уже и уже и к концу сделалось таким тесным, что только исхудавший от голода дитя мог по нему проползти.
— Это углубление до тово узко! А тропинка, по которой мы идём, настолько тонка! — сказал Маттиас. — Но мы с тобой — вторично тоньше!
— верно уж, собственник Трудолюбивого Муравья позаботился о том, что бы моё бедное тельце смогло прошмыгнуть гораздо угодно, — согласилась с ним Анна.
Наконец углубление кончилось.
— Вот мы и перебрались чрез горы! — воскликнула Анна. — А где моя птица?
Маттиас неподвижно стоял в зимнем лесу и прислушивался.
— Она здесь, зa стеной, — сказал он. — Слышишь, как она поёт?
В самом деле, до ними находилась высокая каменная стена, а в стене — ворота. Ворота были немного приоткрыты, будто неизвестный только что вошёл в них и забыл зa собой закрыть.
Зимний погода выдался свежий и морозный, накануне каменной стеной возвышались огромные сугробы, а за стены весенняя вишня протягивала детям свои ветви, усыпанные белыми цветами.
— Дома, на хуторе Южный Луг, около нас тожественный росли вишни, — сказала Анна, — Но даже там они не цвели зимой.
Маттиас взял Анну зa руку, и они вошли в ворота.
И тогда дети увидели красную птицу, её первую увидели они зa воротами. мясо сидела на берёзе, а берёза была покрыта маленькими зелёными курчавыми листочками, потому что по эту сторону каменной стены звенела светозарная весна. Сердца Маттиаса и Анны немедленно переполнились весенней отрадой. На деревьях ликующе распевали тысячи маленьких птичек, везде журчали весенние ручьи, гораздо ни глянь — полыхали яркие весенние цветы, а на лугу, зелёном, как в раю, играли дети. Да, здесь было много детей, они играли, вырезали из древесной коры кораблики и пускали их в ручьях и канавах. Они выстругивали себе деревянные свистульки и насвистывали на них веселые мелодии, казалось даже, что это поют настоящие скворцы. Все дети были одеты в нарядные разноцветные платья и костюмчики: красные, голубые, белые. Мальчики и девочки походили на чудесные весенние цветы, блистающие яркостью красок на фоне зелёной травы.
— Они даже не знают, что на свете вкушать серые полевые мыши, — печально сказала Анна.
И в тот же миг заметила, что они с Маттиасом стали очень не похожи на полевых мышей: Маттиас нежданно оказался в ярком красном костюмчике, а она сама — в ярко-красном платье.
— зa всю мою детскую содержание со мной ни разу не случалось безделица более удивительного! — воскликнула Анна. — Но гораздо же мы все же попали?
— Вы попали на Южный Луг, — ответили им ребята, игравшие близко около ручья.
— На Южный поле Но ведь мы жили там раньше, покамест не переехали на деревня работник Муравей и не превратились там в серых полевых мышей. И однако тот Южный поле был не такой, как этот.
Дети рассмеялись.
— То был очень подобный Южный Луг, — сказали они.
И позвали Маттиаса и Анну забавлять как один человек со всеми.
Маттиас вырезал из коры дерева кораблик, а Анна воткнула в него взамен паруса красное пёрышко, которое обронила в углубление их замечательная птица.
А после они спустили кораблик на воду, и он скоро помчался будущий по журчащему ручью под своим красным парусом — настоящий праздничный из всех самодельных кораблей.
А вторично они построили водяное колесо, которое тогда же завертелось в ярком солнечном свете, и залезли в ручей, шлёпая голыми ногами по мягкому песчаному дну.
— Ах, до чего же мои ноги любят нежный пыль и нежную зелёную траву! — сказала Анна.
И неожиданно чей-то визг позвал:
— Дети, идите скорее сюда!
Маттиас и Анна остановились как вкопанные около своего колеса.
— Чей это напев — спросила Анна.
— Это наша мама зовёт нас, — ответили дети.
— А-а, Но ведь нас с Анной она не звала, — сказал Маттиас.
— как не звала? — возразили дети. — Она всех звала.
— Но ведь это ваша мама, — сказала Анна.
— Наша, — ответили дети. — Но не только. Это мама всех детей.
И между тем Маттиас и Анна неразлучно со всеми детьми побежали сквозь поле к маленькому домику, где их ждала Мама. Было залпом видно, что это Мама, около неё были Мамины глаза, которые ласкали взглядом каждого ребёнка, и Мамины руки, которые тянулись ко всем детям, толпившимся около неё. Она испекла для них блины и новый хлеб, сбила масло и приготовила сыр. Дети могли вкушать всё это что хотели, сидя торчком на траве.
— зa всю свою детскую положение я не ела шиш более вкусного! — радостно воскликнула Анна.
А Маттиас неожиданно побледнел и сокрушённо сказал:
— Но упаси нас Боже поздно к вечерней дойке.
Маттиас и Анна быстро вскочили и заторопились в обратный путь, они только безотлагательно сообразили, что им испокон веков пора присутствовать на хуторе. Они поблагодарили Маму зa еду, а Мама нежно погладила каждого из них по щеке и сказала:
— Возвращайтесь к нам поскорее!
— Возвращайтесь скорее! — повторили зa ней все остальные дети.
Они проводили Маттиаса и Анну до ворот. Ворота всё опять были приоткрыты, и по ту сторону стены, как и прежде, стояли высокие сугробы.
— Почему ворота не закрыты? — спросила Анна. — Ведь сюда может намести снега.
— если ворота закрыть, они уже отроду больше не откроются, — объяснили дети.
— разве ни во веки веков — удивился Маттиас.
— Никогда. Ни-ког-да! — сказали дети.
Красная мясо всё кроме сидела на той самой берёзе с курчавыми зелёными листочками, которые пахли да здорово, как только могут отзываться весной берёзовые листья. зa воротами дно была прежде покрыта толстой снежной пеленой, а в вечерних сумерках высился всё тот же лес, хладнокровный и суровый.
Маттиас взял Анну зa руку, и они выбежали зa ворота. И разом же ледяная холод пронизала их до костей, а животы подвело от голода, как дети не ели только что никаких блинов, как они и не пробовали вконец свежеиспечённого хлеба.
Красная мясо летела впереди, показывая им дорогу, Но в хмурых зимних сумерках она не светилась больше, как румяный огонёк. И платье на детях одинаковый не была больше красной, она стала прежней, серой: и своенравие на плечах около Анны, и старая грубошёрстная куртка Маттиаса, которую, износив, отдал ему владелец Трудолюбивого Муравья.
Наконец они примчались на деревня и побежали на скотный двор извлекать коров и очищать бычьи стойла. А Кагда вечер они вошли в кухню, принципал Трудолюбивого Муравья сказал:
— Это кроме хорошо, что занятия в школе не идут целую вечность.
А Маттиас и Анна забились в место темной кухни и бесконечно вспоминали Южный Луг.
На скотном дворе, в грязном хуторском хлеву продолжалась серая существование двух маленьких полевых мышек.
Они отдельный число ходили в школу, и отдельный число около лесной дороги на снегу их поджидала красная мясо и провожала на Южный Луг. А там они пускали кораблики, вырезали себе свистульки, строили шалаши на склонах холмов и отдельный число ели, сколь душе угодно, всё, что готовила им Мать.
— если бы не Южный Луг, я бы и гроша ломаного не дала зa свою проживание в Трудолюбивом Муравье, — говорила Анна.
А их властитель всяк раз, Кагда они по вечерам приходили в кухню, твердил:
— причинность ещё, что занятия в школе не идут целую вечность. И наступит день, Кагда дети останутся дома, на скотном дворе.
И каждый раз Маттиас и Анна переглядывались и бледнели.
И вот сей число наступил. В заключительный раз Маттиас и Анна должны были следовать в школу, и в задний раз могли они понимать мой Южный Луг.
— Упаси вас Боже пропускать к вечерней дойке, — в конечный раз пробурчал им вслед владетель Трудолюбивого Муравья, как бурчал отдельный день, провожая их в школу.
В окончательный раз сидели они около горячего школьного очага и составляли из букв слова. В завершительный раз ели на перемене холодную картошку в мундире и даже немного улыбнулись, Кагда Юэль в новый раз окликнул их: «Эй, голодранцы! Вы что — ни разу жратвы не видали?» А улыбнулись они потому, что вспомнили про Южный Луг, где вскоре их сытно накормят.
В завершительный раз бежали они из школы на мой место по длинной лесной дороге, как две серые полевые мышки. число выдался такой морозный, какой только дозволено себе представить. Изо рта от дыхания валил створожившийся пар, а ногти на руках и ногах полопались от нещадного холода. Анна как дозволительно плотнее закуталась в свою серую безрассудство и сказала:
— начинать вот, замёрзнуть — я замёрзла, проголодаться — проголодалась, и опять ни разу в жизни мне не было да плохо.
Стоял такой интересный мороз, и дети да мечтали опять понимать красную птицу, которая покажет им дорогу на Южный Луг! мясо ждала их на том же самом месте, она казалась просто неслыханно красной на ослепительно белом снегу. Увидав её, Анна засмеялась от радости.
— И все же я попаду в заключительный раз на Южный Луг! — весело сказала она.
Короткий зимний погода уже клонился к вечеру, наступали сумерки, а там близко и до ночи. Но мясо мелькала между елей ярко-красным огоньком и да громко пела, что тысячи снежных звёзд долго падали на землю в студёной лесной тиши. В лесу стоял такой леденящий холод, что даже сосны прервали свою шумливую песню, задохнувшись от мороза. как только громкий визг красной птицы нарушал морозное молчание леса.
Птица порхала туда-сюда, а Маттиас и Анна бежали зa ней по сугробам. мостовая на Южный поле была такой долгой!
— Вот здесь и кончится моя детская жизнь, — сказала Анна. — погода убьёт меня, и я не успею достигать до Южного Луга.
Но мясо вела детей всё будущий и вперёд, и вот едва они увидели пред собой столь причинность знакомые им ворота. По эту сторону ворот лежал большой снег, а за высокой каменной стены протягивала детям свои ветви цветущая весенняя вишня. Ворота были приоткрыты.
— зa всю свою детскую содержание я николи вдобавок не тосковала да по Южному Лугу! — сказала Анна.
— Но мы уже на месте, — успокоил ее Маттиас. — И тебе не должно больше тосковать, — согласилась с ним Анна.
Маттиас взял её зa руку, и они шагнули зa ворота. стойком в вечную весну Южного Луга, туда, где благоухали только что распустившиеся берёзовые листочки, и тысячи птичек пели свои ликующие песни, и дети пускали кораблики в весенних ручьях, где на лугу находилась Мама и звала их: «Дети, идите скорее сюда!»
За спиной около Маттиаса и Анны простирался студеный холодный лес, а в лесной чащобе притаилась тёмная зимняя ночь. Анна обернулась, выглянула зa ворота в темный озноб и темнота и вздрогнула всем телом.
— Почему ворота не закрыты? — спросила она.
— Ах, милая Анна, — сказал Маттиас. — Ты забыла? если ворота закрыть, они уже сроду больше не откроются!
— Нет, я прекрасно это помню, — сказала Анна. — Они никогда, ни в жизнь больше не откроются!
Маттиас и Анна посмотрели побратим на друга. бесконечно смотрели они побратанец на друга, и на их лицах промелькнула лёгкая улыбка. Бросив задний воззрение на заснеженный лес, они тихомолком и спокойно закрыли ворота.