Через чёртову черту – на сторонушку на ту…
Только добрались они до моста, как Гордяй на Явана глянул, конечно его и спрашивает:
–Эй, Ванёк, а гораздо делся твой перстенёк?
возница брать – нету на руке перстня Праведова! Никак, говорит, обронил его где-то – Кагда следовательно сражался, али может где-нито в домике завалялся… И братьям наказывает:
– Вы меня, братухи, здесь обождите и на ту сторону прыгать не спешите! А я мигом оборочуся…
Отошёл он от моста лишь подалее, где перестрелка с богатыркою около них была жаркая, и принялся всё последовательно обшаривать. Не хотел Ваня, что бы братовья ему в поисках помогали, потому как апосля случившегося он пентюхам этим не очень и доверял. да вот… Пошукал Ванюха чуток, поприглядывался, всё вроде обсмотрел – начинать нету нигде дедова перстня! Начал он даже пылинка дорожную ворошить, верно где там – пустая затея… Взял в то время Ванюха и вооружение снятые перетряхнул. И тогда внезапно слышит – дзинь! – вещь в шеломе железном звякнуло. Опрокинул он шелом ясный – и что бы вы думали там было? Не, не желанный перстенёк, и не металлическая какая-нибудь заклёпка, а выкатилась Явану на ладонь… девичья небольшая серёжка! Вся такая она была золотая конечно изощрённо очень сработанная, а в самой ейной серёдке камень красненький ясный поблёскивал.Через чёртову черту – на сторонушку на ту…
Только добрались они до моста, как Гордяй на Явана глянул, истинно его и спрашивает:
–Эй, Ванёк, а гораздо делся твой перстенёк?
возница брать – нету на руке перстня Праведова! Никак, говорит, обронил его где-то – Кагда следовательно сражался, али может где-нито в домике завалялся… И братьям наказывает:
– Вы меня, братухи, здесь обождите и на ту сторону прыгать не спешите! А я мигом оборочуся…
Отошёл он от моста едва подалее, где сеча с богатыркою около них была жаркая, и принялся всё последовательно обшаривать. Не хотел Ваня, что бы братовья ему в поисках помогали, потому как апосля случившегося он пентюхам этим не очень и доверял. да вот… Пошукал Ванюха чуток, поприглядывался, всё вроде обсмотрел – начинать нету нигде дедова перстня! Начал он даже пылинка дорожную ворошить, разумеется где там – пустая затея… Взял в то время Ванюха и оружие снятые перетряхнул. И тогда внезапно слышит – дзинь! – вещь в шеломе железном звякнуло. Опрокинул он шелом ясный – и что бы вы думали там было? Не, не желанный перстенёк, и не металлическая какая-нибудь заклёпка, а выкатилась Явану на ладонь… девичья небольшая серёжка! Вся такая она была золотая так изощрённо очень сработанная, а в самой ейной серёдке камень красненький ясный поблёскивал.
– начинать что, нашёл что ли, Ваня? – Гордяй, зевая, возница пытает.
А тот головою в отзыв качает.
– Не-а, – вря, отвечает, – тогда только что какая-то фигня. Нету перстеня!
А сам, не медленно смекая, серёгу эту в кармашек сумки кидает и к домику с горки сбегает.
Вот подходит к нему, прислушивается – чё зa нелепость – навроде как в хате некие шум сплетня какие-то гундяво разговаривают! о ту пору Яваха будущий на цыпках подкрался так ухом своим к дверям дырчатым прижался. Ё-моё! Слышит – как балакают! Он между тем в щёлку-то оком глядь – ах ёж ты ж твою в передрягу! – расселися на лавках три страхолюдины ужасных, вроде как видом бабы, правда каждая из себя хуже жабы: морды около них бледные, глаза вредные, волосы косматые, все очень усатые, из слюнявых ротищ жёлтые торчат зубищи, а шкура около них как корища шершавая, конечно кроме еще раз и прыщавая.
Н-да… этакие раскрасавицы, видать, чудам-юдам только и могут понравиться…
Одна из страшил тогда как раз зафырчала, чесаться всюду почала, а после прорычала;
– А я, сестрицы, всёж-таки придумала, как этому Явашке-недоумку зa братьев-то зa наших отплатить! Хе-хе-хе-хе! Вот поедут эти негодники лядащие по степи, а я на них такую жажду иссушающую наведу, что сделается им очень быстро невмоготу. Сама же ручеёчком звенящим на пути около них лягу. Не смогут они силе желания естественного противиться, сойдут с коней водицей утолиться истинно наполнить ею свои фляги. А как станут они кушать желание хлебать, тогда и казнь их придёт от яда – ни 1 живёхоньким не ускачет! Всё нутро их поганое я зельем своим отравлю и звания колдовского ужо не посрамлю! Уй!
– Это ты быль хитро, сестрица, придумала – разумеется всёж-таки не совсем! – закаркала тогда другая мамзель. – Я получше тебя ведаю, как Явашке нашему Коровяшке-то отомстиь! Га-а-а! А внезапно как не станут эти олухи тянуть желание пить Что тогда?.. Э-э-э! То-то же – неувязочка получается… А я голодовка безжалостный на энтот толпа напущу и по-свойски их кроме угощу! как подведёт около них брюхи даже до хребта – а тогда и я!.. Яблонькой завлекательной на пути ихнем я появлюся, и такие на той яблоньке яблочки зарумянятся наливные, что ни одна душа на свете отказаться от них не будит в силах. Вот и нахалы эти окаянные не смогут: по яблочку колдовскому они сожрут – и на мелкие ошмёточки разорвутся! Тьфу!
– И ты соглашаться очень свою обманку замыслила, сестра, – зашепелявила тут-то третья карга, – истинно всёж я-то получше знаю, как нам ангелова Явашку Говяду извести и люту смертушку на него навести! Что там желание какая-то правда глад – около людишек земных таковский уклад, что они и то и другое смолчать научены, потому как лишениями всякими бывают примучены. А я наведу на них неясный липучий, разумеется такой, что лечь они требовать начнут случая. Угу! И травушкой-муравушкой на пути около них вдоль дороги лягу. как довольно волшебна травка звать их к себе, соблазнять разумеется ум с умом около них одурманивать, то и не смогут разбойники сии велению сна противиться. И только-только на лужаечку эту мрази прилягут, как прахом сразу там и лягут: живьём сгорят в пламени адском, собаки ангельские!
Засмеялися кикиморы эти презлорадно, глазищами заворочали, запердели что было мочи, заикали, зарыгали, а после только – пых! – с забота бросать и пропали, словно и решительно там не бывали, только запах кошмарный опосля них остался, согласен суета перегарный по-над полом застлался. Подождал малёхи Ванёк, покамест зловоние ядрёная чуток разойдётся, а опосля тово в хату заскочил желание всё как употреблять тама переворошил. Закоулочки даже все обыскал, а перстенька дедова нигде не сыскал. «Да-а, худые дела!.. – раздосадовался Яван сначала, а после хохотнул и рукою на всё махнул, – А-а… ерунда! Где наша не пропадала! Не будь собственными глазами дурак, да чё те и враг! Справимся!» Туточки он от вонищи утечь заторопился и скорым медленный к брательникам возвратился. Те ему кидают вопросец: чё ты около дверей там, мол, тёрся? А Ваньша врёт им напропалую: так точно это, говорит, я сверчка слушал – сверчок, дескать, очень стрекотал. Ага! Те ему поверили, к любопытству всякому охладели, опосля чего уселися они на коней, мосток, торопясь, переехали и дальше себе поехали.
И вот смотрят путешественники окрест, озираются и превесьма-то увиденному удивляются. А и действительно места-то около дивные пошли правда невидальные – рука ведь сия позадальная. начинать вроде как на второй очутились они планете! И то говорить – солнышка на небе нету, а светло-то как днём, конечно и даже к тому же светлее. Оказалося, что самостоятельно атмосфера тама светится. Не особо, правда, приветится, правда быстро какой в аду-то привет – думать не белый-то это свет! Хотя, может быть, и не чистилище это еще раз был, а промежуток такое предадовое… Братья головы вверх задрали, посмотрели и вот чего там узрели: ни тебе нигде месяца нетути, ни тебе частых звёздочек – желтизна одна яркая… А жарко!
век ли, коротко парубки расейские по тому самому странному свету ехали, то неведомо: может быть, день, может быть, два, а может случаться и подолее пробиралися они по энтому нераздолью, и вот прибыли они к концу в такое-то связка гиблое, что просто конец. как кушать пустырь то была каменистая, по виду-то неказистая. Далеконько около не видеть было ни шиша – как точно призрак некое желтоватое сгустилося по сторонам. А жарища-то там стояла! Зной! Духотища! Вся вода Смородинная около них повышла, коники кушать хочут торчмя страсть, а сами они и тово поболее казаться жаждут. Языки и те около них во рту пересохли. Экая же напала на них горе – невже, думают, придётся тута пропасть?.. А тогда внезапно глянули они будущий – ёж твою роет в огороде! – ни под каким видом водица по ходу движения плещется?.. А может, смекают, то видение?.. Пригляделися получше – так не! – источник точно! Меж каменьев из почвы водица ключевая выбулькивается, сочится-поднимается правда ручеёчком бегучим вдаль разливается.
Рванулись было Гордяй со Смиряем туда скакать, а Яваха на них неожиданно как рявкнет :
– Куда?!! А начинать стоять, вшивота! Поперёд меня чтоб ни один человек к воде не совался!
Обиделись братья на окрик неласковый, ей-ей противиться Ваню не посмели, несмотря на то, что от жажды лишь ли не опупели. Ванюха-то опосля побед своих богатырских круто в гору около них пошёл – в великий знаток в их понятии вошёл, да что противиться его ни под каким видом было им не можно.А Яван той порою к роднику уже подъезжает на своей лошади. На землю он скоро соскакивает, Но за того, что бы наклониться истинно прозрачной водицы напиться, палицей неожиданно размахивается, разумеется по воде-то – шарах! Ахти ж боженьки, чё тогда было! прежде из ключа этого придорожного кровища багровая фонтаном забила, а после невесть что оттуда как завыло голосищем-то дурным: у-у-у-у-у-у-у! ы-ы-ы-ы-ы-ы!!! И внезапно – бах! – всё кудысь и пропало, как будто и окончательно там ничто отродясь не бывало: ни камней нигде гладких, ни чёртова родника! весь ни фига! Пустая дорога… И вроде как желание утишилась понемногу.
– начинать что, видали, какой это ключ-то был! – Ваня тогда восклицает и сурово на братьев глядит, – Сиё помещение нечистое нас бы свободно погубило, если бы авантюра нам не пособил.
А те чуть пыхтят и руками разводят, согласен от страха и удивления болтовня вымолвить не могут. Чтож, дальше поехали. Едут, едут… И начал их вскорости голодовка доконать несусветный. А кругом-то ни птицы нигде не видать, ни зверя, ни тем более жилья человеческого. очень быстро неприветные места пошли. А припасы-то их с давних уже к концу подошли: с утра вдобавок краюху последнюю разделили, а голода собачьего ею не утолили. Что причинять как лежать А тогда смотрят – яблоня ни за что впереди стоит?.. Пригляделися позорчее – будто яблоня! так точно красивая-то какая! Высокая вся этакая, зелёная, с пышною очень кроною, а ветки торчат густые согласен очень раскидистые, и яблок на них висит – видимо прям невидимо! И до того-то яблочки эти висящие были с виду аккуратные так точно глазу приятные, спелые верно духовитые, что так сказать мёдом, кажись, были они налитые. около Гордяя со Смиряем глаз ажник из орбит повылазили, так точно слюна по губам около них побежала – такая охотища яблочка сиюсветного чувствовать на них набежала. Вот они, рассуждая недолго, к яблоньке той – бегом, разумеется сноравливались уже плоды румяные жадно хватать, а Ванюха им:
–Стоять, где стояли, бродяги!!! Ёж вашу переёрш в передрягу! гораздо поперёд меня?!!
А своевольно к яблоньке подскакивает правда по стволине с размаху как палицей-то перетянет! И только он так-то поступил, как неожиданно завыло вещь незримое грубым голосищем, как хлынула из ствола корявого багровая желание чёрная кровища, как закрутился по-над яблоней пыльный смерчище, что стоймя вам ой-ёй-ёй – лучше быстро падай, а не стой! А после врасплох – вжик! – всё внезапно и пропало, как никакой там яблони вечно не бывало. Чисто наваждение какое-то дьявольское!..
–Ну чё, ротозеи, видали?! – Яваха тут восклицает – если бы не я, то что бы с вами сталося?! Боком бы нам сии яблочки вышли, если бы мы съедобными их для себя нашли! Ох и нечисто здесь, братовья – вона сколь тогда всякого навья!
А делать-то нечего, и едут они кроме неевши. недостаток недавно и поунялся со временем. начинать а дорожка им выпала видеть неблизкая, прежде песчаная она была ей-ей каменистая, а тогда неожиданно сделалася она гористою: около весь скалы так утёсы обрывистые высятся, агромадные валуны так каменюки по обочинам громоздятся, тени неясные и зловещие личины из пещер верно щелей им мстятся… недавно стало быть около жутковато. ей-ей еще и подустали они немало: сидят, едут, носами клюют, головами осоловело качают – прикорнуть где-нито чают. начинать в такой неестественный неясный их неожиданно потянуло – хотя лягай и засыпай на дороге и на камнях протягивай ноги!.. И тогда нежданно-совсем-негаданно – эвона! – полянка приятная впереди показалася! или же не она?.. правда действительно же – не мираж! А на ней травка-муравка ковриком мягким лежит-расстилается, спать на себя манит согласен завлекает – будто мух на мёд усталых путников увлекает. Гордяй со Смиряем, коню понятно, на ту поляну хотели уже было бежать, а Ванюха их – зa шкварники, истинно назад!
– Не спешите, – говорит, – братухи, спать, а то дозволено со сна и не встать!
Подъезжает он туда неспеша, как следует размахивается, желание и огревает железякой своей по поляне! И потребно сказать, от души врезал-то, ощутимо: полянка-то волшебная даже ходуном вся заходила, чёрными пятнами весь пошла и кровью зелёной из себя изошла. конечно к тому паки заревела она страшно, дико очень завизжала, обнажила внутри крючья ей-ей жала, на месте кроме не мало раз обернулась, трубищею быстро свернулась, после – бах! – и пропала, как будто и вконец там не бывала.
–Ну как – спросил Ваня, к братьям поражённым обращаясь. – сейчас вы под конец поняли, что зa гостинцы нам сей аристократия приготовил? То-то же, тетери – другой раз не худо будит и потерпеть, а не похоти свои смягчать бездумно лететь!.. К нашему свету это, кстати, относится тоже.
Повытянулись около спутников Ваниных рожи, Но в отрицание плечами они чуть пожали так точно головами недоумённо покачали. начинать прям не было слов около этих ослов…Сызнова они в конец тут тронулись, верно не очень гораздо времени вперёд-то проехали, как внезапно видят – дорожка их путеводная на три сторонушки до ними расходится. Перекрёсток! Подъезжают они поближе немного, глядь – а там по правую руку этакий безбрежный согласен подходящий тракт проложен, гладкой брусчаткой мастеровито выложенный; налево – способ не дорога, дорога не тропа, а одинаковый очень собою широка и очень ухожена; начинать а торчмя – дозволено сказать, и тропиночки путящей нетути: чисто какое-то беспутье… На самом же на этом дорога прямо стоял преогромнейший каменище, гладкой и начищенной стороной к дороге обращённый, и на том камне буква странные были нарисованы, издалека даже зримые, потому как они пугающий характер имели: огнём коптящим зловеще тлели.
Подъехали едва всадники наши к камню, в строй до чудесной штуковиной встали и вот чего на ней прочитали:
если ты ещё, уродец,
не прочёл следующий текст –
заворачивай оглобли
и вали из этих мест!
начинать а если любопытство
победило в тебе всёж,
то запомни, Херувим наглый,
и учти, ядрёна вошь:
который налево отселя пойдёт –
тот положение и жрачку себе найдёт,
так точно волю-вольную зато потеряет!
который направо отсюда пойдёт –
тот сила и роскошь себе найдёт,
так почтение и стыд всегда потеряет!
А который торчком пойдёт упрямо –
тот свою долю, может, найдёт,
истинно существование с конём зa неё потеряет!
И мотай-ка на ус,
если ты не трус:
здесь ад, а не рай!
Давай-ка,тварь – выбирай!!!
Оглянулись братья назад, а позади облако не туман, призрак не призрак – ни зги, короче, не видать, как бы всё зa ними растаяло. Чтож, придётся, очевидно, и действительно выбирать. Призадумались тем временем братовья… Долгонько они, необходимо сказать, думали так точно про себя всё прикидывали, и да и эдак мозгами раскидывали – акромя одного Явана, кто приговор своё мгновенно принял, разумеется только до отверстие до времени помалкивал. А для Смиряя с Гордяем задачка сия нелёгкою оказалась – не хухры какие-нибудь им были мухры…
Наконец Смиряй пионер решился, так точно и говорит:
– Я, братаны, налево отселя подамся, а вы как знаете! Мне энтих всяких приключениев так точно власти-богатства и бескорыстно даже не нуждаться – небрежно худо-бедно и бес этого проживу! А что касаемо некоторый там воли-вольной, да – тьфу на неё! Мне и бес воли привольно.
– А я, – заявляет в этом случае Гордяй, – поеду направо! Я ить тожественный пожить-то не пень – ей-ей только не абы как! Всёж-таки, крути не крути, а я царёв ведь дитя – не чернь какое-нибудь гадское! – с малолетства сила показывать я привык истинно в довольствии полном обретаться. В общем… в ту чуть сторонку мне и остаётся податься! Ага!
Вздохнул тогда Яван и последним из всей братии название своё веское сказал:
– начинать а я, братовья – беспристрастный рейс для себя выбираю! От волюшки-вольной истинно от чести-совести я отказаться не могу – нету бес них ни счастья полного, ни славы достойной! начинать а если на той дорожке умереть мне доведётся, то… эх! – чему быть, тово не миновать, а семи смертям да и да ведь не бывать!
Поняли братья, что придётся им здесь расстаться, и каждому кроме в свою сторонушку надо отправляться. Договорились они между тем доказательство частный на камне том начертать, если который застрельщик из них из странствий своих возвертается – что бы знать… Обнялися они на прощанье, поцеловалися, удачи товарищ другу пожелали, верно и разъехались который куда.
Яван-то торчмя поехал. правда вот же беда – проехал он вроде бы самую малость, а очень дороги никакой не стало: бешеный видом туземный парк пораскинулся окрест. И такой-то он был частый и дремучий, что вмешиваться в него – выходом было явно не лучшим. Яван вскорости это понял, Но пуститься в обратный путь не стал: наметил он ведь будущий подаваться, да гораздо быстро ныне ретироваться-то. Чего-чего, а упорства и настырности нашему Говяде не захватывать было стать, да что во что бы то ни стало быть он решил по прямому стал продолжаться пройти-то пути. А дебри эта лядащая кроме пуще около сгустилася: корявые ветвищи над самою Ваниной головою даже переплелися, бурелому и валежнику куда ни кинь было даже завались, а опять и огромные валунищи валялися поперёк ходу, не давая никакого проходу, конечно глубокие еще появились ямищи. тово и гляди долбанёшься обо вещь али куда-то свалишься. начинать и дела! Слез Ваня с коня, под уздцы его взял, будущий ведёт, а тот отчего-то нейдёт, упирается, похрапывает, ушами прядёт, разумеется глазом испуганным озирается. И видит Ваня – впереди дерева великаньи как бы чуток расступилися, конечно и каменья замшелые явно поредели. Неужто, гадает, освобождение из этого треклятого места наметился? Самое время было на какой бы то ни было раздолье ему выйти, а то почуял Ванята, что приуставать он чего-то стал. Коню ж ведь было понятно, что бездельничать по этому кочеврыжнику неевши согласен непивши удовольствием казалось сомнительным. около нас-то, в Рассиянье, леса очень другие – не такие, как тогда хмурные. И занесла же Ванюху нелёгкая!..
Вот лезет он после чащобину, как ни попало продирается, конягу зa собой волокёт буквально, будущий глядь – действительно полянка навстречь показалася, а на ней и зелень растёт какая-то диковинная, и цветы в кусточках хоронятся, и вроде как ветки от плодов приятных на деревцах аккуратных ломятся. Яваха, знамо предприятие – туда! правда только было на серёдку той полянки он вышел, как неожиданно – ш-ш-ш-ш-! – вещь липкое и прозрачное на него неожиданно опустилося. козни то была не сеть, паутина, не паутина, а вещь тово навроде. И огромная же – человека вместях с конём накрыло, как мотылёчков каких! Дёрнулся скоро Ваня – куда! – не тогда было: и он самопроизвольно и евоный лошадь запутались в ловушке этот к тому же больше. «Вот же пакость-то! – озлился влипший силач. – И откуда только ты на мою голову-то взялась!»
И в это время захохотало вещь начальство хохотом трескучим – разумеется нечеловечьим-то каким! – а после тусклый неизвестный зашевелился в ветвях тёмной массой и вниз стал неторопливо спускаться. И дивно стало быть Явану от вида странного сего созданья – перед ним ведь паучище неестественный предстал: ужасно собою страшенющий, смердючий истинно чернющий – согласен опять и мохнатый! Только глазки многочисленные невеликие пламенем красным на большущей его орясине полыхали, и челюсти кривые, действительно сабли вострые, в пастище разверстой около него сверкали.
– Ха-ха-ха-ха! – захакал зловеще упырь и хриплым голосом к пленнику своему обратился, – вновь попалась мошка ко мне в мою сетёшку! Хо-хо-хо-хо! Значит, знатно я счас пообедаю желание живого мясца поотведаю! Кровушкою счас упьюсь я горячей! Ох и бесконечно человечка я ждал-то – ажник мелочь даже оголодал-то!
Осерчал очень Яванище, речи такие неучтивые услыхавши. Собрался он с силами богатырскими, мышцы могучие поднапряг и хотел быстро было сволоченную эту козни в клочья мелкие поразнесть. желание только или же силушка на этот раз его подвела, или же сетка волшебная сверх меры быстро прочною была: затрещала она лишь только слегка, заколебалася, Но усилиям Явановым не поддалася.
– Не рвись, не рвись, богатырь-дурачина! – вторично заскрипел, шевелясь, паучина.– Лучше быстро уймись конечно перед судьбою смирись! Ха! Не по руке тебе ведь будит козни мою ссориться хитроумную! И никому-то не по руке! Это, брат, магическая сетка – отрицание её буром-то одолеть! Ты, паря, лучше не силу свою кажи, коей около тебя всё и нет, а сметка желание значение свои прояви – глядишь, сеточка и ослабнет… Может о ту пору и освобожу я тебя от необоримых сих пут, малый и простоватый ты лилипут!
– Чего тебе от меня надобно, паучара ты беззаконная? – вскричал тем временем Ваня голосом раздражённым. – если сожрать меня хочешь, да жри, а голову мне не дури!
–А-а-а, понял-таки наконец, что не такой быстро ты и храбрец – проворчало членистоногое предовольно, – А хочу я от тебя вот чего: разгадай-ка ты, брат, три любимых мои загадки! Угадаешь – идёшь гораздо пожелаешь, не угадаешь – душу свою потеряешь! Развлечёмся начинать немного…
–Чёрт бы тебя побрал, кровосос кривоногий! – заругался Яваха в сердцах. – начинать начинать штоль, загадывай свои загадки, паучище ты отталкивающий – я согласный!
–То-то же… – задвигал жвалами острыми урод. – Только я ведь и снедать очень что ни на вкушать признанный Чёрт! А ты думал, я который Паучок что ли? Хе-хе! Не-е! Те, в пекле которые обитают, тожественный себя чертями считают, только это вруны, самозванцы – не черти по сути своей, а зачертанцы. Ха! Зато вот я – бес подлинный – в своём роде весь единственный! чрез мою черту простой да не переступают, а которые поумнее – те прежде отступают. Хе-хе-хе-хе! Ну, Яван-удалец, покажи – дурак ты али мудрец! Не трусь, будь смелее и ответь мне… хм… а что на свете только милее?
Усмехнулся Яван загадке паучачьей конечно с простецким выражением на роже тому и отвечает:
–Хе! Чего помудрёнее придумать не мог? только милее на свете… это… ну… как его?.. тово этого… тьфу!.. этого самого… а – вот! – с устатку поспать сладко! Ага! Апосля молодецкой потехи. Что ли скажешь нет?
— Ах-хах-хах-ха-ха! – забился паучище в неистовстве. – Нет, не угадал, не угадал! выше- ты теперя, мой! О-о-о!
А Яван чуток эдак помолчал, измерил злорадного паучару язвительным взором так точно и отчеканил презвонким голосом:
– Милее только на свете – любовь!
Поражённый бес даже место дёрнулся, то услышав, а возница плечищи свои, паутиною стянутые, немного расправил и спокойненько приблизительно добавил:
– Любовь, говорю, только милее. соединение частностей за целого. либо скажешь не?.. начинать чё, подтверждай что ли – али отрицай! Ты не офонарел ли часом?
– Пра-а-а-вильно, – протянул разочарованно Ванин враг, – кроме как правильно! бес любви ведь и содержание не в радость, и господство не в сласть, и имущество – чуть пустая напасть! Только мне это удивительно очень чувствовать от такого щенка, как ты – рановато тебе о любви объединяющей рассуждения-то вести. Такому бы юнцу пристало бы к лицу байки всякие конечно побасенки плести. Н-да-а… начинать истинно ты раньше сроку-то не радуйся… Это ведь только первая задачка была. Вторая будит похитрее: что, ответь мне, на свете… м-м-м… только желаннее?
Подумал малёхи Ваня, после к тому же раз подумал, лоб в раздумьи нахмурил, а после лицом просветлел и вот чего прогундел:
– только желаннее на свете – поесть так попить сладко! преимущественно Кагда с устатку. Э-ге?.. опосля потехи-то молодецкой…
Паучок сей начетчик опосля ответа нашего героя даже даже вроде расстроился. И даже вздохнул с раздражением неприкрытым… а после и говорит:
–Дурак ты, Яван! Я-то думал, что в кои-то веки мне смышленый желание здравомыслящий человечек попался – ан нет, не так! вновь около меня дурак… Не мудрено, что вы, люди, хотя на свету и живёте, а тово не знаете, что желаннее только во Вселенной это…
–Благо! – закончил зa нравоучителя-мучителя Ваня и, сощурившись, на него глянул.
даже в сторону паучище отпрянул.
–Ишь ты! – удивлённее некуда он сказал. – Вот да да! еще ведь угадал! Это полагается ж, какой мыслящий комарик мне на этот раз попался – вдругорядь, подлец, угадал-то! начинать и ну! верно ты, я гляжу, семи пядей во лбу-то – мудрец! Хе-хе-хе! А я, поведаю по секрету, умников ведь люблю. горячность как торчмя обожаю! Только мудрецами бы и питался, если б середь них обретался! Хм… начинать верно ладно, разумник Говяда, слушай последнюю мою загаду: а вот что на свете… только загадочнее?
–А тогда и держаться такого-то мнения не надо! – вмиг же ответил Яван. – Самое загадочное на свете – это твои загадки паучьи, которые ты мне в уши здесь всучиваешь! начинать что путаник чернорожий – гоже?
– Врёшь! Врёшь! – обрадовался коварный убивец и да возбуждённо на месте забился, что вся его колдовская паутина даже ходуном над Яваном заходила. – Ох-хо-хо-хо! видеть правду говорят-то, что на каждого мудреца достаточно простоты оказывается – загадочка-то моя не отгадывается!..
– действительно так! – восклицает в этом случае Яван. – как же её разгадаешь, Кагда эхо на неё ведом одному лишь только Ра! только загадочнее на свете – Истина! Всякому существу её познать неймётся, так точно только никому она до конца не даётся. Одному лишь только Богу единому то по силам!.. начинать что, мудрован – верно?
Затрясся паучище от ярости, зашипел.
– Пра-а-вильно, – долго он проскрипел, – Угадал ты, человечишко. С третьей моей загадкой справился. следовательно и действительно ума около тебя парламент – избежал ты моей расплаты!
Призамолк хищнище чудовищный ненадолго, как как бы раздумывая о чём-то, а после сызнова лапищами мохнатыми зашевелил, похохатывая мерзко, и вот о чём, гадючина, заявил:
– Пошутил я, мошечка, пошутил! Люблю я шутки-то шутить, уважаю! А чё делать-то тогда прикажешь? Ску-у-ушно… Развлечениев никаких, понимаешь, тогда нету, вот и веселюсь как умею. Эге! Хех! Никуда ты, касатик, отсель не денешься – всегда останешься здесь, хотя бы и не весь! Ты это… частично в меня перейдёшь, вернее перельёшься. Высосу я тебя, милок, живьём высосу – а как иначе… начинать а кости твёрдые брошу. На кой они мне ляд?! Такие-то делишечки, брат…
Огляделся около Яван, а по поляне и действительно костей человеческих много было навалено. И жутью смертной от них на него повеяло. «Э-э! – подумал он гневно, – желание ведь здесь нечисто играют, потому и улов немалый завсегда мают!» И такая тогда грозная ярь в душе Ваниной неожиданно обнаружилась, что зашлось грудь сердце во груди его. Почуял он вновь в себе силушки прежней прилив рьяный, разумеется и крикнул гаду подлому в негодовании:
– Слышь ты, кровосос мохноногий – я таких шуточек не люблю! И запомни, мудролюб – называть меня Яван Говяда, и насмехаться да со мною – не надо!!!
Поднапряг освирепевший Яванище железные свои мышцы – р-раз! – и порвал тенетину липкую, как тряпицу. А кроме на ножки проворные он скочил, палицу свою убойную над буйной головой поднял и быстро хотел было на существо эту коварную её обрушить, что бы на месте паука-шутейника порешить… И тогда внезапно искусство чудесная со всех сторон заиграла, колокольчики мелодичные зазвенели заливисто, и снопище яркого света Явану в глаза брызнул. И всё, что его только-что окружало, во мгновение неуловимое невесть гораздо пропало: и злоречивый сей чёрт-паучина, и прочная его чудо-паутина, и черепов человеческих мёртвые оскалы, и сумрачная та место колдовская… Видит Ваня – сидит он на коне своём богатырском, а около место незнакомая, как на ладони, перед ним открылася: поля ей-ей луга, рощицы так перелески. И даже вроде замаячилось далеко жилище человеческое… «Что зa чертовщина?! – удивился перемене богатырь, – разве мне сей чёртов паук, поклонник наук, лишь только померещился? согласен иметь место тово не может!..» Оглядел он себя совершенно – вроде как всё на месте, а после брать зa сторона – ёж твою в рожь ни зa грош! – гусли-то на фиг попереломаны! «Это всё паутина проклятая… – догадался Ваня, – Видать, чистилище веселью не желать – с гуслями сюда не пускают. начинать чтож, меня этим не смутишь – развлечение ведь не снаружи творится, а снутри.»
Тронул он своего коня и напрямки к жилищу его по полю направил.