Про то как Яван с Сильваном побратался, и про то как он пожертвование обретал.
сызнова леший Явана обнял, сейчас уже по-дружески, ласково, а после зa ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:
– Удивил ты меня, Яван-богатырь, ох и удивил…
И вновь головою качает конечно одобрительно усмехается:
– Впервой ведь мне такой супротивник попадается, который, меня не победив, покорил бы меня начисто, а это по силам только человеку настоящему, факт!
Да по плечу Явахе как вдарит!
–Ведь я, Ваня, не просто грубый лесной человек-то! – сказал он в воодушевлении. – Я Природы тленный сын, а вдобавок прислуга её и защитник! Природа-мать силою неиссякаемой меня наполняет, а я её от жадных и злых тварей обороняю… Вот ты – не злой, Ваня! – ткнул он в душа ему пальцем. – Это необходимо же, чего ты придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время стараться верно печалить меня отказался. Да-а! И в самом-то деле мы с тобою на равных! как братья… А давай-ка и в самом деле побратаемся, друже Ваня! Меня, кстати, кличут Сильваном…Про то как Яван с Сильваном побратался, и про то как он гостинец обретал.
вторично леший Явана обнял, в настоящее время уже по-дружески, ласково, а после зa ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:
– Удивил ты меня, Яван-богатырь, ох и удивил…
И вновь головою качает конечно одобрительно усмехается:
– Впервой ведь мне такой супротивник попадается, который, меня не победив, покорил бы меня начисто, а это по силам только человеку настоящему, факт!
Да по плечу Явахе как вдарит!
–Ведь я, Ваня, не просто грубый лесной человек-то! – сказал он в воодушевлении. – Я Природы тленный сын, а вдобавок служащий её и защитник! Природа-мать силою неиссякаемой меня наполняет, а я её от жадных и злых тварей обороняю… Вот ты – не злой, Ваня! – ткнул он в душа ему пальцем. – Это не мешает же, чего ты придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время колотить конечно печалить меня отказался. Да-а! И в самом-то деле мы с тобою на равных! как братья… А давай-ка и в самом деле побратаемся, друже Ваня! Меня, кстати, кличут Сильваном…
Не стал Яван от совет сего лестного отдавать – наоборот, согласился на него с великой радостью. Вот встали они, товарищ друга братами назвали, после обнялися, троекратно поцеловалися – и стали родными навек, леший разумеется человек! А опосля обряда сего важного вновь они, значит, присаживаются и беседу между собой продолжают.
–Расскажи-ка, братец Яван, – спрашивает Ваню Сильван, – откуда ты такой взялся и каким таким образом в богом забытых краях нашенских оказался?
– Оттуда, – Яван тогда усмехнулся и в сторону дремучего леса махнул. – Я, пара Сильван, с самого белого света гряду. В гости к Чёрному Царю пекельному иду.
– Ишь ты! так точно ну!.. – выпучил глазки лешак, удивившись несказанно. – разумеется ты ни под каким видом живой, брат?! Эко диво! Ва-а!..
И на Ваньку поражённо уставился, присвистывая от восхищения.
– Ну, Яванка, начинать змей! Хэх! – хохотнул он рокочущим басом. – Скажу тебе прямо: человечище ты небывалый! Ага! Это какую же силищу иметь-то надо, что бы живому человеку в аду быть так точно адских напастей при том избегать! Я-то, ископаемый дурак, грешным делом своим полагал, что ты вор, вор и зa грехи тяжкие в место это попал. шиш себе, думаю, номер: некоторый обормот, оборзевши до невозможности, в заповедник выше- прёт и впридачу разрешения даже не спрашивает! А ты, значит, вона как! Да-а…
Яван на такие речи улыбнулся сначала, а после посуровел немного истинно и заявляет:
– причина силой, а действительно правдой, брат! Не всё что сильно, по правде ведь деется, зато действительно – В любое время сильна!
Леший и призадумался на минутку, человек нахмурил, лоб наморщил а волоса на макушке встопорщил. А после глянул он Явану в глаза откровенный и тихим голосом его спрашивает:
– А в чём правда, брат?
И такой деревня величавый стал, корыстолюбивый – Явахе даже сделалось смешно. Поглядел он на громилу грозного приблизительно хитровато и встречно его вопрошает:
– начинать а сам-то ты как полагаешь?
Заёрзал Сильванище на месте, взволновался весь, а после поднял перед собою волосатые свои ручищи и потряс яро сжатыми кулачищами:
– да в том, пара Яван, что бы оставаться в порядке! что бы по своему хотению благом желанным владеть, а на существо всякую ничтожную сверху что бы глядеть! Это ли не правда, коя вместе правит?! Э-эх! В силе правда, Яван, в силе! вкушать силушка – живи себе всласть, нет её – судьба тебе пасть! Слабому около нас завсегда плохо. Отмерена ему юдоль только что его печальная, в то время как сильному суждены – свобода широкое согласен простор славное. Вот тебе и вся правда…
Закончил леший диатриба вдохновенную и на собеседника своего победно посмотрел. А Ванюха глаза сощурил, нос в задумчивости почесал разумеется вновь вопросец братцу кидает:
– А ты, Сильван, В любое время таким сильным-то был али может нет?
Смутился слегонца леший.
– Не-а, – отвечает, – не всегда. В раннем своём детстве я очень слабеньким был, немощным даже. давнехонько это было – я в этом случае снова в другом лесу жил. Не по своему произволу один, несомненно же – с батюшкой так с матушкой. Они зa мною ухаживали, на ноги меня поднимали, истинно от бед оберегали.
– Ага, – кивнул Ваня. – Ты сильный, значит, сейчас?
– вдобавок какой сильный-то! к тому же какой! О-го-го!
– Так…А скажи-ка, брат, как ты полагаешь, в старости вес твоя с тобою останется, али может пребывать нет?
Чуток даже леший оторопел: в одну точку уставился, зев открыл, закумекал…
– Я, признаться, и не думал недавно об этом, – пожал он плечами. – который его знает… Может, и сохранится сила-то. А, Яван?..
– Все вы да думаете, – произнёс спокойно Яваха. – А вернее будит говорить – не думаете… И то! Чего зазря течь в рассуждения – пока в силе, ведь не до прозрений, ей-ей Сладкие плоды благ прекрасных прельщают неудержимо, причинность в крови горячей струи желаний страстных хлещут очень обильно. Чего там опять в даль-то читать желание о будущем загадывать: вот же оно добро, под ногами! Хватай его яро истинно пользуйся, пока сила есть, а там – что будет, то и будет, авось кривая-то вывезет… Что, брат, или не так?
Подумал, подумал лешак, Но не ответил: кивнул чуть наконец заметно, как бы в сомнении снова находясь.
– Ты лучше погляди, братушка, – продолжал посреди тем Яван, – если загадывать-то не любишь, на тех сильных, который слабым стал! А таких ведь везде немало, ох немало – разумеется что там! – прудить пруди таковых-то! Вот только на глаза другим им чего-то являться не хочется: не или как стыдиться им али досадно. Один, глядишь, мужчина сокрушён своими врагами, коих около него имеется в достатке; иной – болезнями несладкими; третий – старостью дряхлой; четвёртый – опять какой напастью, коих не сосчитать… кручина ведь оно всех равняет, и сильного и слабого. А не пытался ли ты понять, отчего около любимцев блага когдатошнего такие пустые потухшие глаза? Пепел ли былых желаний очи им запорошил, али всёж проникновение пустоты их стремлений к ним напоследок пришло?.. А былого-то быстро не воротишь – тю-тю времечко, утекло…
прежде леший не отвечал, только пыхтел после свою сопатку, а возница почесал башку себе косматую и малёхи помозговал: как бы, думает, донести свою мнение до не очень далёкого ума побратима?..
– Вот скажи-ка, – к Сильвану он еще обратился. – Твои родители вторично живы ли? В охотно ли здравии они находятся, либо же неумолимая очень смежила уже ихние очи?
Погрустнел тогда лешак, пообмяк одновременно в плечах и голову повесил в отчаяньи. А после вздохнул он тяжко и отвечает голосом печальным:
– Эх, Яван, Яван! Где ты наблюдал вечных тварей!.. Родителей-то около меня давно не стало, вторично Кагда я в лесу родном пребывал. Отца я этими вот руками ухайдакал, Кагда в силу вошёл ей-ей возмужал. Немощным он стал и вредным до чрезвычайности – сила мне над лесом давать отказывался. Вот я его… и того… А мамаша в старости очень из ума уже выжила, частенько хворала, конечно не смягчилася нравом: пилила меня на славу. Я-то терпел сначала, а после не выдержал, осерчал, так и выгнал её ко всем-то чертям! испытывать категорически отказался. Пошла она между тем в самую чащу согласен и померла там под корягою. А-а-а!..
После этот исповеди, для него тягостной, замолчал лесной титан и под ноги себе уставился. Яван ему терпеть не мешал, и они два помолчали. после привстал на ножки Ваня, приобнял Сильвана зa плечи его широченные верно и говорит ему проникновенно:
– Полно, братуха, печаловаться! Это ведь жизнь, а жизнь-то не вся правдою управляется – полон рот чего около нас вершится и по кривде навной…
Уселся он на прежнее место, а после прилёг поудобнее, на локоть облокотясь, и свою стиль продолжал:
–Правда, брат, неразрывна с единством, а около вас, около слуг адовых, всё в уме на части разорвано правда на кучки разложено. Это-де моё, а вот это чужое: моё не тронь, а чужое брать можно; начинать а если брать ты чего-то не в силах, то добро бы бы зарься… около вас около каждого – своя персональная правда, верно только не туда она ведёт – всё в тупики желание в тени, а выхода из заблуждения доселе не виднеется. долго по лесу плутаете вечному! Так… Живёте, только бы число прошёл: как, мол, всё было, да оно, дескать, и будит – чего зазря трепыхаться! Не нами, баите, правила игровые установлены – не нам их стал надевать и менять! Лучше на судьба на злой, так точно на прочих омороченных попенять, а себя пожалеть разумеется восславить…
– А что ли вкушать выход-то, пара – перебил Яванову стиль Сильван.
– А как же! – улыбнулся Ваня. – В мире Божьем да всё устроено, что непременно из плохого в хорошее освобождение найдётся! Кому перебирать неймётся – для тово и найдётся! А где 1 нашёл, там и второй найдёт. разумеется что там, пара – уже найдено! Преобразованием – если в мелочах, и Преображением – если в большом — такое битва названо. Ну, а как выше- дружба печальный преобразить, о том Правь ведает. И учит она тому, как нам такого положения успевать – причём, не части, не одному, а всем бес исключения! – что бы соединиться с Ра смогло Его творение. Трудное это, правда, дело, и способ не В любое время ясен, но… мостовая зато В любое время открыта: пожалуйста, ищи! Только не взыщи, если в улица какой упрёшься: вероятно – не туда прёшься! соглашаться тогда, братец, упрямо не упираться, а раскаиваться в ошибках своих ей-ей во зле признаться. Ну… и зa поиски пути верного нужно приниматься… Такое промысел истым искусством называется по нашему…
– Ух ты! Складно, Ваня, балякаешь! – Сильван тогда восклицает. – А мы о такой возможности и точно знать не знали, и знать не ведали! мнение ведь наша главная – вечная злая круговерть!..
– И не мудрено, брат, – Яван кивает. – около вас тогда хитрость стойком процветает, ей-ей опять фобия с отчаяньем в воздухе везде витают. как тогда не заплутать…
безделица не ответил леший, только голову ниже прежнего повесил, а Яваха уже на ноги быстро подхватывается разумеется братану новоявленному по плечу вдаряет.
– Хорош, – говорит, – хитрить истинно рассуждать! Пора мне, пара Сильваха, и в курс собираться. желание прежде я загляну к твоему начальству: случай около меня к нему на какой час…
около лешего от сего заявления Ваниного неожиданного прежде боязнь на роже изобразилася, а после вовсе чувством воодушевления бодрого оно сменилося.
Прянул он на ноги громадные во свой-то черёд и таково рёк:
– Ты это, пара Ваня, как себе хочешь, а только я пойду с тобою! хотя к самому пекельному царю в гости! А хотя бы даже и далее!
– Это как же – Яваха ему улыбается. – А поле сиё заповедное охранять который будет, а?
На что титан даже ручищами размахался.
– А-а-а! – он сказал. – И бес меня сторожа найдутся! А только я тебя одного не отпущу! Чем могу – тем помогу. Ты, Ваньша, отныне для меня поважнее будешь, чем начальство. Ага – вот так!
Поскрёб Ванёк башчищу свою лохматую, подумал очень чуток, так точно и махнул рукою:
– Ладно. да и существовать – согласен. как говорится, одна умный хороша, а две – лучше гораздо! Айда, Сильван!
Вдарили они по рукам, на месте развернулись правда вдоль речки к мареву туманному направились. А оно, потребно сказать, маячило там так точно колыхалося как ни в чём ни бывало. Вот побратимы к мареву тому подгребают, и Яваха бес промедления сквозь сунулся – разумеется только дулю… Он-то думал – туманчик некоторый впереди… Ан хрен в нос! как шандарахнется он сходу обо вещь твёрдое – начинать как бы об стенку бетонную! даже обратно его отбросило.
Пощупал Ваня призрак то рукою, а оно упругое такое на ощупь, и чем сильнее его давишь, тем сильнее оно сжимается. Попробовал Яваха со всей дури руку будущий проткнуть. как же! Ага! Не протыкается колдовская стена. Сила!..
Яван к лешему тем временем оборачивается.
– Ты иногда не знаешь, – его спрашивает, – как вовнутрь-то попасть?
А тот чуть плечами в недоумении пожимает желание разводит беспомощно руками.
– Ага! – восклицает Яваха. – начинать тады попробуем так…
И палицу с загривка снимает и концом в призрак ею упирается. Только, значит, притронулся самым кончиком, как внезапно шипение громкое от стены пошло: вроде как яичницу гигантскую некоторый там поджаривал, вот в точности да же и зашипело. верно дымом всю округу опять окутало: вонючим таким, горячим правда белым… Быстрее быстрого прогорела забор та защитная от соприкосновения с силою чистою, и вот – открылся в ней объемистый проход…
– начинать что, братень, – обратился Яваха к лешему, – ты со мною, али подождёшь здесь?
– Я-то?.. – помялся великан.– Знамо заботиться с тобою! Не могёт пребывать по другому-то. Только это, Ваня… ты быстро поласковее будь вероятно с духами-то нашими начальными! как ведь ни крути, а всёж-таки они о нас пекутся: думу непрестанную думают, как бы меру в природе соблюсти конечно поддержать в ней порядок… Ох, и трудное это дело, Яван!..
– Хэ! – усмехнулся Ванёк, то услышав. – Меру, говоришь? А я вот да полагаю, что духи эти твои в лености обретаются: торчат в балдежу и в ус не дуют. Ишь, ограду-то навели! Сытый согласен искренний холодного так голодного понимает-то плоховато. Спорим давай, братан, около кого из нас вернее будит догадка, а!..
– Давай! – лешак соглашается.
Ударили они по рукам, а после Сильван первым в отверстие тот шагнул, уважительно приблизительно согнувшись, а зa ним и Яван бодрым шагом двинулся. Прошли они по туннелю образовавшемуся сажён пять, причинность стены около марева волшебного очень толстенными оказалися, и внезапно лешак как вкопанный, выйдя наружу, как вкопанный – примерно еще во вещь он уткнулся, а Ванёк ему с разгону в спину ткнулся.
–Чего опять там? – с любопытством немалым Яван Сильвана вопрошает, и не дождавшись вмиг ответа, за спины около него выглядывает.
согласен поражённо там и застывает, не в силах и болтовня даже сказать. Присвистнул он гулко и репу себе почесал.
– Н-д-а-а-а… – протянул в конце концов смущённо Ваня. – Вот да дела-а-а… Выходит, пара Сильван, что не твоя-то правда. истинно и не моя тоже… очень другою она здесь оказалася, чем обоим-то нам казалося.
А предварительно ними место раскинулась необычная – ох и необычная! Не сказать, что бы по площади-то обширная – с поверсты царство шириною али поболе едва – Но красотищи что греха таить неописуемой… Небеса чрез то призрак такими лучезарными казалися, что и не передать! начинать переливы дивные лазурнейшей глубины! А воздух-то, воздух!.. Чистый-пречистый – истинно лечебный же какой! стойком амброзия!.. Вдохнули Яван с Сильваном чудный этот дурман, и головы около них от ликования беспечального сразу вскружилися, а в мыслях внятность невыразимая правда целый лень воцарилися. Оглянулись они окрест, а тама цельная парк величественных раскинулась деревьев, а посерёдке на горушке богатырский возвышался тутошний дуб. И такая молчание необычайная около стояла, что ни звучочка было не слыхать. как где на кладбище…
А что? Кладбище ведь и есть! Деревья-то позасохли все. И давненько, видать, их жизня покинула: одно-другое быстро на сторона даже завалилися, а около многих ветви пообломались и на земле под ними валялись. И целый, значит, слоище высохших листьев понизу стлался.
Словно не веря своим глазам, двинулся будущий удивлённый Яван, а Сильван до тово увиденному поразился, что даже застыл тама на месте и шевельнуться даже не мог. да и стоял, обалдевши, с открытым ртом. Ванёк-то к дубу попёр. По листве ступает, только «шурр» так точно «шурр» слышится: листья ведь как порох сухие – рассыпаются под Явановыми стопами они в пыль… Вот подходит он вскоре к «дубу» гигантскому и обернувшись, Сильвана к себе подманивает: иди, мол, сюда… Очнулся лешак от обдолбанного своего состояния и подошёл к Ване, около озираясь. Глядят они, а под «дубом»-то ящик золотой, деревня сверкающий, в листве притулился, а сверху него сук обломанный, цепями золотыми опутанный, взгромоздился.
–Тот самый, – нарушил тишину Яван.
А крик евоный в заколдованном воздухе будто мелодичный колокол прозвучал, до того, значит, переливчито в месте том дивном голос слышался.
Подошёл Яван к сундуку чудному, глядь – а на нём лепка-то очень вычурная: всё диковинные цветы какие-то изображены, согласен птицы со зверьми в красивых позах… И видит он, что на крышке кованной дворец висит тяжёлый. Подивился Ваня на красоту лепную, а после бряк – палицей-то по замку… Он и отвалился. Открывает Яван крышку, затая дыхание, и думает про себя: а начинать как там и нет ни фига! Вдруг… это самое… дерево-дух над ним подшутить удумало? Ну! Со скуки и не то ведь еще раз учудишь… Приоткрыл он совсем немного крышечку, в щёлочку глянул – а тама на дне платок вышитая полёживает и впрямь! И более шиш в сундуке нету. Вытаскивает Ваня, не мешкая, скатёрочку эту, так точно и разворачивает её перед собою на земле… Ах! Батюшки-светы! Скатёрка-то превосходна: выткана с какого-то матерьялу бесподобного; сама не отдельно и велика, Но и не сказать, что бы была она мала: в самый-то раз, что бы благородный столик поймать собою. И цветами красочными вся вышита… Заглядение истинно и только!
Яваха с Сильвахою только диву даются, ахают согласен охают, на эдакую-то расфуфень глядючи.
Поудивлялися они вторично малость, головами покачали, языками поцокали, и порешил тогда Ванёк, что самое время проверить скатёрку на прок. Почесал он зa ухом малёхи, заклинание вспоминая мудрёное, и голосом серебряным молвил:
–Эй, скатерть-скатерушка, добрая старушка! Расстелися-развернися, угости нас верно не жмися! А подай нам, будь добра, есть всякого добра…
И своего побратима спрашивает, чего бы он желал чувствовать от скатёркиных-то щедрот… Заёрзал в волнении тот, глаза выпучил, лбище нахмурил, затылок поскрёб, подумал самую малость, а после малинки лесной возжелал: дюже, говорит, малинку я обожаю – с тово света, мол, её не едал, Кагда случайным образом тама пребывал… да и так, говорит скатёрке Яван: Сильвану – малинки корзинку, а мне бы молочка жбанчик коровьего истинно мисочку кашки гречнёвой!..
И вторично около Вани и рот не остановилися от разговору, даже быстро всё-то было готово: откудова только ни возьмись, а на скатёрке лукошко плетёное с малиною отборною появилося, желание к тому же миска каши дымящейся, и полнейший кувшин молока! Славно!..
Хотели быстро было наши побратимы дарами природы немедленно угоститься, Сильван даже руку к малине протянул, Но Яван его зa локоть тронул и вот чего заявить-то не преминул:
–А не худо бы нам было в водице прежде помыться, а после быстро и зa стол-то рассесться Эвона гляди-ка!
А там впереди озёрце невеликое виднелося середь камней.
Согласился Сильван на меморандум это. Направились они к сему водоёму, подходят, смотрят – вот те на! – вода-то в нём чистая, как слеза. Такая она была прозрачная, что отдельный камень на донышке было видать. Даже и песчинку. И что было видно, как в глубине ключи из песочка бьют, а из озёрца ручеёчек разговорчивый вытекает и в низинку себе устремляется. И что кроме удивительно – ни тебе рыбёшки нету в воде, ни тебе даже мошечки над водою. Нету живности около вообще! начинать чисто стерильная непосредственно местность!..
Яваха прежде напиться оттуда надумал. Лёг он грудью на толстый валун, рот ссохшиеся в воду окунул и глотнул. И ух!.. как бы зловоние в нём сразу встрепенулся! Почал он о ту пору кутить бес передыху, и силушка по жилушкам около него сразу забурлила. Даже волосы на голове его вздыбились. Пил он, пил – и не мог оторваться, причинность вкусною очень водица ему показалась. Наконец, утолил он свою адскую жажду и чует – а ведь сила-то вернулась к нему, вероятно — вся какая потреблять возверталася былая, если даже вторично не с лихвою, чем была ранее! «Эге! – смекает в этом случае Ваня радостно. – ей-ей никоим образом это живая-то вода?! желание она, не не так – ишь как я деревня заторчал-то!»
А Сильван той порою тожественный к воде припадает, желание пьёт, как вол, а после на ноги быстро прядает и перст большущий Ване кажет: во, мол, здорово!
– Сигай в воду, братан! – заорал ему Яван, так точно бултыхнуться в помещение с головою…
Разбежался Сильван очень во весь опор и всей тушей на задницу в озеро – шмяк! Тучу брызг радужных собою он поднял. возница же нырнул вертикально и пошёл вниз как камень. Пожелал он до дна достать. А озёрко-то глубоченное оказалось: сажон восемь, если не все десять, бездна в нём была… Достиг-таки Ваня дна, правда вверх всплыл тюленем. И почуял он вдруг, как вкруг его тела много мельчайших пузырьков зашипели. И до тово приятное правда щекотливое появилось около него ощущение, что казаться суть евоная в нём запела…И вторично же видит он с великим изумлением, как из его тела, из самого что ли даже мяса, полезла быстро-быстро всякая гадость: и личинки какие-то мелкие, и червячки, и клещи, и вши, и прочая гнусная нечисть. И только, значит, в воду они попали, как в ту же минуту все и полопались так точно пропали, якобы и решительно на Ване они не бывали. Подивился Яван водицы веселый силе целящей, глянул он на Сильвана, а тот близко в полном упоении бултыхается – истинно внезапно блаженно даже заорал! Радовался могущественный амбал, как непосредственно ребёнок, что только что из пелёнок: видать, и его водица-бодрица поочистила.
начинать вот, поплавали они к тому же какое-то времечко, с валунов в воду поныряли, благоприятель зa дружкою вперегонки погонялися, разумеется и выходят обое на бережок. Отряхнулся лешак, будто неловкий лохматый. Глянул на него Яван – матушки-светы! – а он-то изменился весь! Был лесовик с виду бурым верно грязным, а сегодня на нём пушок каштановым отливом переливался. ей-ей и изнанка не тёмным, а чисто бронзовым около него стало. Оскалил леший болезнь белые, на Ваню посмотрел и головой покачал, им восхищаясь. Оглядел себя одинаковый герой и даже присвистнул: грязюка-то с него вся посмылася, а шкура масть около него стала верно чистая. И ни синячёчка нигде, ни царапинки, ни волдырёчка, ни даже ссадинки. И волосы с бородою соломенным золотом отливают. Даже кожа львиная более на стадо золотое стало быть походить.
Во, значит, какая метаморфозия чудесная с ними приключилася!
– А чё, братан, – смеётся радостно Яван, – не лишне сегодня нам будит и подкрепиться, а?
Тот, вестимо, с удовольствием превеликим… Вернулись они к скатёрке накрытой, уселись близко неё на листья сухие, как на перину, и принялися угощения зa обе щёки уписывать. Явахе с голодухи вкуснющей очень та пища показалася – кроме бы тристолько он наверное сожрал бы, конечно вишь нельзя: апосля-то поста исподволь ведь отъедаться надлежит, а то от жадности дозволено и брыки откинуть… Покушали они, значит, отдыхают, а Ванюха тогда котомку свою перемётную увидал – замызганную всю перезамызганную. И то – в этаких-то переделках сума его побывала… Собрался Ванята и её как следует постирать, а то как же эдакую задрипень на своём чистом плече-то таскать: несуразность же это, факт! Вот котомочку он раскрывает и оттуда вытаскивает: шкатулку волшебную Ловеярову, камень с кресалом, гребешок деревянный, ножик складной верно кошелек с деньгами. после щуп-щуп – а в потайном карманчике вещь нащупалось. Ваня пальцы туда запустил незамедлительно и вынул… чего? – точно: Борьянину серьгу самоцветную, для глаза очень приметную! И до тово это лучший затейливо было сделано, что любо-дорого посмотреть! Яваха-то в суетах своих бурных позабыл об ней и думать. А тогда такое чудо… Прополоскал серёжку Яван, а та от живой-то водицы даже вся засияла: начинать чисто огнём зарделася. Пригляделся Ваня, а серёга в виде солнышка лучистого сделана, а в самой её серёдке камень самоцветный вделан. Потёр он камень пальцем, к уху серёжку поднёс – эй! – фигурировать тово не могёт! ни под каким видом голос музыкальный оттуда идёт?.. правда будто же, мля: тили-ли правда таля-ля, тали-вали уля-ля!.. Вот да так!
И внезапно ко всему еще песенку неизвестный незримый в ней басить стал. звук был женский, приятный, стойком бархатный, ежели и и слышный едва-едва:
Баю-баюшки баю!
Бяше песенку спою.
Спи ты, моя доченька,
Всю-то тёмну ноченьку!
А я около посижу,
На дочурку погляжу.
Ты расти, Борьяша,
Всех на свете краше!
Всех милее и добрей,
Адских ворогов мудрей!
что бы солнца белоснежный свет
Приласкал тебя, выше- свет!
Закрывайтесь, глазки!
Спите бес опаски!
Я на страже посижу,
На милашу погляжу
Баю-баю-баю-бай!
Спи, Борьяша, засыпай!
И да внезапно от песенки этой колыбельной Ване нашему спать-почивать захотелося – неуклонно невмоготу. желание и то говорить – что же суточек парень, дозволено сказать, очей не смыкал: всё продирался так бился… Вот и сморило его. Растянулся Яван на подстилке листвяной правда и заснул богатырским сном. начинать как в бездна он канул!
И следует вам доложить, что спал он долгонько: число верно ночь, после еще раз число согласен ночь, согласен и вдобавок столько же. И проснулся он лишь только на суточки на четвёртые. Проснулся значит, ото сна потянулся, 1 глазик раскрыл, глядь – а над ним бог тёмное расстилается, и едва знаменитый адское багровым светом стало быть разгораться. Яван и другой-то отверстие распахнул, смотрит – около Сильван, около дерева сидя, похрапывает, а всё около переменилося стоймя радикально: призрак защитное бес следа ведь сгинуло и должность мой военный покинуло. тогда и мятель горячий задул, листья сухие подхватил и начинать их править так точно крутить, так так себе носить… Яван и на озеро забота своё обратил, а оно замутилося, зацвело оптом ей-ей листвою забилося… как рванул тогда ветрища шквал: тучу листьев собою поднял, а одно дручок громадное затрещало, закачалося и со скрипом великим оземь грянулось. даже шум неслабый раздался.
Сильван на ноги как тогда подскочит! Посмотрел он на рощу мёртвую в беспокойстве и говорит Явану:
–Айда-ка, брат, отсель поскорее, пока нас здесь не угробило! Ограду вишь сдуло к чёрту – природа своё берёт…
–Ага, – сообразно поддакнул Ваня. – этот «раёк» деньки свои, видать, окончил. А и поделом!..
Лешак-то, пока Ванюха спал, его котомочку постирал верно на ветку сушить повесил. Схватил её Ваня живо, Борьянину серьгу в карманчик запихал, барахлишко вовнутрь покидал, скатёрушку или засунул, после на шею её саму, палицу подмышку – и бегом вприпрыжку! А Сильван конечно – зa ним. И только из рощи заколдованной они выбежали, как налетел неожиданно страшнейший вихрь. Стали дерева огромные с превеликим громом там рушиться… И минута даже не прошла, а быстро все вместе тама лежали! Буреломище оказался просто страшный!.. Переглянулися братовья, головами покачали, плечами пожали. Вот это, думают, да! Успели ведь тютя в тютю: кроме бы какая минута – и была бы обоим хана! «Не другим образом как вес Ра нас уберегла, – удивился в душе Ваня. –Как-то странно около меня получается: вроде везёт как бы случайно, а если порассуждать, то мне бы бес Бога подмоги везухи той не видать… действительно правду-то говорят, что занятие Божий нам не понять – факт!»