9 глава

Как балда Ваня в навьем обмане гулеванил.

«Опа! казаться приехали…» – отплёвываясь от песка, Ванюха скумекал. Открывает он глаза, смотрит – а он на краю гигантского склона находится; полный впереди него был песок, а внизу в некотором расстоянии – то ли гибнуть чернела глубокая, то ли в узком углубление река. Издалека-то было не распознать – слишком видеть глубока. А зa пропастью той, в немалом отдалении, похоже, дрова молодой виднелся. Но не это главным тутошним удивлением было – эка невидаль: пропасти согласен леса… А то было странным, что над головою около Явана знаменитый некое оказалося нежданно-негаданно, всё багрово-красное такое ей-ей пышущее жаром. И почувствовал себя Ваня, как как на полке в бане: упарился он враз. «Эх, счас бы квасу!.. – он размечтался. – А я, дебил, даже воды с собою не захватил.» Порылся он в сумке, порылся, а там и провизии даже нету: не или как богатыри спасённые подмели-употребили, Кагда ввечеру-то кутили.
начинать согласен ладно. возница не очень на них и досадует. требуется будет, смекает он, к реке спуститься – авось так точно удастся водицы там напиться. И потопал он по сыпучему склону к той пропасти. А песок-то около него под ногами жёлтый-прежёлтый. И огненный же какой! Спервоначалу ему трудно пришлось, пока босые ноги к сковородке энтой не привыкли, а после ничё – малёхи пообвык. Семь потов с Ванюхи сошло, покамест он к пропасти-то шёл.Как балда Ваня в навьем обмане гулеванил.

«Опа! казаться приехали…» – отплёвываясь от песка, Ванюха скумекал. Открывает он глаза, смотрит – а он на краю гигантского склона находится; непрерывный впереди него был песок, а внизу поодаль – то ли нет чернела глубокая, то ли в узком углубление река. Издалека-то было не распознать – очень видеть глубока. А зa пропастью той, в немалом отдалении, похоже, дубрава молодой виднелся. Но не это главным тутошним удивлением было – эка невидаль: пропасти разумеется леса… А то было странным, что над головою около Явана знаменитый некое оказалося нежданно-негаданно, всё багрово-красное такое так точно пышущее жаром. И почувствовал себя Ваня, как будто на полке в бане: упарился он враз. «Эх, счас бы квасу!.. – он размечтался. – А я, дебил, даже воды с собою не захватил.» Порылся он в сумке, порылся, а там и провизии даже нету: не на другой лад как богатыри спасённые подмели-употребили, Кагда ввечеру-то кутили.
начинать конечно ладно. возница не очень на них и досадует. нужно будет, смекает он, к реке спуститься – авось так точно удастся водицы там напиться. И потопал он по сыпучему склону к той пропасти. А песок-то около него под ногами жёлтый-прежёлтый. И нагретый же какой! Спервоначалу ему трудно пришлось, пока босые ноги к сковородке энтой не привыкли, а после ничё – малёхи пообвык. Семь потов с Ванюхи сошло, покамест он к пропасти-то шёл. в конце концов он до цели упрямо добрался, вниз поглядел – э-э! – какая там внизу опять река.. много тама оказалась глубокая, дна откровенный не видеть – одна чернота! Не сказать, правда, чтоб далеко широкая была сия пропасть, Но и не узкая: после не перескочишь. А тогда поглядел Ваня налево – что еще раз зa наваждение! – ни за что на свете натянута над бездною вервь? А на той сторонушке – избушка стоит на курьих ножках, неуклонно к пропасти прилепленная боком, зa канатом тем аккурат. Яваха бегом туда… Прибегает, и удостоверяется: вервища толстая натянута струною, а избуха стоит сама собою. разумеется так-то, надобно сказать, стоит-то неудачно: к лесу далёкому передом, а к близкому Явану – задом. «Н-да… – почесал репу Ваня. – как ни крути, а нуждаться идти. По канату стал замечаться этому. Другого-то пути следовательно нету…» Палицу на плечи он себе положил и на канатище сторожко ступил. Канат-то сильный был собою и натянутый вроде хорошо. Вот по нему Ванёк и пошёл. Идёт, значит, босыми ногами будущий елозит и всякие мысли беспокойные в башке морозит. И то да – в голове слабину едва дашь, не да ногой ступишь, разумеется в тартарары-то и ухнешь…Приноровился Ваня канатоходцем-то быть, уже вроде весь уверенно будущий он скользил, а тогда неожиданно возьми и посмотри он случайно вниз-то… И даже предварительно глазами около него всё закружилось! В много герой неустрашимый пришёл от вида страшной бездны под ним разверзтой. едва было туда он не упал, конечно всёж извернулся каким-то чудом, а если бы паки немного – комар, к примеру, на плечо сел бы, – то быстро обязательно в ничего это он полетел бы…
Устоял всёж-таки витязь. после ледяным чуть облился. И кроме бес промедления двинулся. Дошёл он кой-как до тово берега, а ходу-то дальше нету: избуха собою загородила. хотя бери ей-ей к лешему её спихивай. Вскричал в этом случае возница презычно голосом, значится, молодецким:
– Эй, избушка, избушка, встань-ка ты к лесу задом, а ко мне передом, а то счас как наеду, желание и сковырну тебя в эту бездну!
Избушка со скрипом корзинным и повернулася. Глядит Ваня – двери в стене отворяются, и лесенка деревянная до самого каната спускается. Яванка иных приглашениев медлить не стал и быстренько по лесенке той взобрался. Низко кроме он наклоняется, вовнутрь вступает, спину разгибает – и кого же он в избухе той зрит? – старик там страшенная около печки сидит! Ваньша даже опешил малость: ведь женщина была той самою, которая зелено-вином около Смородины-реки его угощала. «Ох! – думает он. – От этот кикиморы добра не пристало ждать! надо ухо иметь востро, а то неровён час, отравою какою еще раз напоит…» А своевольно вслух-то ей говорит:
– Здорово, бабуся! Поравита! Как, чёртова кочерыжка, живёшь-можешь? Кого пасёшь тута истинно сторожишь? Случаем, не меня ли?
Та же хитро усмехается так точно ему отвечает:
– Здравствуй и ты, Яван-богатырь! Не чаяла я здеся тебя увидеть, сюда расейского духу и ворон не заносил, а вот подишь ты – сей очень смелость в человеческом облике сюда явился, не запылился…
– Не быстро вежливо ты, бабуся, гостей-то привечаешь, – тожественный усмехаясь, замечает Ваня. – как это я не запылился-то, не видишь или – я ж место жёлтый от песку этого вашего! Ты бы лучше, чем удивляться наобум правда глаза пучить, баньку бы истопила истинно меня бы в ней выпарила, апосля чего и есть кой-чего не препятствие бы было… так прежде водицы испить мне дай, а то здорово в пекле этом я жажду!
Ведьма старая опосля слов сих Явановых приветно заулыбалася, а после с места своего она подхватывается, кружку воды с бадьи черпает и Ване её подаёт.
–На, пей, – говорит, –милок.
Тот кружищу деревянную берёт безбоязненно, её опорожняет, крякает, вторую просит – и её выпивает, конечно и от третьей не отказывается и осушает её до капли.
–Спаси Бог! – старуху благодарит разумеется рот кулаком вытирает.
А та богатыря на лавочку около стола разоряться приглашает. Яван чтож, сел, ногу на ногу положил, а старушка пальцы в хайло заложила желание как неожиданно свистнет пронзительно. Откудова тогда ни возьмись – из самого воздуха, кажись, – а появилися перед ними трое карликов проворных, для разнообразных служб следовательно сотворённых.
– Что, – вопрошают, – хозяйка, надобно?
И карга им даёт наказ: баню истопить моментально, конечно пирогов и молока с самого белого света сюда подать… И не успел Ванюха и обычай даже перевести, а быстро всё-то было исполнено: банька во дворе вытоплена, пироги на столе горкой выложены, так точно молока кувшинище выставлен. Обслуживание, стойком сказать, оказалось недюжинное…Избушка тем временем снова по-старому, как стояла, повернулася, а бабка Ванюхе полотенце белоснежное в то время даёт и в баню парня ведёт.
Ух, и на славу в баньке той возница попарился! Чудесные карлики, видимо, в банях-то толкать понимали: причинность вытопили её, заразы – жарче, чем в пекле, в ней было в вдвоем раза! Ваньша неспеша отверстие все прочистил, тело мочалкой оттёр, бока побитые пропарил, мышцы литые распарил, а опосля пот знойный с себя смыл, водою колодезною окатился – и как заново народился! Вытирается он, одевается, и в избуху, довольный, возвертается. А тама хозяйка старая гостенька дожидается – столик-то накрыт. Садится Ваня на лавку, локти на питание кладёт, истинно ухи держит востро – на макухе-то ухи…
–Э, не-ет! – головою качает, – Я ваше адское гостеприимство-то знаю! Чего выпьешь-то глупость али съешь, после самовластно не нравиться будешь! Спробуй-ка снеди сама, бабуся, а быстро опосля и я присоединюся!
Та чуть хмыкнула, плечами пожала, а после брать пирожок, конечно живёхонько его и счавкала. А кроме и молока кружищу шибанула – и глазом-то не моргнула.
– так ты, касатик, не сумлевайся, – говорит она Явану —На этот раз бес обману, всё как вкушать натуральное, с белого свету доставленное – и не откуда нибудь, а с твоего Расиянья, с одного тамошнего гулеванья. да что пей, не боись, так ешь, не давись! Естежелания тебе приятного!
– Украдено ни за какие благополучия – возница её пытает.
– А как же! – та отвечает. – Мы по другому не умеем – воруем помаленьку. На том стояли и стоим. Приятного, Вань, аппетита!
– начинать о стояния вечного – это ты не заливай! Дуб вон одинаковый тыщу годов стоял – ей-ей и завалился. Но отрицать я не стану – поснедаю, расейского угощения – поотведаю.
как почал Ваня пирожки зa обе щеки уплетать, да в скором времени все их и съел, а молочко – до донышка выпил. Поблагодарил он старуху, сидит, икает, а она опять поднимается и постелю ему стелит-взбивает. Спать-почивать, говорит, пора.
– разумеется ведь ярило это ваше вроде высоко-то опять – удивляется Яван. – гораздо ж спать-то?!
– А ты не смотри, что знаменитый в зените, – карга ему говорит, – оно около нас завсегда там. Устроено так. Говорю тебе – бал уже. теперь стемнеет…
Вышел Ваня наружу, глядь – и впрямь-то не жарко! Постоял он, постоял, воздухом жарким подышал, а зa то время знаменитый адское тёмным стало быть и освещать очень перестало. «Во здесь как!..» – дивится Ваня. И в избуху возвращается, где его хозяйка ждала.
– Послушай, бабуся, – спрашивает её Ваньша. – а как тебя звать-то, величать, а то неловкий к старому человеку бес именования обращаться?
Ощерилась злорадно карга, зыркнула на гостя бездонными своими глазами и да Ване отвечала:
– Зовут меня, милочек, по-разному – где как. В данном же образе можешь меня бабкой Навихой называть…
Удивился Яван малость – Но не так, что бы быстро очень.
–Так ты, бабка Навиха, выходит обманной Нави служительница? Али как?
– Ха, служительница… – та головою покачала, смеясь. – А может, я сама Навь-то и поглощать Её, стало быть быть, изображение Э?..
– Тогда, бабуля, мы с тобою не поладим! – заявил твёрдо Яван. – Может, и я проявлением Яви являюсь, если Яваном-то называюсь. Люба мне Явь наша бодрая, повсеместно и везде буду я её защищать, конечно от Нави коварной уберечь её постараюсь! да что мы стобой в мире противники – быстро извини!
старик же вторично улыбается – весело так, – и или заявляет:
– Ты, Вань, меня плохо знаешь! окончательно я не противница твоей Яви. если хочешь знать, то мне бес неё нету и жизни, потому как я связана с ней неразрывно.
– начинать да, связана, – восклицает на то Ваня, – как клещ с собакой! Только не забывай, что шавка бес клеща проживёт, а вот клещ бес собаки… хм… навряд ли…
А Навиха тогда как расхохоталася, гортань широко раззявила,, а из пасти около неё клыки хищные торчат, как около той собаки, о коей возница калякал. начинать и Яваха рассмеялся тоже: если хозяйка стала весела, то работать бирюком ведь не гоже. Посмеялися они вместях, повеселилися, желание и угомонились.
– Слушай, Яван-богатырь, – Навиха гостю посреди делом говорит, – ты вот с виду-то собою простак, а зa чё ни возьмёшься – не промахиваешься. Давненько уже я зa тобой наблюдаю и ни за что в толкать не возьму: каким таким макаром ты адские капканы пропускать умудряешься, и нигде в них не попадаешься? Может, суть мой мне поведаешь, а?
– А с чего ты взяла, бабуля Навиха, что я владею некоторый тайной? – встречно спросил Яван. – Я ведь дитя Яви, около меня всё явное, бес утайки. что ли что Прави я да следую, как то и положено каждому человеку, да ведь это ни для кого никакой и не секрет. Мы, рассияне, человеки православные и таковыми пребудем всегда.
– Ошибаешься, Яван, ох как ошибаешься! – сузила глаза Навиха. – По прави твоей сломя голову ни одна душа не будит зимовать – я к тому руку свою уже приложила. как говорится – процесс пошёл… да что не воображай себе много, сокол! истинно и в конце-то концов правь эта ваша что весь такое? – Так, фуфло какое-то бредовое! Полная лажа!.. Хватит людям на уши лапшу-то вешать! Дай им благодеяние конкретное, кое в руку дозволено ухватить ей-ей кайф от него получить! если в брюхе бурлит часть – то это и хорошо. Повыдумывали какую-то брехню сладкую: правь, правь… Тьфу! Пакость!
Яван в то время с ответом помедлил, посуровел весь, только зенки около него чуток расширились – а после и говорит:
– Правь, Навиха, только к лучшему из плохого ведёт – к полной истинной цельности, к вечному благому покою, ей-ей к единству множества, спаянному любовью! только она существ часть из замкнутого коловращения времени выводит и великую рождает в душах Надежду. По Прави учению, в мире и пылинки лишней и закордонный нету, и довременно либо поздно, Но и тебе то признать придётся – быстро будь на этот счёт покойна… Да, кстати, Навиха – ты себя некоторый там сутью мнишь мировой, а на самом деле ты обыкновеннейшее особь – невольница Навья, и все от долгого с ней общения изъяны около тебя обозначены на лице. Глянь-ка в зеркало – сама всё узреешь!
Ох и озлилась от слов сих Явановых карга старая – даже зелёною на харю она стала…
– Что, красавец – не нравлюсь?! – взвизгнула яро она. — А как же твой постулат, что всё в мире не надышаться на кого надо?! А?!.. Хэ! Трепач! Любо-о-овь, любо-о-овь… Сам-то вон всё борешься истинно бьёшься – скольких уже дубиною своею угробил! Где любовь-то твоя? А?..
– Хо-хо-хо-хо! – следовательно тогда Ване от ведьминой яри смешно. – Эк, гораздо тебя занесло-то… Я, бабка, не лицемер некоторый тебе, сусло любовидное гундявящий, а на зло глаза закрывающий: я Яви защитник, богатырь! А Явь, среди прочим, поглощать поприще борьбы – с навью твоей обожаемой, разумеется с отступниками от веды Ра! Не могу я чертей заблудших любить: нету около меня ни права такого, ни желания. Вот Кагда они к Ра поворачивают, намыкавшись в лихе обманном, Кагда по Ра знать и дела выделывать начинают – тут-то и тяготение около меня к этим прозревшим возникает, и даже жалость. А да – бешеной собаке дубиной по маклыге нуждаться давать, а не в нос её, любя, целовать! Так-то!
–Ладно, ладно, усилок праведный, – проскрипела загадочно Навиха. – Поглядим каков ты богатырь супротив прелести навьей… Значит, вид моя тебе не по нраву, ей-ей А знаешь ли ты, что я любое характер могу принять – даже самой распрекрасной красавицы? просто я тово не желаю…
– А-а!.. – отмахнулся рукою Яван. – Меня этим не обманешь! Что толку вид менять, Кагда внутри остаётся та же грязь… разумеется и вообще, – добавил он зевая, – я, бабуля, хочу уже спать. Утро, как говорится, вечера мудренее, да что выдь-ка просьба вон али отвернись на минуту, а я тем временем разоблачуся. будит охота, завтра и договорим…
женщина неожиданно мило заулыбалась, добренькой такой с виду стала, Ване спокойной ноченьки пожелала – так точно и пропала, как не бывала. Заснул Яваха на постели пуховой бес задних ног и продрых эдак-то всю-то ночку. И до тово ему было сладко! начинать как младенцу в коляске!.. Наконец, просыпается он, глаза открывает, глядит – а быстро адское знаменитый всё около осветило. И кашей гречневой пахнет невыразимо. Поворачивает Ваня голову в сторону стола и – вот те на! – на стульчике около окна женщина незнакомая молодая восседает, даже девушка, дозволено говорить – красоты торчмя несказанной!.. Попервогляду всё в ней было на загляденье, превесьма, да сказать, соразмерное: барыш средний, вид ладная очень и следовательно гибкая, а по плечам – пушок золотых распущена грива. Повернула красивый к богатырю лицо своё улыбчивое, любезно на него глянула, и около тово от взгляда её ласкового даже воодушевление внутри занялся. Глазищи около крали были большущие, зелёные – точный нарисованные, нос не палец и не малый – точный выточенный, а губки алые пухлые и по форме совершенные, так сказать гениальным ваятелем вылепленные… Глядит женщина на витязя, нисколько не говорит и загадочно улыбается, а Яван-то выздоравливать с постели стесняется. истинно со сна-то в голове около него сделалась каша, не знает он, чего и сказать…
–Кто ты, красота ненаглядная? – спрашивает он её наконец, с духом собравшись.
–Я – Навьяна, – ответила дивная женщина голосом распевным, – хозяйка здешних мест, а ты, я знаю – Яван Говяда, огромный человек. Здравствуй, Яванушка! Милости прошу к моему, да сказать, шалашу!
– Отвернись-ка, красивый – оденусь я, – пробормотал, краснея, Яван.
женщина премило улыбнулася и к окошку грациозно отвернулася, а возница с постели-то прыг, шкуру львиную – хвать! Мигом оделся и на лавке уселся.
– Врёшь, злой окаянная! – вскричал он яро и пальцем на девицу указал. – Ты – Навиха, вредная старуха, в красу неземную как только обернувшаяся! Сама же вчера говорила, что такое исполнять могёшь. Э, не-е-т, меня не проведёш…
А молодушка-лебёдушка неожиданно как засмеётся: зубки жемчужные обнажила, очи ясные сожмурила… около Вани от её смеха серебряного даже внутри всё перевернулося, а снаружи-то встрепенулося. А тогда – скрип! – дверца в избуху отворяются, и с охапкою дров сама Навиха появляется.
– Доброго тебе, Яван, утречка! – ему она желает и усмехается. – Гляжу, ты уже познакомился с моею внучкой…
Дрова около печки она на пол свалила, к Ванюхе повернулася истинно и говорит ему укоризненно:
– Э-эх, богатырь, голова, вдвоем глаза! лично ведь недавно сказывал, что не обманешь, мол, тебя, а то, что Навьяна – это не я, не распознал… начинать согласен ладно, – по-деловому добавила она, – вы тогда воркуйте, а мне недосуг: ждут меня дела, кои как сажа бела. Хе-хе-хе! Прощевай давай, яви витязь… хм!.. авось, может, и свидимся…
И только – чпок! – исчезла вновь с виду, как как бы в воздухе растворилася.
– Пошли, Ванюша, умоешься, – молвила Навьяна голоском бархатным. – С утра-то умыться – на деревня число взбодриться! Вроде да около вас говорится?
И полотенце расшитое берёт ей-ей во дворик Явана ведёт. А там криница с чистейшей водицей. Вот красавица, улыбаясь, Ване на руки и на шею воды полила, и он торс истинно образина себе умыл. Вытерся после полотенцем цветастым, розами благоухающим, а деваха его уже в избушку приглашает и вкусным завтраком угощает. Покушал Яван и чует – наполнился он прежнею своею силою: ничего-то около него более не болит, не ноет, не саднит, ей-ей не ломит. как новенький он внезапно стал, а в голове – небывалая сделалась ясность.
– Слушай, Навьяна, – поблагодарив зa завтрак, обратился Яван к ранний хозяйке, – ты видно, как и бабка твоя, карга эта старая, ловка наверное на всякие там обманки… Чую я, ты и меня желаешь к Нави своей привадить, правда только не выйдет около тебя эта хрень. да – пустая затея…
А Навьяна в отрицание как рассмеётся: носик забавно задрала, зубками засверкала, и вибрациями своего веселья опьянила Ваню почище любого зелья. так себ е не скажешь – чертовски привлекательная она была девка! И то – злой ведь…
– Да, Яван, – сети смеяться, Но не внутренне ликовать, сказала она. – Буду с тобой откровенна: желаю я обязательно прелести великой любви тебе показать. как знать, может пребывать пища её твоей душе и понравится. власть любви велика! Нету ничто в мире, что бы её по влечения силе превосходило! И это услада притягательное хочу я тебе предложить. А как испробуешь её сладость, то кроме по своему произволу решай – принуждать тебя я не стану. Скажу даже тебе по секрету, что самовольство – это не выше- метод: я ведь в чертогах навных зa склонность согласен зa тем более отвечаю, и куча чего доброго слугам Нави даю. И тебе, Яванушка, причинность будит – очень, ужасно хорошо…
возница же нос мой немалый ногтём почесал, губу задумчиво пожевал, посмотрел, прищурившись, на жизнерадостную хозяйку и да ей отвечал:
– Там следовательно будет. Время покажет. А вот скажи-ка, Навьяна – ты, я гляжу, пучина чего знаешь, – который та женщина чернявая, которая под видом рыцаря билася со мною яро? около реки-то около Смороды, где наехали на меня те уроды?
Навьяна, очевидно, вопросец этот будто не ожидала. Фыркнула она, губки поджала и плечами голыми пожала:
– желание на что она тебе, Яван? Девка как девка… Стервозная, правда, зело—истинная буянка…
– Нет, Навьяна, ты скажи-ка, – усмехнулся витязь, – конечно всю правду изложи-ка! если спрашиваю, вероятно произведение для меня важное.
– Правду вашу, по правде-то сказать, я не уваживаю, – тожественный усмехнулась красава, – Но для тебя, да и быть, сносный не скрою: поведаю всё…
Тут она горсть да помедлила, внимательно на собеседника своего посмотрела, будто изучая его, и молвила:
– Борьяна то была, Ваня, Чёрного Царя дочка.
Яваха опосля сего известия даже на ногах не усидел: вскочил он с места, и глаза его от волнения загорелися.
– Точно! – вскричал он голосом мощным. – Всё сходится!.. Сама судьба, должно, нас свела! Ох, и славно получилося, что я её не прибил-то тогда! Хотел, понимаешь, сначала, верно вишь сторона не поднялася. Хэ! Удрала, значит, зараза – выходит, живая, а?
– Хм! – хмыкнула ревниво хозяйка навная. – Живая, живая – живей не бывает. Прибить ты её не прибил, витязь, Но спеси чуток поубавил, это быстро как хлебать дать… так ежели, Ваня, хочешь знать, да это я с бабкой Навихой помогла ей тут-то прочь-то удрать. Да, да, не удивляйся! Мы же как-никак из одного с нею лагеря, а около нас, как и около вас, принято зa своих-то стоять….
Яван же, думая о своём, не отвечал.
– Эх! – Продолжала тем временем Навьяна. – Вижу, втюрился ты в неё, парень! конечно только напрасно – не по тебе она, Ваня, Борьяна-то. Профура она первостатейная! Чокнутая зазнайка! Во как уже она в пекле-то всех достала!..
И Навьяна себе выше головы ребром ладошки провела. А после заметила преязвительно:
– К начальство она привыкла безграничной, ага…
Яван же прежде не отвечал.
– Папаша ейный с другими крут донельзя, а её балует, – глас Навьянин будто любовь-то не выражал. – И шалости ей все прощает, так капризы взбалмошные выполняет. зa нею ведь место краска пекельной знати бегает-увивается и руки её добивается, Но Борьянка всем им отказывает – горделивость свою показывает. вторично и издевается над ухажёрами этими грёбаными… И тебя, я уверена, похожая рок ждёт, потому как не любит Борьянка никого: любви, Вань, она не знает…
А Яван и подслушивать кроме не желает и с видом решительным соединяться начинает: котомочку свою ищет разумеется палицу приглядывает… То наблюдая, даже даже растерялася прежде Навьяна; вскочила она со своей лавочки, руки холёные к груди холодный прижала и лишь ли даже не запричитала:
– гораздо ты, Ванечка, погоди! До Пекельного города путешествие ведь длинный!.. А если хочешь, я тебя туда сразу доставлю – и глазом даже не успеешь моргнуть! Не спеши пожалуйста, Ваня: денёк-другой около меня побудь – гостем будешь! Прошу!
Подумал-подумал Яван: а и в самом-то деле, гораздо бежать-то, голову сломя? думать пешком-то шествовать, не волшебным манером путешествовать… Останусь, думает, тогда дня на три, около этой красотки поотдохну – меня ж оттого не убудет! – а после фьють – и я там! Вот и славно…
– Ладно, – Навьяне он говорит. – Остаюсь, да и быть. Уговорила. Только знай – не более чем на три дня!
То услыхав, Навьяна обрадовалась очень – даже засияла вся. Золотыми своими власами она тряхнула, очами изумрудными сверкнула и объявляет весело:
– Правильно, Яванушка, не пожалеешь! Ты заботами себя не грузи, думай о позитивном, а я такие условия тебе создам – обалдеешь!
Ещё шире чаровница преумная глазищи свои прекрасные распахнула, брови тонкие она изогнула гибкими луками, и зашептала вещь неожиданно ротиком фигурным. правда так-то посмотрела Явану стоймя в очи, что он смотреть от них не сыскал мочи. следовательно было, что Навьяна заклинания какие-то торопливо творит, Но Яван так себ е не слышал – точно заложило ему уши: он смотрел на неё, не слушая… И тогда внезапно такая искусство расчудесная заиграла, такая музыка! Ангельские торчмя звуки, зловоние завораживающие и душу будоражащие! симфония живая, ей-ей и только!.. И ударять выше- Ваня не успел, как в один-то миг всё около преобразилось: не следовательно внезапно тесной избушки, а появился на её месте врасплох достославный дворец, удивительный и прелестный… Стены в чудесном том тереме каменьями светилися самоцветными, истинно не абы как они на них были прилеплены, а – цель дивные изображали, кои восхищали собою и поражали. Потолок начальство был вроде неба ночного со звёзд частых весёлыми хороводами, а посерёдке – луна светоносный покоился гордо. Пол же под ногами кругом сделался прозрачным, будто из чистейшего сотворён был он стекла, и внизу рыбищи удивительные плавали и великолепные растения плавно качалися… И всё-то это обстановка красками сочными играло-переливалося правда изнутри маняще мерцало. И еще ко всему ветерок подул внезапно ласковый, струясь по коже Явановой воздухом ароматным. И до тово спокойно и безмятежно сделалось около Вани нашего на душе, что начинать ни в сказке сказать, ни борзым пером описать: как сгущённая весть на душу его легла… Огляделся около геркулес очумелый, глянул на потолок сказочный, на пол чудный ей-ей на чудо-стены, и восхитился он очень зрелищем чародейным. после на хозяюшку ласковую Ваня взгляд перевёл и в вдобавок большем он замер восхищении непритворном. И до того-то Навьяна красавицей редкостной ему казалася, а тогда похорошела она стойком стократ: златые власа её живым огнём заиграли ей-ей в причёску причудливую собралися, премилое лицо украсилось красками роскошными ей-ей усыпалось блёстками всевозможными, в маленьких ушках появилися алмазные серёжки, а во лбу диадема точный солнце засияла, так точно ожерелье вычурное на шее безукоризненной ворохом бликов взорвалося…А платье-то, платье!.. Из тончайшей материи сотворённое, огнём зелёным искрясь и переливаясь, оно как бы облегало абсолютный Навьянин стан, только-только заметно полоскаясь от лёгкого дыхания нежного ветерка…
Смотрит младая чаровница на огорошенного витязя взором лучистым и улыбается ему очень премило. И до тово сладостно тогда ему стало, что в мой черёд начал он на неё пялиться и в улыбке дурацкой скалиться. Во все глаза Яван на кралю ладную глядит – а наглядеться не может. Хороша! Чертовски хороша, прелестница этакая – начинать чисто само совершенство: ни убавить тебе, ни чего прибавить! Волшебная непосредственно красота!.. громко в ладоши Навьяна тогда хлопнула, и появилась там стайка девушек молодых, служанок, очевидно. тожественный все собою красавицы писаные ей-ей девахи клёвые, добро бы до хозяйки, конечно, им вдали было. В ту же минуту и искусство переменилась на следующую: не такая завораживающая и загадочная она стала, а дурманящею сделалась и полною неги. Девушки те к Явану подходят, будто белые лебеди к нему подплывают, зa белы рученьки удальца растерянного берут, и в соседнее место его плавно ведут. А там всё плитами самосветящимися было выложено, а посредине помещение находился просторный, светло-зелёной жидкостью наполненный, на масло похожей, а около стены стояло гладкое большое ложе…От только этого видопреставления Ванюха как бы в некоем одурении пребывал, или, может быть, искусство на него да повлияла, а скорее всего, это его волшебница Навьяна околдовала. бес всякого сопротивления позволил он служительницам сим себя раздеть, опосля чего они его к бассейну тому подвели и в него окунули со смехом. Погрузился Яваха в ванну-то эту, а жидкость в ней была будто живая: начала она сама собою мешаться, крутиться истинно пузырями воздушными булькотиться. Непередаваемо то было для Ваниной кожи, причинность жидкость по своей консистенции впрямь на масло тёплое оказалась похожа. А аромат-то какой!..
Заторчал тама Ваня по полной программе. Ощущений его было не передать – сплошное благоухание! как свет около парня по жилушкам побежал, а по телу заструились некие токи – разумеется такие-то бодрые, что силушка его молодецкая в момент удвоилась, если не утроилась.
Вот лежит он в маслице начинать волшебном, полёживает, слегонца эдак бултыхается – балдеет короче натурально, а девицы, чтоб он не скучал, завели беседа с ним умело: смеются, шутят, болтают о всякой лабуде, а некоторый из них песенку забавную внезапно запел, а остальные подпели:

Ты, Ванюш, открой-ка уши,
Нас послушай, не спеши.
Отдохни около нас, Ванюша,
Поживи и для души!

Ну, гораздо ты всё летишь?
Всё бежишь, торпишься?
В ванне нашей полежи –
В ней же не утопишься!

В Нави дивном во чертоге
Даже икона не живут!
Здесь, Ванюшенька, сверхбоги
Обитают в благе тут!

Ты чуть только нас уважь.
Мы тебя приветим.
Тело маслицем помажь –
Станешь лучшим в свете!

Наша славная Навьяна
Тебя милует, Яван!
Будешь сытым, будешь пьяным,
если ты ейный корефан!

Ох, тебе и повезло!
стойком обалденно!
Позабудь про мира зло
В Нави совершенной!

Те вдобавок затейницы эти девицы оказалися. А после опять и танцевать они стали накануне Ванькиными очами: и поодиночке, и парами, и все хором завертелися плясовицы ладные под музыку зажигательную. начинать а дело они показали просто невероятное. Клёвые, короче, были крали… Полежал Ваньша в ванне паки с полчаса, до полной кондиции поумаслился, а тогда и звоночек милозвучно неожиданно зазвучал. Жидкость масляная в дыра образовавшееся долго утекла, и чует Ваня, как мощь неведомая на атмосфера его вознесла, а после бережно понесла к ложу гладкому, и плавненько на него опустила. И что, он думает, зa странная такая зa сила?.. А девицы-прислужницы в ту же минуту со смехом к нему подступают и всё тело его молодецкое нежными ручками гладят истинно растирают. А сами-то ржут, торчком ухохатываются – весёлыми такими, довольными стали. Ваньке на душеньку якобы полили бальзамом – до тово ему отрадно сделалось, что и не передать. Дивная чудесная слабость овладела им полностью, этакая соединение невероятная из ощущений наиприятных… Что случилось потом, Яван слабо запомнил: будто в бездна страшный духовный он ухнул, а Кагда под конец очухался, то видит – посиживает он в беседке уютной, в креслице удобнейшем развалясь, а около него над головою роза какая-то прекрасная густо переплелась, соцветия которой чудный дух около источали, а в ветвях мягких птички цветастые быстро скакали и своими тонкими трелями известие Ванюхин превесьма услаждали…
Глянул Яван на себя – а он в удивительный халат одет, голубыми огнями струящийся, и обут в сандалии очень мягчайшие. самочувствие около него было превосходное, игривое, и все чувства до предела оказались изощрены: чувствительность сделался, как около пса, глаз, как около орла, а уши кошачьим наверное фору бы дали. А его кожные покровы, казалось, во сто разов чётче прикосновения ощущали… Сиё новость чувствознание даже приятным отрицание было назвать – оно было обворожительным, и степень удовольствия, им предоставленный, мнился головокружительным. Всё же окружающее место играло в Ванином восприятии дотоле невидимыми красками и тепловыми излучениями, а да сиянием энергетических наполнений всех растений, животных и вещей. спокойствие в общем перед душою Явановой раскрылся днесь инаково.
Только вот с памятью его вещь было не так… действительно она около него отказала – начинать нисколько не хотела глава евоная припоминать. недавно это казалось странным – головушка-то его бедовая одного чуть желала страстно: в балде пребывать, от забот отрываться, в неге стоять и кайфу предаваться. А о будущем даже мыслишка в башку садовую не проскальзывала: только настоящее всё забота его весь привлекало, чудесное настоящее…
Послышались неожиданно мягкие шаги, и бдительный носяра Яванов уловил опять далеко запах Навьяны: бодрящий, возбуждающий, манящий, дурманящий, пряный и непередаваемый… А вот и она сама появляется – как полная месяц в ночи бархатной, возникает она перед очами Явана… Одета красивый была легко, в какую-то блестящую накидочку, пояском золотистым перетянутою на талии, и тоже, как и Яван, обута она была в сандалии. Но не одеянию богатому удивился больше только Ваня, а облику её изменившемуся, перемене предивной, в деве произошедшей: волосы-то днесь около неё стали белые, уложенные на голове роскошной копной,, а глаза – голубые-голубые, как само бог бездонное. И шкура около юной крали стала светлее явно, да что, если бы не запах, по которому Яваха точный нынче её определял, то может быть, он Навьяну и не узнал бы…
–Ну, как тебе около меня отдыхается, знать Яванушка? – спросила она его. – Привольно ли, али может ты чем недоволен?
–Здорово! – непритворно воскликнул Яваха и перст исполинский показал милахе. – Я поражён и сражён, Навьяна! начинать нету просто слов! Умопомрачительное великолепие: и дворец, и бассейн, и дом эта… Да-а! Одно мне непонятно – как Каким образом устроить сиё вероятно Могучее волшебство это, видать…
– смысл – суть волшебство, Ваня! – улыбнулася чародейка загадочно. – если по уму целить жить, то и не да снова дозволено себя ублажить. Всё ведь в наших силах, дорогой, а сил этих около нас – много.
– И откуда силы эти взялись, Навьяна? – спрашивает тут-то её Яван. – От Ра пресветлого али от Чёрного Царя?
Навьяна же с ответом помедлила слегка, позу грациозно переменила и вот что сказала:
– Вся крепость во вселенной бескрайней только из одного источника соглашаться – от Ра, а вот кроме который как может, тот да её и перехватывает.
– Что вероятно перехватывает? – удивился Яван.
– А то что вы, люди, к примеру, от солнца напрямую есть не можете? – Не можете. Вынуждены вы силу сердца Ра из растений наземных и из животных исторгать – среди прочим, их о том не спрашивая. А мы пошли паки дальше: мы силу около людей берём – начинать как бы около пшеницы какой. Для нас человеки и потреблять «пшеница»: мы её на Земле сеем правда жнём, и силу с неё кроме жмём. Вот из этой-то силы мощной всё около нас и построено.
Яван в то время будущий наклонился, уткнул в колени мощные руки и, оперевшись на них, задумался на минуту… вещь всё же в душе его расслабленной со сказанным Навьяною не соглашалося…
Наконец, собрал он остаточки своей воли, посмотрел в глаза волшебнице и молвил:
– Не по Прави это, Навьяна, неправильно! около нас на белом свете праведы учат не так…
– А как, Ваня? – улыбнулась та.
– покой выше- вдобавок не совершенный, и существа, в нём обитающие, не доросли ещё, в большинстве подавляющем, до единого знанья. Оттого и насилия в нём сила – в высшей степени много! – что все чуть не опять тёмные. Делят они всё на своё и чужое, по-этому и борются побратанец с дружкой не на жизнь, а на очень – и побеждает в борьбе той сильнейший!
– И что ли плохо это?
– А чего хорошего? пока все разрозненны, сильным и каналья может останавливаться – и частенько становится. в этом случае он организацию своеобразную создаёт: себя обязательно в середину ставит, а остальных запугивает верно оглупляет, что бы они для его блага работали, а себя бы ужимали. Вот это-то и неправильно, ведь сильный-то тожественный ослабнет, обязательно ослабнет, и самолично жертвой чьей-то падёт. Насильная учреждение только временную выгоду даёт, согласен не для всех, а для части малой; остальная же доля – не в наука величайшая! – с пути правого сбивается правда мучается.
– начинать и что из тово Пусть мучается, если настолько глупа, что не в силах превозмогать верно радоваться.
– да ведь это же заколдованный общество получается! отроду в мире единства-то не будет, если такой непорядок быть будет… Вот около тебя, к примеру, нуль не болит?
– Хм! – красивый даже фыркнула. – А почему около меня вещь болеть-то должно – Я абсолютно здорова…
– А если бы около тебя одна чуть руководитель здоровою была бы, а все прочие тела части язвами истинно струпьями покрылись бы – каково тебе было бы, а?
Навьяна в креслице своём выпрямилась, посерьёзнела немного и продолжаться задумалась, а после глянула на Ваню, чуток нахмурившись, и говорит ему:
– Не понимаю… Тело это тело, а покой это мир. Несопоставимые величины… Я, Вань, привыкла только что о себе самой думать, так точно еще раз о мною любимых, и это около меня получается превосходно, а все прочие пускай сами о себе и заботятся.
– Вот!.. – воскликнул тогда Ванька, вскакивая. – В том-то всё и дело, что вы, адовы дети, грызя других, себя же и грызёте! Перспективу отдалённую вы не зрите, и вообще-то, при всём вашем ловком уме, вы – невежды! начинать посуди, красивый рассудительная: очень ведь палата безопасный на кривом основании строить! невозможно и мой благостный место на чужих страданиях сотворять – всё и кончаться будит неизбежен, и зa кражу силы своих собратьев опровержение накануне Ра требуется будит держать! А какова будит печаль осознания, что ты общую и единую для всех душу да бесконечно и жадно терзал?! И подумать даже страшно…
Навьяна тогда очень с лица спала, съёжилась недавно вся, забегала так себе глазами. следовательно было, что изо всех сил она взволновалася, Но речей Явановых, как всегда, не поняла. едва она не мало собралася, бросила на собеседника своего встревоженный взгляд, разумеется такой вот вопросец ему кидает:
– Но ведь в раю около Ра, где тоже, говорят, великие мудрованы обитают, тамошние обитатели силою Ра ведь питаются, не да ли?
–Да, ты права! – гаркнул быстро Яван – Но они силу для жизни из первых рук около Самого Ра получают, ни около кого её не отбирая и братьев своих меньших не обирая. И около нас на белом свете глотать где праведы, кои, во взрослом будучи состоянии, и крошки извне в уста не возьмут, согласен радостно зато живут. А те, который по прави населять норовит, Но не столь в делах опять праведны, те растениями тело своё питают, от сих солнечных детей жертву безболезненную принимая, а животных зато не убивают. Вот так-то, родная!..
Навьяна с ответом помедлила, к Явану придвинулась немного и положив руку на его колоно, с улыбкою милою молвила:
– Что мы всё о грешных делах… Не будем наудачу печалиться, Ваня! И ты, и я молоды, нам с тобой восторгаться надо, а не в мудролюбии копаться. Что толку вникать о грустном: что будит – то и будет! Может, счастья нашего и не убудет…
– А сколь тебе лет, Навьяна? – спросил Яван.
– Мне-то? годов – и она рассмеялась заливисто и гордо. – Ты бы лучше спросил, сколь миллионов… Мы здесь, может, и не бессмертны, Но долговечны… далеко долговечны – вероятно и бесконечно. И ты, любезный Ваня, если пожелаешь, таким же станешь. Хочешь?
– Нет, – ответил Яван, головою покачав. – Не может вовек жить то, что неистинно и неполно! А если нету в чём-то истинности и полноты, то и нерушимости цельной нету.
– Что есть, по-твоему, истина, герой – с усмешкой нескромной спросила чаровница.
Посмотрел на неё Яванушка и улыбнулся почему-то.
– Тебе, – сказал он, – скажу, потому что вижу, что об этом ты не думала. По Прави светлому учению, аксиома глотать то вечное Божественное установление, которое ни один человек не только давать не может, но, познав её, даже тово не хочет!
– А-а… – протянула Навьяна немного насмешливо. – вещь не встречалась я с установлениями этакими.
– И не удивительно! – воскликнул Яван. – около вас тут… неистинно всё, призрачно и ненастоящее…
Навьяна же, то услыхав, протестующе головою замотала и рукою перед собою энергично замахала.
– начинать быстро нетушки! – произнесла она страстно. – Не согласна! увлечение около нас, Ваня – самая что ни потреблять настоящая! Доказать?
– как это? – удивился Яван.
– А вот видишь кубок с напитком розовым? Это пойло любовной грёзы! который его отведает, тот великую страсть довольно ведать. Выпей, Ваня, и почувствуй то, что и думать ранее не мог. Да, да! А после быстро и рассуждай!
Посмотрел Яван, гораздо Навьяна ему указала, а там на столике, между плодов спелых, кубок стоит рубиновоцветный, деревня мерцающий, а в нём жидкость налита розоватая и искрящаяся.
– Выпить?.. Это можно… – замялся Ваня. – верно только…
– …С нами полагается осторожный – докончила зa него Навьяна и заразительно рассмеялась. –Али властный силач отравы опасается? Ха-ха-ха-ха! Не боись, герой – я на Ловеяровы-то штучки не горазда! Хочешь – я сама отопью?
И взяв кубок тонкими своими пальцами, она, улыбаясь, поднесла его к губам алым, неспеша выпила почти что половину, а кроме Явану сосуд передала.
– На, Вань, пей! – воскликнула весело затейница. – Пей и балдей!
Принял Яваха кубок не очень решительно, поднёс его к носу, понюхал – дух был восхитительный! – желание и выпил всё содержание до капли, до донышка посудину осушил. И такой-то стиль около зелья любовного чудный оказался – начинать не передать! И вроде сладкий-пресладкий, и впридачу с горчинкой, и с кислинкой, и вторично были оттенки какие-то тонкие… приятность просто! В общем, выпил Яван пойло тот неестественный – и изменился враз… Нет, с одной-то стороны он как будто бы тем же остался, кем и был, а с видоизмененный – стал совсем-совсем-то другим!.. Что, думает он, зa удивительный со мною такое?! И явный ли всё происходит али, может, грезится ему чередование эта необыкновенная? Да-а! То ли с отверстие его упала некая пелена, то ли навыворот – очки розовые наделися на глаза. Ничегошеньки Ваня не понимает: чудеса, дивные чудеса!.. И корень тогда около оторопелого Явана душа душа разгоратися-битися, и спешно почувствовал он в нём такую страсть великую, о коей ранее и думать не осмеливался: как бы огонь интимный внутри около него загорелся и пламенем неугасимым заполыхал. Всё-то Явану внезапно любо следовательно – начинать всё-превсё, что только ни попадись на глаза, правда о чём только ни подумай! Возлюбил он сильно палаты этот изящный, возлюбил бог над головою со звёздами частыми, птичек полюбил роскошных, поющих в кустах сладкоголосо, и сами кусты и прекрасные цветы умильно Ваня полюбил… И людей возлюбил Яванушка, и до тово пылко, с таковою небывалою казаться силою, что даже боязнь прошла по телу его могучему… А какие в Навьянином дворце человеки так и человеки ли они? – около Явана о том и мысли нету: ни сомнений каких-либо в голове, ни страха в душе, ни в теле недомоганий – одна только что безбрежная симпатия завладела один Ваней…
начинать а пуще только на свете возлюбил атлет выше- Навьяну! Мнится ему – начинать нету бес красавицы-чародейки жизни: одна как только постылая маята бы наступила, если бы её на свете не было.Но она-то есть, снова как есть-то!.. И пошло-поехало. Для Вани, колдовскою любовью охваченного, время правда старание вроде бы очень исчезли, и всё следовательно причинность и здорово, свободно и покойно, весело и приятно. просто невероятно! Все-то деньки напролёт хозяюшка навная Явана развлекает истинно забавляет, разумеется умные сплетня с ним разговаривает: об искусстве высоком они толкуют, о стилях жизни разнообразных ей-ей о приятных вещах… А игр всяческих и забав около неё в запасе – начинать много оказалося! И до тово все они были занимательные, что трудно было даже оторваться. От какой-либо скуки али неудовольствия и облачка тени не осталося в душе около Вани. Веселуха, туды твою налево, классная! Сплошной, в общем, кайф! Ваняте день только и занятий, что игрища всякие гостить так гулянки, и в них деятельное брать участие… характер ведь около нашего воя была бойкая, не привык он стоять-то в сторонке, потому как застенчивостью особой обижен не был – детство всюду заводилою слыл. Акромя же того, в танцах всяких Ваня участвовал, в музицировании, в песнях конечно в театральных представлениях себя он позиционировал… о соревнованиях же атлетических даже и речи не веду: из лучших там он самолучший!.. ей-ей и другие не шибко-то отстают, а кое-кто и окончательно чудеса просто вытворяет и такие штуки выделывает, что фу ты начинать ты! Натурально шедевры искусства косяками даже прут: фейерверки куда ни кинь высоких чувств истинно знать глубоких мыслей… Воплощение короче воздушной мечты!..
А гостей и всяких приживальцев в Навьянином чертоге иногда – облако невероятная. Невесть откуда и появляются, только – фьють! – глядишь, из воздуха точный какая-нибудь человек и нарисовалася. И и уходят, то бишь улетучиваются – порх! – и их уже нету. Ни тебе коней, ни тебе карет, ни тебе повозок самоходных – воздухоплаванье одно чуть сплошное. Чародеи они и вкушать чародеи: юркие,змеи, толпа ушлый… И что удивительно – ни одного нигде неприятного лица, одёжи невзрачной или же нескладной фигуры… Всё весь полное повсюду благоустройство и очень наивысший качество – элита преотборная. И вид около навных прелестная, и нравы очень лестные, конечно снова и изюминка некая около каждого бес исключения глотать – для Явана интересная: который остроумен невероятно, который просто умён, а который и совсем мудрецом глубочайшим представляется… Все там были высокие, статные, привлекательные и по большей части возрастом молодые, Но попадались и старики: представительные такие, чистоглазые, видом очень здоровые и силу источающие, и ни в чём окончательно молодым не уступающие… А сколь там было рас всяких и народов: и белые, и чёрные, и жёлтые, и золотые, и невесть опять какие… Яван ранее и думать не мог, что бывают даже такие…Он сам, конечно, барыш около всех вызывал общий и неослабевающий, истинно что там барыш – любовь! – неугасимую и невероятную, и близкую даже к обожанию…
Естественно, около Ванюши грудь одинаковый для любви распахнулася: со всеми до единого только дружба и гармония, ни тени даже раздражения, ни лекарство и малой размолвки. о только групповщине либо ревности весь даже речи не шло. начинать табель просто сплошной!..
да число зa днём крылато и пролетали, а Ваня их возраст даже не замечал. Всё, что до тово с ним было, кажись, подчистую он забыл, как только урывками вещь такое неопределённое в душе около него шевелилось, как бы продолжаться приблизительно щемило, верно вскоре и успокаивалось, а деньки упоительные кроме себе неслись, не замедлялись…
И вот недавно некогда прогуливался Ваня по дворцу огромному, от пирушки дежурный отдыхая, верно и забрёл неумышленно в сложный подвал. Дверь была незаперта. Отворил её Яван, глядь – а там мебеля старинные громоздятся, картины висят роскошные, конечно стоят статуи запылённые. Помещение, в общем, на музей похожее… Походил тама Ваня, походил и видит – не то трость странная на полу лежит, не то железная какая-то дубина. Ни с тово ни с сего любопытство в нём и взыграло. Подошёл он, нагнулся, в руки штуковину эту взял, а палка-то тяжеленною оказалася: едва поднял её Яван. Вот повертел он железяку загадочную в руках, её разглядывая, и даже задыхаться стал от её тяжести. А штуковина еще раз и нагреваться впридачу начала – едва уже ладони Ване не прижигала. Его даже в пот кинуло. Бросил он на пол о ту пору дубину, и от её падения сильного шум желание звук по дворцу раскатились. Повернул Ванюха к выходу, самовластно озадаченный такой, смущённый, и быстро было хотел уходить уходить, разумеется тогда неожиданно точно молния в голове около него вспыхнула и всю память спящую озарила. «Ба-а! – воскликнул он на место подвал. – согласен или палка моя боевая!..»
вновь возница взял в руки свою палицу, повертел её с трудом и подумал с укоризною: «Эх, я ж был и дурак! как я мог этой штукой отнимать других жизни! Да-а, дикарь я был дикарь – только это меня и извиняет, так точно и то не до конца…» Отшвырнул он доспехи своё в угол и пошёл себе наружу, где индустрия ждала его дружеская, человеки чудесные и прекрасные. Чё ему какая-то там грубая палица!.. Поднялся в залу по лестнице горячий выше- повеса, а там гости-то уже съехались: орава нарядных мужчин и женщин собралася, и одного его только все дожидаются. Поздоровался Яван с братьями и сёстрами – были здесь и знакомцы его давние, были и человеки новые – и залюбовался он лицами милыми и модными обновами. преимущественно женщины незнакомые его привлекали – начинать обалденные все милаши, одна иной краше! И весёлые такие, жизнью довольные: как говорится, что ни краля, то лада, и каждая лада парламент на мой лад… И об одёже ихней пару слов говорить стоит – вот быстро где мысль да фантазия! – не просто там всякие одеяния, а сплошные шедевры искусства портняжного… конечно опять от каждой своим особенным ароматом благоухает, будто бы от клумбы какой духмяной. Чисто отпад!..
И вот между всех этих цветов всевозможных неожиданно появляется Навьяна – как как роза роскошная между незабудок полевых… красивый – чарующе просто дивная, взоры восхищённые притягивающая, будто бы магнитом! На этот раз волосы около неё каштановые, а глаза карие, так шкура гладкая атласно и очень смуглявая. Одета же, дозволено сказать, неброско, бес изысков лишних: вещь вроде туники шёлковой на прекрасное её тело накинуто, а на ногах туфельки, брюликами посыпанные, на тонких шпильках…
– Эй, друзья! – громко воскликнула хозяйка. – около меня предложение! Давайте ныне полетаем по загадочной стране! И хотя это далеко, на подобный стороне галактики находится, Но я всё устрою – домчимся враз. который за?
В ответ, само собою – ветер просто восторга… зa – все! И Яваха тоже, конечно. Прошвырнуться куда-либо он обожал с детства, как только бы на месте не сидеть. А тогда – такое дело…
– Только вот переодеться нам не помешает, – объявила деловито Навьяна.
И вскачь переоделася волшебным способом: сверкающий снизу доверху облачил её комбинезон, плотно фигуру её облегающий и формы тела её прекрасного оттеняющий. Всё это преображение силою мысли магически делалось. Яван то знал и уже овладел этим умением в совершенстве. Благодаря магии не нужны были здешним обитателям ни рабы, ни служанки, причинность все обслуживали себя сами, творчество недюжинное проявляя… И те-то крали, кои недавно Явана умасливали, как он позже убедился, отнюдь служанками-то не являлись: то подруги были Навьянины, знатные и вольные дамы – они над Ваней о ту пору прикалывались…
В сей миг Навьяна в ладоши хлопнула, чего-то шипяще прошептала, и внезапно всё около изменилось радикально: исчез куда-то великолепнейший их дворец, а появилася великолепная очень местность… частый огромнейший много – истинно разумный, а не простой! – раскинулся во все стороны до самого горизонта. Высоченные исполинские деревья в бездонные небеса невообразимо толстущими стволами устремлялися и в самой вышине грандиозными своими кронами переплеталися. На каждом же богатырском стволе своего рода оболочка была затейливо вычурная, как бы некая чешуя на гигантских змеях. А листья – и большие, и малые, и круглые, и длинные, и фигурные – каких только там не было… И тоже, значит, в свои разнообразные тона разукрашены прелестно, и светящиеся загадочно в полумраке величавого леса… Но самое прекрасное, что там было – это, конечно, цветы! Сказочной, нет – несказанной просто красоты! Огромные, фантастические, замечательные, манящий качество много источающие, и взоры людские своим дивным светом, через лепестки струящимся, завораживающие… Волшебная, потрясающая, изумительная красотища! Восхитительно прелестнейший уголок!..
– Ау, народность – полетели! – призвала Навьяна ликующим голосом. – Вперёд!
И сама руки в стороны раскинула, от земли ногами толкнулась, и вверх взлетела, как в ней и весу никакого не было. как пуховое пёрышко, ветром возносимое, она воспарила. Яван тоже, не медленно думая, её примеру последовал, как бы идея его несла либо какая-то власть неведомая. так и остальные, весело хохоча, уподобилися воздушным шарам, и повзмывали в небеса.
Вот, скажу я вам, изумление-то настоящее: люди, как птицы, над землёю парят, согласен что там – лучше, чем пернатые! – тем крылами знак надо, а людям, выходит, и это было излишне: летишь, как дышишь…
Яван с Навьяною зa руки взялися и посреди могучими стволами ветра быстрее понеслися. Летят себе радостно: под ветви раскидистые подныривают, листья-опахала огибают, в пустом пространстве мчатся и в зарослях цветочных кружатся… А дурман-то какой пьянящий от гигантских цветов идёт! начинать вальяжный улёт! Прислушался получше Яван, а дерева-то между собою переговариваются верно кой-где песни залихватские вместе распевают. Во же чудеса! Пролетали они как раз пропускать потрясающе громадного дерева-великана, а оно к ним и обращается внезапно запанибрата:
– Эй вы, мотылёчки бескрылые – давай-ка ко мне летите! около меня плоды для вас имеются – вкусню-ю-щие-е! Милости прошу отведать, разумеется меня, старого, проведать! Не пожалеете…
Ваня с Навьяною пируэт головокружительный совершили и на толстенную ветвищу плавненько приветвилися. Нашли там деревня поудобнее и только угнездились, а к ним со всех сторон ветки с плодами склонились. Сорвал Яван ароматнейший плод, отправил его не мешкая в клюв – о-о-о! – слаще любого же мёду! Пожевал Ваня пир пресладкое, кашицу сглотнул, и такая неожиданно буйная весть в душу ему шибанула, что ни наврать, ни в сказке сказать… просто ошеломляющее впечатление! Полнейший кайфище! Ваньке башню-то и снесло напрочь. как начал он тогда кричать желание хохотать: со стороны глянешь – чисто псих ненормальный! конечно и Навьяна от милого не отстаёт – тожественный вроде того… Смеётся она, заливается и по полной там отрывается. А радушный древовидный собственник песенку им спел бархатным голосом-басом:

Эй, печальный человек,
Кинь свои заботы!
В кайфе проживи мой век!
Избегай работы!

Брось стремленье всё постичь—
Ты не в силах то достичь!

К ляду мета пустых мечтаний,
Грёзу тщетных упований!

Эй, иди-ка ты сюда –
Не пойдёшь быстро никуда!

Погружайся в неги луг –
Будешь желать счастливой доле!

если ты проник в выше- покой –
Ты попал на удивительный пир!

Здесь ликуют и поют
И легкомысленно все живут.

Мы плывём в любовном море.
удача плавать на просторе!

жуировать и любить!
И привольно сладко жить!

Ра-ла-ла ей-ей ла-ла-ра!
Вам ни пуха, ни пера!

Йо-хо-хо разумеется йа-ха-ха!
Тирли-вирли ра-ха-ха!..

Гости слушают песенку, веселятся и аплодируют от души. А времени примерно и решительно нету: в голове неосторожность полнейшая разлилась, да что что они там находилися, и сказать-то было невозможно – может час, а может и год… согласен не всё ли равно! Наелись Яван с Навьяною плодов зелоспелых, сказали хозяину гостеприимному спасибо, кроме вспорхнули с ветки, как бабочки какие, и помахав дереву доброму руками на прощание, отправились было кроме в чудесное своё плавание…
И в это время, Кагда они хотели уже улететь, искусство какая-то необыкновнная, тягучая и зовущая, послышалась снизу из самых кущ. Любопытно нашим летунам следовательно невероятно. Спустилися они едва пониже и чуют – суть какая-то вниз их потащила, как будто магнитом… И очутилися они в полумраке затхлом, около самой земли, где неприятные сочились запахи, и облако зеленоватый клубился. Смотрит Ваня с удивлением немалым – ва-а! – около система была разветвлённая корневая, а в тех корнях твари некие оказались вплетённые, штук десять-двенадцать. И судорога сострадания пробежала по душе Ваниной: корни через тела уловленные проросли насквозь, и вроде силу из них сосали, а те-то страдальцы мёртвыми отнюдь не казалися – корчились они и тайный стонали.
– который это, Навьяна? – спросил, трезвея, Яван.
А она улыбнулася загадочно и да ему отвечала:
– Это неудачники, Ванечка – сочувствовать их не надо! чуть тот достоин счастья кус урвать, который в капканы коварства сумеет не попасться! Тем ярче испытаем мы кайф – ведь мы-то с тобой в западню не попали! Айда, Вань наверх! Хм!.. Глупое дерево!
И с лёгкостью магнетическое и пагубное для других влияние преодолев, ввысь они быстро полетели, рожи дразнящие состроив дереву. Летели быстро, даже вьюга усердный в ушах посвистывал, а около них птицы сказочные с роскошным оперением проносилися, и насекомые диковинные прошныривали так точно порхали – на разряд не то стрекозы огромные, не то большекрылые бабочки-махаоны. И, к Яванову удивлению, тожественный меж собою тонкими голосками они перекликалися, смеялися презабавно ей-ей песенки напевали… о том, что они только что в подвале леса видали, Яван больше не вспоминал – острее лишь только и сладостнее чувствовал он днесь страстную радость… Полетали они вторично немного, полетали, а после Яван зa руку спутницу свою прекрасную взял и в бог её потянул стремительно. Вознеслися они вскоре над самыми высокими деревьями, выскочили с разлёту на свобода широченный и воспарили, ликуя, над необозримым тем лесом.
Небеса над летунами чистейшего изумрудного цвета оказалися, и в бездонной вышине чета великолепных солнца царственно блистали: одно побольше, голубоватое, а другое поменьше, этакое розоватое. И до тово около обоих сих солнц лучи были ласковые так точно нежные, что нету возможности описать от них ощущения. Ну, как это… Сладчайшая истома, мягчайшая и одухотворённая, заботливость возвышенная, пленительная и утончённая, диво-дивное-передивное, отрадная оморочь… начинать вот, и болтовня уже кончились! Короче – высший… балдёж!
Долго-предолго любознатцы наши неотразимые парили в начинать таинственном мире, кружили так точно гонялись благоприятель зa дружкою со скоростью невообразимою. К ним и другие присоединилися с энтузиазмом, и устроили они игру в воздушные салки… Выиграл, конечно, Яван! Радостно, ох как радостно было ему сознавать, что неумолимое время в этом необыкновенном мире пропало все и не напрягало свободную душу своей неизбежной влекущей круговертью. Там была сплошная, безоблачная и привольная жизнь, и не пахло даже никакой для них смертью…Наконец все звездостранствующие путешественники собрались в одном красивейшем и впечатляющем месте. То была гигантская каменная скала, вздымающаяся высоко над лесами живописнейшею громадою. Все, который желал, полазали по расщелинам, вид скалы изборождавшим, и по крутым многочисленным выступам, а после все совместно полюбовались они сверкающими золотыми одеялами облаков, плывшими с неподражаемым величием вдалеке, поупражнялись, утоляя страстное желание, в весёлой любовной игре, после спели на солнечном закате объединяющую всех песню обрядовую и… полетели назад.
Нет, никому из них не надоело балдеть и кайфовать, причинность и понятия такого в душах их не сущесвовало – а просто так, как бы среди прочим, решительно вроде само собою, понесло их ход приятной жизни вперёд. И ни одна душа этому не был против, поскольку дружба и согласие в их счастливом существовании было естественной нормой. Ведь впереди, волнуя кровь своей неизвестностью, ждали их не менее, а может лежать и более захватывающие приключения. И что их еще раз будет!.. Бесконечно!..
По волшебству Навьяниному всё еще раз преобразилось на ископаемый лад: появился вторично её отличный дворец, роскошью своей утончённой поражая и красками обновлёнными сверкая. Гости еще раз какое-то время повеселилися, потанцевали, в зрелище замысловатые поиграли, так точно и откланялись 1 зa другим, призрачными тенями в вечернем воздухе растворяясь. А Яванушка почивать пожелал. Поцеловался он на прощание с Навьяною, пошёл походкою расслабленной в уютную свою опочивальню, лёг на постельку мягкую с томительным удовольствием, и провалился быстро в сладостное небытиё.