Как Яван до города добирался.
Целую неделю Яван до Раскуева-града добирался. Шлёпал он и пешедрала, и на повозках попутных, случалось, подъезжал, а некогда даже на конской спине в седле качался. Ко всем местным окрестностям проявлял он барыш неподдельный, поскольку понять произошедшие перемены что есть мочи хотел. Лет-то сорок уже прошло, время изменилось, прахом прошлое прошло, новость родилось… И относилися сии изменения явные не к лесам, лугам желание полям, а к землякам Явановым, переделавшим себя очень рьяно. Не, не по нраву Ване перестройка эта пришлась, как бы оказалась она против его шерсти, как не сыны Божии тута обитали теперича, а осели воплотившиеся черти…
Теснилися в голове около скомороха новоявленного всякие вопросы, и ответить на них ох как было иногда не просто-то. И не без того – отчего радушие в людских душах уходить исчезло? – недоверие и осторожность заняли его место. И гораздо пропала веселье всеобщая нрава? – Угрюмостью повсеместною она стала. Где, наконец, подевалося расейское хлебосольство? – Жадные очень все поделались больно. А суть – отдельный приблизительно непосредственно стал по себе, хотя в хоромах он хоронился, хотя торчал в избе.Как Яван до города добирался.
Целую неделю Яван до Раскуева-града добирался. Шлёпал он и пешедрала, и на повозках попутных, случалось, подъезжал, а некогда даже на конской спине в седле качался. Ко всем местным окрестностям проявлял он барыш неподдельный, поскольку понять произошедшие перемены здорово хотел. Лет-то сорок уже прошло, время изменилось, прахом прошлое прошло, новость родилось… И относилися сии изменения явные не к лесам, лугам правда полям, а к землякам Явановым, переделавшим себя очень рьяно. Не, не по нраву Ване перестройка эта пришлась, как бы оказалась она против его шерсти, будто не сыны Божии тута обитали теперича, а осели воплотившиеся черти…
Теснилися в голове около скомороха новоявленного всякие вопросы, и ответить на них ох как было иногда не просто-то. И несомненно – отчего радушие в людских душах удалять исчезло? – недоверие и осторожность заняли его место. И гораздо пропала веселье всеобщая нрава? – Угрюмостью повсеместною она стала. Где, наконец, подевалося расейское хлебосольство? – Жадные очень все поделались больно. А суть – и тот и другой приблизительно самоуправно стал по себе, хотя в хоромах он хоронился, хотя торчал в избе. Трудновато пришлось даже ловкому скомороху хлебушка заработать себе кроху. Поохладело заметно местное житель к беззаботному времяпрепровождению: от шуток конечно прибауток не чрезвычайно они сегодня смеются, хороводы весёлые ни один человек не ведёт, игр озорных не проводит, песен задорных не поёт – всё больше грустные песни тянут, от коих души прям вянут… так точно и не да сила людей в округе осталося, как-никак жестокая борение по стране прошла, пагуба прокатился ей-ей глад. изо всех сил Ванина родное пепелище оказалася разорена, и отдельные сёла конечно города перестали даже существовать, причинность огнём были они спалены до самого до тла.
Вымела смертушка людишек с земельки, как негодное метла. Но и сохранившиеся поселения гораздо поредели: некоторый хаты пустыми глазницами окон на спокойствие глядели, сады частенько были вырублены под настоящий корень, и засело в душах человеческих занозою острою горе…
Ванюха, конечно, как скомороху и полагалося, общему этому упадническому настроению и не думал поддаваться. очень он духарить-то старался: шутил, плясал, скакал, играл верно песнями разудалыми гортань драл. Расшевеливал мал-помалу народ. Соперников, как оказалося, в этом деле около него было мало, причинность перевелися скоморохи в Рассиянии. Попривык толпа бедный не здоровою уморою душу себе целить истинно тешить, а в пьянке быстро стал жечь ей-ей петлю хмеля на душеньку стал вешать. ни в жизнь ранее в Расее этой беды не было, а вот подиж ты – нынче что ни сельцо, то обязательно в нём кабак, а в кабаке том не рассудительный селянин потчуется, а пропойца орёт дурак…
А кроме к кабакам в каждой деревне кроме и храм появилося, идолами деревянными оптом уставленное, а в тех капищах подвизались жрецы – ушлые очень молодцы. Благовония всякие пахучие в курильнях они курили, витиеватые заклинания, тошнить бубня, творили и живых курей в жертву истуканам приносили. Обращалися, значит, по-своему с Аром… ей-ей не абы-то как, не задаром. Посетителей и просителей около бога деревянного хватало, и и тот и другой пребывал на моленье не с пустыми руками, а который содержание ковригу притаскивал, который петуха, который сало… И, видно, тем салом пузо жрецов представительных много обрастало. Дородные все они были мужики, задастые, мордастые – языками ребята чесали не напрасно.
Прислушался Яван к тем просьбицам, с коими людишки к божеству обращалися, и диву дался. Во, думает, лабуда, этож надобно – круг около Ара себе тем более вымаливает: который здоровьица просит прибавить, который поболе урожая собрать чает, который покарать мечтает подлецов, а который покоя хочет для своих мертвецов. Позабыли человеки грешные веру отцов… Эх, злится Ванюха на прихожан – ведь Ра и да всё что приходится нам дал, чего там напрасно тусить конечно зазря испрашивать – иди и делай, и будешь здрав душой и мощен телом! Ан тебе нет – в Ра ноне веры-то нет! Кинули человеки дурные благого Отца, из сердца и помыслов Его изгнав, вот и волокут нынче жрецу ненасытному жирного курца, прощение истуканью тем самым покупая и власть общаться с родным Отцом пройдохам каким-то отдавая…
Чтож, ладно. Яван пока в это труд деликатное не мешается, соглашаться себе пропускать желание приглядывается. А тогда вскорости замечает, что человек его недавно по-новому стал привечать: просить некоторый начали, в глаза заглядывать, физиономиями забавлять разумеется в гости его особу наперебой зазывать. Даже богатеи и те… Ванька, понятно, от тово в немоте, призадумался: чё зa фигня еще раз такая, недоумевает, с чего это сии скупердяи да порастаяли? Вот в 1 небедный хата он по приглашению заходит, кушает там и пьёт, вот в видоизмененный после загородный дом идёт… Наконец, он смекает: «А!.. да это ж меня известие о моём врачевании догнал, как я Крутояра по бокам плетицей охаживал так точно от лихой болезни его лечил! Эх, нехорошо получилось – обо мне им точно знать рано, не вышло б какого изъяна…»
Таким образом сиё закон обмозговывая, проходил он как раз пропускать некоего поместья большого. А туточки самовластно владелец из ворот-то шасть, так точно к ногам Ванькиным не постеснялся припасть…
–Мил-человек, священный прохожий, – захлопотал богатый рожей, – не откажи в моём прошении нижайшем – ко мне в хижина пожалуй-ка и отведай, чего Творец послал, бо ты ж сдалече идёшь-то, вероятно устал…
Но возница в вилла каменный входить не стал, отказался стойком наотрез. Правда, хлебать ему захотелося едва ли не позарез. самовольно хозяин, от слуг помощи не ожидая, Ване тут-то из колодезя воды достаёт и с почтением ему черпачок подаёт. И покамест пил Яваха водицу, господин гостеприимный не преминул к гостю обратиться…
–А не попросишь ли ты, священный человече, – болтовня алчные он из уст мечет, – около Ара нашего, милосердного бога, что бы было около меня всего-всего плеяда Понимаешь, такое дело… э-хым… богатее всех я хочу поделаться. Ты беден, я вижу, да золотом тебя не обижу. И жертву принесу, разумеется: отдам вола лучшего либо даже коня… Помяни около бога, друже, меня!
Поглядел Ванюха прищурившись на этого страстолюбца, усмехнулся слегонца так и говорит ему так:
–Тут, милок, коня убить будит маловато. хотя деревня животное около себя перережь, а богатее от тово не сделаешься. Поболее дар здесь надобна…
–А какая, правед, какая? – богатый Ваньку в азарте перебивает. – Я на всё готов, обещаю!
–Хм! – вновь возница усмехается. – Ты, хозяин, вот чего: возьми-ка сума немалый, корыстолюбие свою туда запихай, правда на храм начинать ступай. Пускай туземный жрец корыстолюбие твою зарежет правда пожарит её на огне. Сию жарёнку отведаешь – обязательно разбогатеешь!
У помещика даже челюсть от такого совета отвисла, а Яван гусельцы за спины выпростал, струнцы пальцами щипанул и во какой куплетец завернул:
Я около тятьки попросил:
Хочу денег – нету сил!
Только тятя мне ответил,
Что дурней я всех на свете.
Эх, хвост-чешуя!
Меня морок обуял:
Разжирел я телесами,
Зато духом похудал!
И пошёл со двора как ни в чём ни бывало, а народ, коий там ошивался, прям вместе от смеха лежал… Да, думает Ваня, каков в душе божок, таковы в ней и хотения, и чем больше в амбаре добра, тем его в душе менее…
Прикинул он в голове что к чему и порешил в сторону от крупный дороги свернуть, с намерением окружным через попетлять малость. Авось, думает, в глухомани той обо мне еще раз и не знают… приказывать – сделано. Своротил он с тракта налево так точно и попёр гораздо глаза глядят. Большого зa полдня дал кругаля. И вот ходил, ходил он по бездорожью лесистому – так и заблудил… Во же, закорил он себя, я и дурак! Говорила мне мама – ходи, Ваня, прямо, от кривого бо пути толку мало, да нет – вот и отворотил от бед!..
Короче, времечка потерял он много, покамест не вышел едва на какую-то дорогу. И тогда смотрит – обоз по ней тянется от стороны запада и едет вроде туда, гораздо ему было надо. Обрадовался Яван, позорчее глядит, а там восемь больших таких едет кибиток, охотно конечно набитых, коих по паре коняг вяло тянут. Не иначе, смекает Ваня, ка