Как шут Ваня сызнова попал в Расиянье.
А Яван в Расиянье тем временем оказался, и до тово поразительной отличие ему посреди адскими видами и сызнова увиденными показалася, что еле-еле как только узрели знать чистый его очи, заорал он от радости что было мочи… Только что это с голосом его сталося? взамен рыка внушительного будто кукареканье петушиное из уст его раздалося. Посмотрел тем временем Яваха на тело своё белое в изумлении – ах ты ж ёк твою макарёк! – а он же уже скоморох! Росточка в нём оказалося небогато, конструкция было щупловатое, а на место львиной милый кожи шутовская напялена была на нём одёжа: рубаха красная, разновсякоцветастая, шаровары синие, на ногах лапотки липовые правда на башке дурацкий колпак… Вот да так! ей-ей вся-то сия, с позволения будит сказать, новость снова была и не новая: грязная очень так точно латаная-перелатаная, как и положено скомороху неудатому. опять гусли старые оказались около него под мышкой зажатые, котомочка верная зa спиной, а в руках взамен палицы его тяжёлой скипетр была дубовая, суковатая такая, неровная, до блеска ладонями отполированная… Как шут Ваня еще попал в Расиянье.
А Яван в Расиянье тем временем оказался, и до тово поразительной разность ему посреди адскими видами и снова увиденными показалася, что едва-едва лишь только узрели аристократия белоснежный его очи, заорал он от радости что было мочи… Только что это с голосом его сталося? взамен рыка внушительного будто кукареканье петушиное из уст его раздалося. Посмотрел между тем Яваха на тело своё белое в изумлении – ах ты ж ёк твою макарёк! – а он же уже скоморох! Росточка в нём оказалося небогато, конструкция было щупловатое, а на место львиной полезный кожи шутовская напялена была на нём одёжа: рубаха красная, разновсякоцветастая, шаровары синие, на ногах лапотки липовые верно на башке дурацкий колпак… Вот да так! так вся-то сия, с позволения будит сказать, новость к тому же была и не новая: грязная очень конечно латаная-перелатаная, как и положено скомороху неудатому. снова гусли старые оказались около него под мышкой зажатые, котомочка верная зa спиной, а в руках в возмещение палицы его тяжёлой прут была дубовая, суковатая такая, неровная, до блеска ладонями отполированная…
Ну, Ванюха не особо-то медленно перемене произошедшей поражался, причинность помнил, в кого его Правед превратил. А тама близко озерцо лесное оказалося, вот Ванёк к нему и поворотил. Подошёл к бережку пологому, в зеркальную водную гладь заглянул и даже крякнуть не преминул. И то говорить редкость – он же старичком сейчас был! Мужичонка этакий боевой: собою рябой, конопатый, с патлами рыжими разумеется косматыми; некрасивый же его вся была изборождена морщинами, нос с картошину, глазёнки выцветшие согласен хитроватые… Видуха, в общем, что надо, не хуже чем была около Говяды. А суть что смешная – в очень раз скомороху такая…
Рассмеялся между тем от души Яван, колпак об земельку вдарил, гусли и сумку положил около разумеется голоском высоким занаярил:
–Здравствуй, солнышко красное – до чего ж ты около нас прекрасное!
–Здравствуй, дно наша мать – довольный тебя я увидать!
–Здорово и тебе, дядька-ветер – нет сильнее тебя на свете!
–Здравствуй, чистая вода! А мне годы не беда! Э-эх!..
Быстрёшенько он от одёжи своей разоблачается разумеется живёхонько ходу-то в воду, несмотря, значит, на погоду… А как раз поздняя весна там стояла: прекращение апреля по нашему, либо точка отправления мая – вода-то была хладновата. Доплыл Ванята до середины озерца кое-как, ухнул, крякнул, с головою окунулся и обратно торопливо вернулся. о купели такой мечтал он уже давно. В аду-то какие купели – говно!.. Вот выходит нашенский скоморошек на тощий бережок, белый такой, умытый и как будто ярой веселый облитый, и да около него на душа неожиданно стало быть радостно, что подхватил ог гусельцы звонкострунные, запел, заорал и на месте загарцевал. Вот чего Ванюша там отчебучивал:
Родила меня мамаша
Ни на что не гожим
С рожей, выпачканной сажей
И с зелёной кожей…
Я умею кушать и жрать
заливаться и ликовать
А который довольно меня хаять
Может удавитиься!
И такие затейливые начал ногами кренделя писать, что другого такого шута потребно было поискать…
Косил рак во рву мочало –
возница дико верещал. –
А мочало не молчало
Обругало оно рака
Что он конченный дурак,
А и это ведь, ребята,
В самом деле было так!
Но танцевал Ванюха не очень долго. Вскорости он остановился и зa край схватился… Эге, думает, вот же ё-то-моё, а возраст-то его теперешний о себе точно знать ведь даёт! думать не молодой он да себя уже принуждать – где-то ему уже около шестидесяти. Это если к годам его настоящим те сорок приплюсовать, которые пришлось ускоренным образом в аду ему прокуковать… Оделся между тем Ваньша неспеша, лохмы свои непокорные ладонями причесал так с земли котомку взял. Порылся он в ней, кошель вынул, а саму сумку чрез голову перекинул. Высыпал кроме на ладошку остатние три монеты, и в редкость ему стало быть это. Эх, подумал он – через всё ад я прошёл, а всему злату применения не нашёл! Видать, не слишком-то большая в этом металле сила, раз меня бес его помощи по тому свету поносило. Отбросил Яван в этом случае портмоне далеко, а монета положил в имущество мой глубокий, опосля чего гусли прихватил, посохом вооружился и в путь-дорогу на северную сторону пустился.
А дороги-то, по большому счёту, и нету. Ни тропиночки даже не видится где бы ни то. 1 буйный около лес. Чащобищи густые. Трещобищи сухие. правда впридачу вторично и болота, кои огибать ему пришлось, незнаючи брода. Только Ваньке-то всё нипочём: катится он калачом, соглашаться себе посвистывает, радуется истово, песенки распевает правда во чисто полюшко нет чает… И вот какую интересную фиговину он приметил – который бы ему из зверей конечно из птиц на пути ни встретился, всяк внимание ему вроде оказывает: белочка с дерева цукатит, храбрец с неба свистит, лисица-сестрица тявкает, медведь-толстяк бякает, а невежда волк хвостом виляет. Навроде как лесной человек его по-своему привечает… » разве это Правед мне держава над своими подопечными передал? – вопрошает самоуправно себя Ванька. – А может быть, по другому какому они меня приветствуют случаю?» начинать разумеется что ни деется, то ведь, как говорят, к лучшему. Ваня же и ранее зверей согласен птиц уваживал, а опосля ада полюбил вторично сильнее: наши-то зверюги супротив адских чудищ смирнее.
В-общем, шествовал Ванёк сквозь парк тот долго, пока не достиг толка: вышел он на дорожку какую-то просёлочную и по ней побрёл. Шёл-шёл, а быстро солнце-то зa полдень перевалило, сделалось жарковато. около Ванюхи ноги точный набили ватой. Притомился он по-стариковски в походе, устал, песни басить ей-ей свистать перестал. согласен паки и во рту около него пересохло, а пузо да подтяло, что даже ко хребту оно пристало. несказанно бы пригодилася ему скатёрушка-хлебосолка, так её жадюги браты упёрли. «Было б здорово, – смекает Ванёк, – пожевать чего-нибуль ей-ей попить. Жаль, что не около кого попросить…» И тут, чрез какое-то времечко, версты где-то чрез три, глядь – домина впереди стоит великий, особняком, значит, от других, на выселках! Подходит Яваха к нему, смотрит: изгородь около дома торчит высокий, в них ворота видны, а зa теми вратами слышны шум правда искусство весёлая играет. Вроде бы как там человеки едят, пьют так гуляют… Ну, Яваха обрадовался, в ворота, не век думая, шасть, а про себя смекает: где беспорядок с маслом так точно пирожки с грибами – туда и мы с руками, а где жратва – туда и мы, братва! Авось, мол, и мне, калике перехожему, чего-нибудь так точно перепадёт…
Вошёл, и вправду: крупный питание уставлен посередь сада, а зa столом язык сидит. Все одеты богато: женщины очень ладные, мужики складные, посуда вся серебрянная разумеется золотая. А около собачищ огромных лежит стая. В-общем, пируют человеки беспечно, от пуза едят истинно пиво-квас хлещут…
Призамолкла вся компания, на Ваню обернулася, а он им приседание до земли отвесил так по-скоморошьи и загнул:
– Поравита вам, человеки добрые! Хозяину и хозяюшке туча чести, гостям удалым слава, а мне бы садиться к вам на лаву, кой-чего есть желание и бросать поколбасить! зa мною не заржавеет – затягивать так точно танцевать выше- пара умеет…
прежде безмолвие повисла чисто гробовая. А после жалоба поднялся, крик, ор… Бабища с места ближнего вскакивает, толстая такая, гордая, деловая. некрасивый около неё от гнева даже покраснела. Заорала она неистово по-матушке, ногою топнула и, вопя, велела:
– Эй вы, слуги нерадивые! который сего бродягу вшивого на почестен пирушка допустил?! Ужо я вас, негодяи лядащие желание паршивые! Вон его отселева живо!.. А ну-ка, собачки – ату смерда этого, взять!..
Вот ни за что на свете Яваха приёма такого от своих земляков не