И невозможное окажется возможным, если ты будущий идёшь дорогою не ложной!
Не моментально Яван до терема Борьяниного добрался, потому что пришлося ему на своих двоих туда идти. Некому ведь Ваню было подвезти – провожатый-то евоный Ужавл пропал, испарился, в мыльные пузыри превратился. Шёл, значит, шёл пёхом Яваха и дошёл-таки под конец до своего «Чёрного Мака». На озере находилась порядочная темень, и только собственными глазами дворец огоньками издаля озарялся, окружающее водное промежуток немного освещая и Ваню таким образом собою привечая. И еле-еле было хотел Яван на мосточек неширокий ступить разумеется по нему пойти, как внезапно он слышит – навроде его неизвестный окликает негромко с бережка-то…
Пригляделся туда Ваня – мать честная! присутствовать тово не может! – знакомая ведь рожа! Узрел он, значится, своего прислужливого тутошнего дружка, разнесчастного раздолбая Ужавлишка, что в сумраке на каменной набережной сидел, свесив ноги, и лицезрел задумчиво блескучие водяные дороги…И невозможное окажется возможным, если ты будущий идёшь дорогою не ложной!
Не мгновенно Яван до терема Борьяниного добрался, потому что пришлося ему на своих двоих туда идти. Некому ведь Ваню было подвезти – провожатый-то евоный Ужавл пропал, испарился, в мыльные пузыри превратился. Шёл, значит, шёл пёхом Яваха и дошёл-таки в конце концов до своего «Чёрного Мака». На озере находилась порядочная темень, и только своевольно дворец огоньками издаля озарялся, окружающее водное место немного освещая и Ваню таким образом собою привечая. И еле было хотел Яван на мосточек неширокий ступить конечно по нему пойти, как внезапно он слышит – навроде его неизвестный окликает негромко с бережка-то…
Пригляделся туда Ваня – мать честная! крыться тово не может! – знакомая ведь рожа! Узрел он, значится, своего прислужливого тутошнего дружка, разнесчастного раздолбая Ужавлишка, какой в сумраке на каменной набережной сидел, свесив ноги, и лицезрел задумчиво блескучие водяные дороги… начинать Ванька, конечное дело, своё приход до дому чуток отложил и к Ужавлу тогда же заспешил. очень интересно ему следовательно что, как и чего с чёртиком заколдованным произошло, и отчего он остался в результате живой. Смотрит, а знакомец его здоровенную бутыль с каким-то пойлом держит в руках. Глянул он косо на Явана, ко рту горлышком приложился – будь-буль-буль оттуль верно и скривился…
–Здорово живёшь, Ужавл! – возница явно обрадовался. – Ну, ты меня поражаешь! Я-то, грешным делом, думал, что ты уже того… а ты вон, значит, чего! Выходит, жив пока, чертяка. начинать даёшь!..
Чертишка же на богатыря еще зыркнул, смачно рыгнул ей-ей как только рукою отмахнул. Ты, говорит, Ваня, всё смеёшься, а зато мне смеяться конечно смеяться охоты более нету – грусть-тоска меня одолевает смертная, вот я её этим самым зельем и запиваю…
–А что лакаешь-то? – спросил его Яван. – вероятно вашей образией раны души смазываешь?
–Нет, не образия это, – Ужавл не моментально ответил. – Это, Ваня, брога. Запрещено в городе тянуть её строго.
–А где ты достал эту гадость?
–За городским порогом.
–Так ведь для вас образия вроде как лучше, а?
–Э-э, мне, Яван, теперь не лучше нужно, а круче. Образия душу веселит, конечно имеющееся в башке оживляет, а мне не оживить ноне мозги надобно, а затемнить наизворот их до мрака. Брога же единица как раз такая, забористая: крышу сносит набекрень и в мыслях делает плетень… Я ведь желаю всё случившееся со мною на этом балу забыть. Хочу простым дураком хотя совсем немного побыть. А-а, чего там!..
И он еще рукою невесело махнул и немалую толику жидкости из бутыли хлебанул.
–Ну, ну, и чего так-то? – вопрошает его возница бестактно.
–Как чего? – выразил тот недоумение. – Ты видел, что эти великосветские ангелы со мною сделали, как унизили меня, окрутили, в предмет посмеяния всеобщее превратили? преимущественно та сучища рыжая, чародейка? начинать и подлая же злодейка! Я ж к ней с чистыми – почти что что – намерениями подкатился. Побаловаться чуток хотел, горсть порезвиться. А она… налетела, как орлица, высосала из моей души – в один голос со всем кроварным счётом! – всю силу, конечно кроме бесчестную эту публику моим ничтожеством пустым насмешила! Ишь, игрушку себе нашли, богачи пошлые!..
И граница от бессильной очень злобы даже передёрнуло, едва-едва он пережитые свои обиды снова припомнил.
–У-у! Погодите около меня ещё, вельможи! – едва не вылез он, лютуя, из кожи. – И я когда-то господином большим стану. Стану! опять как стану! На любую низкий за этого пойду, ниже даже грязи в дерьмо упаду, уловка какую желать измыслю – а доберусь-таки до чиновничьей выси! Ну, в то время они около меня попляшут! А масть эта…
И он зубами заскрипел, сатанея…
–Страшно, ох сильно я отомщу! Голой и безрогой сию велеречивую властительницу зa посёлок пущу! Самую отвратную подберу ей харю! Пускай до душеломкою помыкается, тварь!..
Стало Явану тогда скучно с этим горе-мстителем пьяным. И подумал он вот что: никому ведь отдельно невыносимый грешной душе-то помочь, если очевидно она не наберётся разума-ума ей-ей не повернёт на невинный конец сама. А Ужавлова душонка, такое быстро дело, очень следовательно другого хотела, чертовской она яро желала страсти, вот и одолели страстолюбца сего напасти…
–Ладно, пойду я, – поднялся было с места Яван, Но Ужавл его зa руку удержал.
–Погоди, Ваня, посиди, – его он попросил очень недавно жалобно. – Видишь – плохо мне. Очень, брат, худо… Э-э-э! очень я в этой жизни запутался! Завидую я тебе, сильный здоровяк – чудный для меня вконец ты. Вот, пришёл к нам в ад босой, в одной только паршивой шкуре, а – вишь ты! – нет тогда сильнее тебя фигуры! Не то что там пешки простые, а даже ферзи и самовластно правитель тебя опасаются. А я… У-у-у! Ты не знаешь, Кагда душу твою гурьбой с телом на пузыри разрывают – как это больно!..
–А это, брат, ты по своему произволу над этот порабылемой на досуге подумай, – вовсе поднялся на ноги Яван. – Задумался – и то хорошо. А с меня довольно. некогда ныне мне, причинность задача лежит на мне…
–Ну-ну… – Ужавл заинтересовался. – И гораздо тебя правитель послал-то?
Ванька плечами пожал:
–Куда-куда? На кудыкину гору, покупать куча горя около горбуна Ягора.
–Что, далеко?
–А бес его даже не знает! И далеко, и близко, и высоко, и низко, желание впридачу вторично и поплутаю… Короче, гораздо лично Ляд телят не гонял!
–Ну, ни пуха тебе, ни пера!
–К чертям собачьим!.. Хотя, я вроде и да около них уже в гостях… начинать ладно, начинать Ужавл – на каждый история прощай, анафемский ты недочеловек, голь и злосчастный психический калека! начинать пять!
Ужавл сидя протянул Ванюхе руку, а тот её пожал и наконец кроме чёртику сказал:
–Лихом не поминай! И суть – думать, вникать не забывай!.. Пока.
На месте после повернулся, к мостку сбежал ей-ей и пошёл по нему к терему, напевая:
Ой, так точно по речке, согласен по вонючке
Сизый селезень плывёт
И не зрит он за тучки
Ясна сокола полёт…
Прошлёпал он по шаткому мостику гренадёрским медленный и вскорости в воротах укрылся, а Ужавл посидел к тому же трошки на бережку, посидел, брогу одним сразу допил, сморщился, пустую бутыль в озеро запустил и такие болтовня изо рта выпустил:
–А чё тогда паки думать! Думай, не думай – мудрым я не буду! зa нас уже всё продумали. И как ни крутись, как ни вертись, а всё и одна лишь только деградация маячит впереди… Эх, бревно ты, Ужавл! – и он сильно ладонью около себя между рогов постучал. – Эх-хе-хе! Вельможных позиций тебе, пожалуй, ни в жисть не добиться. Легче безотлагательно было б утопиться, если б это помогло… Ой, несостоятельный я, рогатый козёл! Нищая душа! Крал, врал, драл, срал, зa пазуху своё совал – а зa душою-то всё одно ни шиша. Тьфу! Ангел!..
И он сплюнул в сердцах и на ноги нетвёрдо поднялся.
–Всё. С меня довольно. Поищите другого лоха, – негромко он пробормотал. – А я здесь более не останусь. Улучу момент и на острова необитаемые подамся… Буду там коз пасти и это… свою душу постараюсь спасти. И-ик!..
И шатаясь, петляя, падая и вставая, в направлении тёмного города он как ни попало заковылял…
Между тем Яван, открывши двери в Борьянин дом и вовнутрь войдя, обнаружил там бодрствующего громилу Сильвана, что вроде как на посту стоял и Яваху терпеливо дожидался. Прочие же ватажники времени безуспешно не теряли, и отважно и героически все спали.
–Ва-а! быстро и не чаял я живым тебя увидать, Ваня! – против своего обыкновения с явным удовлетворением пробурчал лешак. – Чуял я, что сама смертушка вкруг тебя на проклятом балу похаживала, ей-ей подъем духа твою она уважила, ретировалась и с носом осталась. либо я не угадал?
–Точно, – ответил, недоумевая, Яван. – И действительно ведь был там момент, Кагда я едва не превратился в холодный монумент…
И Яваха всё Сильвану рассказал досконально. Упомянул, само собою, и о последнем царском задании и попросил около братана совета, как выздоравливать ему беда это. Задумался лешачина не на шутку, а сквозь одну-другую минутку как только головою он невесело покачал верно басом своим раскатистым пробурчал:
–Говорил я тебе, Ваня, что непосильным будит третье заданье? Говорил?
–Ну вроде говорил…
–Вот как я думаю всё и случилося! Это необходимо ж такую заганку задать-то: чёрт-те что невесть с откедова достать!.. Я сам да себе полагаю, что собственник пекла всё про всё тута знает, по-этому он тебя в никуда и посылает. Да-а… В общем, ты как хошь себе, Ваня, а… невыполнимое это задание! Вот тебе и деревня выше- на альтернатива твой ответ…
И леший руками в стороны развёл виновато.
–Нет! – стукнул кулаком по столу Яван. – Не согласен! Кажется, я догадываюсь чего и где искать… Правда, до конца я в этом не уверен, но… надлежит это спор мне проверить…
И он затылок себе почесал с видом не очень задорным.
–Конечно, дознание сиё на воздержный взор очень невозможное, мабуть даже бесспорно ложное, Но всё и – отходить мне не гоже. Я обязательно победить должен!
И рассказал Яван Сильвану о своём туманном плане – что направляется он без отлагательства в пирамиду Двавлову, в милый ейный колпак. Там, мол, и будит он искать, чего грязный правитель не может знать. А чтобы, значит, наверняка ему в это запретное район просочиться, он невидимкою намерен оборотиться: шапку волшебную наденет и проскользнёт туда незримее тени… Наказал опять Яван братану не почивать и на услуга ему поспешать, буде в том нужда большая возникнет. С этими словами взял он со стола ножик, к сердцу его приложил, а после в стенку вонзил и кружку под него подставил… Ты, братуха, сказал он лешаку, тогда не зевай, время от времени на нож поглядай, и если увидишь, что кровь с него течь станет, то в тот же миг всё бросай и на услуга мне поспешай. И Борьянину шапку лешему протягивает: на, мол, держи, в спешный момент её напялишь – тожественный невидимым станешь…
А лешак даже усмехнулся и шапки протянутой рукой не коснулся. Нет, отвечает, я вероятно и самостоятельно в сиём деле не дурак, умею с виду деваться невесть куда вторично как…
Ну чтож, раз так, то и ладно. Явану то чувствовать не досадно. Вот он на резвы ножки с места поднялся, с побратимом своим на прощание обнялся, стопы на освобождение повернул, шапку на голову натянул и… как сгинул.
…Ночь была еще раз темна. посёлок спал. Сверху давила непроницаемо-чёрная крыша купола. всюду находилась необычайная для этого буйного городищи тишина. На дальних от озера улицах объяснение было тусклым, а водная гладь не освещалась совершенно. И где-то там, в глубине мрака чуть не незримая, покоилась на срединном острове зловещая Двавлова пирамида. только что буркала колоссальный рубиновый на ближней её грани, как состоя в вечной охране, немного мерцал и ожидание ночи пекельной бесстрастно и мертвенно созерцал… Сел Яван на быстролётный летульчик и, как будто мотылёк на огонёк, полетел на рубиноцветный тот маяк и вскоре, до места добравшись и около проёма в защитном место оказавшись, тихо на каменные плиты он ступил и к выполнению последнего задания приступил…
прежде знать из отверстия купольного на площадку под неё струился, а около входа в логово Двавла уже не два, а целая громада стражей на стрёме стояла, на этот раз обычных биторванов, а не прежних механических истуканов…
Очень мягко и сторожко, ступая по гладким плитам как кошка, Яваха среди на посту стоявшими и стоя дремавшими стражами прокрался и по лесенке вверх поднялся. Внутри купола никого не было, лишь только кривой полезный пища между залы отполированно блистал, желание вкруг него в беспорядке немалом чёртова дюжина кресел стояла, а пара-тройка из них на полу даже опрокинутыми лежала. больно было похоже, что Двавлова камарилья в великой спешке резиденцию свою надысь покинула: спешили вельможи рогатые и безрогие поскорее исполнять ноги. Струхнули очень видать, убогие…
прежде ступая на носочках, сделал Ваня около стола кружочек, Двавлов стул тихо к столу придвинул, сел в него и ноги на пища закинул. И принялся себе ждать-поджидать, Кагда снопище светояровой силы с мучилища глубинного шандарахнет. Этого ему только было и надо, причинность – очень даже об этом было подумать! – в бездну выси небесной порешил еще читать Говяда!..
Долгонько он приблизительно тама посиживал, а ничего-то из им ожидаемого не происходило. Стали Ваню даже мысли беспокойные одолевать: а вдруг, думает, в связи с бегством главного идеиста, по чьей-либо негаданной милости эта жуткая давильня ей-ей остановилася?.. Придётся тем временем в спешном порядке менять деревня план, подумал было даже Яван, Но никуда он покамест не пошёл и с места своего бросать не ушёл. Сидит себе, в общем, посиживает, мысли в голове перебирает, мечтает о встрече с ненаглядной Борьяной и кумекает, как бы с чертями окаянными ему соглашаться согласен от белого света их всегда отвадить…
И внезапно – ша-ша-шарах!!! – ярчайшим взрывом светоярым Ванюху на ноги кинуло, и заторможенность его в 1 миг покинула! Всё его тело застыло, заколодело, а мысли совершенно из головы исчезли – все-превсе до последней, котрые туда залезли. Пропала сполна в любых мыслях надобность, и такая разлилася в душе Яванушки радость, что ни в сказке сказать, ни соврать, ни пером даже описать. Полная, значится, твою мать, благодать!..
Разверзлися над главою удальца дальние-передальние небеса, и озарила его душу, от земного тутошнего быта изнемогающую, чудесная звезда, дивным светом переливающая. Всем звездам то была звезда, чудо-чудное из себя представляющая и красотою неземною блистающая! Нежная она была, страстная, юная, могучая – изо всех наверняка наилучшая!..
Вперил Яваха в звезду привлекательнейшую расширенные до невозможности свои очи и стал смотреть на неё через световой наводнение что было его мочи. И казалося, что всегда остановилося прекрасное то мгновение, прекратилося совершенно ход нудного времени и, в полнейшем разума забвении, оказался Ванёк в некоем экстатическом восхищении. Смотрит он, ошалевши, ввысь и безделица другого более не видит – чуть 1 сей чудо-магнит, неудержимо ввысь его душу манивший!..
Сердце около Вани зашлось, никаких сил противления около него не нашлось, внутри вещь запело и… единица евоная от тела отлетела!..
Отлетело, значит, внутреннее Ванюшино сюжет от формы его бренной и с немыслимой скоростью бестелесной по ослепительному световому лучу понеслось… Вроде как даже вознеслось… И в тот же очень миг, а может толкать(ся) в миллионы даже раз мига быстрее, оказался Яван в той дыре маняще-блистающей, в бездне непредставимого веселья и спокойствия просто непередаваемого, ощущением мощи невероятной подспудно питаемого…«Вот он, апогей всех стремлений! – не дума в душе его восхищенной вспыхнула, а ощущение. – Вот он, палка надежный Вселенной!..»
И только он сию восторг вечную своею ничтожною перед открывшимися масштабами душою ощутил, как неожиданно чудовищный невидимый ветер его куда-то кроме вверх закрутил. И была сила тово вихря необоримая совершенно…
И пропал блистающий тишина неотвратимо и постепенно. Померк он и исчез. как точно и не было его в помине. ветер же тот чудный Явана во вещь неописуемое низринул. или же вознёс. или же занёс. либо доставил…
Да там его и оставил.
Вчувствовался Яван в место, в котором неожиданно оказался, и пуще только в жизни своей диву он дался. В самом ли деле али во сне, а ощутил он себя… на каком-то абсолютном дне…
Вот что ему открылося:
Необыкновенная около была чернота…
И абсолютно тихое безмолвие, немота…
И тягчайшая липкая вязкость…
И стреножащий жестокий хлад…
И муки жажды палящей…
И грызущий безжалостно глад…
И ужасающе-жмущая жуть –
Нечем и нечего было вдохнуть…
А снова кладь полного безвременья, казалось, душу его недвижною плитою придавило. И еще бессмысленная бесполезная вторглась в неё маята. ей-ей – абсолютная повсеместно была Пустота! Ничто! Ничего! Никак!.. Только где-то внутри утянутой в трясину души – много бескрайний и содержательный мрак! И снова понимание своего пропавшего бытия в этой потрясающей пропасти, немыслимой дыре и провале! думать прежде было нельзя, Но чувство полнейшей безысходности усилилось неимоверно… Страдания Явана были действительно безмерными. Поскольку времени там не было, они показались ему вечными. Не мгновения, не минуты, не часы, не возраст – и даже не века и эпохи! – а навсегда. Навсегда! Навсегда!!!..
И наконец, страшнейшее из всех, открылось последнее, леденящее душу ощущен